Три повести - Ходза Нисон Александрович - Страница 20

• Предыдущая
• 20/59
• Следующая

Пятнадцатого февраля во всех цехах хлебозавода появились новые работницы. Отличить новеньких было нетрудно — землистый цвет лица, запухшие глаза, тонкие, прямые, как палки, ноги. В цехах хлебозавода привыкли видеть такое пополнение. Все знали: к хлебопроизводству эти люди не имеют никакого отношения, но, проработав здесь три-четыре недели, они выйдут из состояния дистрофии и вернутся к своей основной работе.

Появилась новая работница и в печном отделении.

— Меня зовут Ирина, фамилия — Малова, — сказала она, знакомясь с Климовой и Кормановой.

— Тебя куда поставили? — спросила Климова.

— Газовщицей — следить за горелками.

— Там и без тебя хватает работниц. Пока что грейся и отъедайся. Хлеба у нас можно есть досыта…

— Да, мне говорили…

Но прошёл целый час, а Малова к хлебу не прикоснулась.

— Ты что это? — подозрительно глядя на неё, спросила Климова. — Может, ждёшь бубликов? Зря! Бублики немцы кушают, а мы — мякину!

Малова жадно смотрела на ленту конвейера, по которому медленно плыли глинистые буханки хлеба.

— Ой, как есть хочется! Сырое тесто — и то съела бы!

— Ешь хлеб, кто тебе не даёт?

— Но вы же не едите во время работы.

— На нас не равняйся, — вмешалась в разговор Корманова, — мы постоянные, уже насытились…

Климова вспомнила:

— Я в первый день так набросилась, что к вечеру юбка не сходилась!

Новенькая оказалась на редкость старательной и толковой. Слабая от недоедания, она всё делала медленно, но к концу смены усвоила весь производственный цикл печного отделения, назначение и характер работы каждой машины.

— А ты смышлёная, — заметила Климова. — До войны где работала?

— На Кировском, в конструкторском бюро…

— Чего ж ты не эвакуировалась с заводом? — спросила Корманова.

— У каждого свои причины, вот вы ведь тоже не уехали.

— Сдуру осталась, — сказала зло Климова. — В Ташкенте сейчас всякая шпана шашлыки да плов ест, а мы хлеб из бумаги жуём.

— Да, конечно… А я у вас в общежитии буду жить, — сообщила вдруг Малова.

— Живи, если негде. Разбомбили, что ли?

— Ага. Стена обвалилась, окна выбило…

— Занимай мою койку, я к подруге переезжаю. Тут поблизости, — сказала Корманова.

— Когда? — удивилась Климова. — Ты что же мне ничего не говорила?

— Сегодня после смены переберусь. Ну, хватит болтать, следите за печью.

Выстоять первые восемь часов Маловой было нелегко. Непривычное тепло клонило ко сну, но она нашла способ бороться с усталостью. Малова нарезала тоненькими ломтиками кусок хлеба и, когда ей казалось, что она от усталости не может стоять на ногах, — съедала очередной кусочек.

Смена кончила работу в полночь.

— Ну, я пошла, — сказала Корманова, пряча под ватник полбуханки хлеба. — До завтра!

— А меня предупреждали: на заводе хлеб ешь, сколько хочешь, а выносить не разрешается, а то — под суд! — сказала Малова.

— Дурочка ты ещё! — усмехнулась Корманова. — Мало ли чего не разрешается.

— Не будь дурой, занимайся физкультурой, — пробормотала Климова и тоже сунула под ватник большой кусок хлеба.

Они втроём спустились в общежитие, и Корманова, забрав из тумбочки свои вещи, ушла. Её кровать стояла рядом с кроватью Климовой.

Укладываясь спать, Малова положила на тумбочку ломтик хлеба.

— Вдруг проснусь от голода, — пояснила она смущённо. — Весь день ела, а не наелась. Даже страшно: вдруг так никогда и не наемся, всю жизнь буду голодная?!

— И я поначалу так думала, — отозвалась Климова. — А теперь больше килограмма не съедаю, а вот по мясу соскучилась. Мяса я бы тоже килограмм зараз умяла. — Она сняла ватник и сунула под голову. — Раздеваться не буду, ночи не проходит без воздушной тревоги.

— А я разденусь, — сказала Малова. — Уж и не помню, когда спала раздетая, в комнате такой холод, что в перчатках спала.

— Ты замужняя?

— Нет, не успела. А вы?

— Замужняя.

— Муж на фронте?

— Где же ещё? Таким не воевать — кому и воевать?!

— Он у вас кто?

— Лейтенант. До войны боксом занимался. Чемпионом был! Тебе бокс нравится?

— Не знаю, бокс я только в кино видела.

— Это знаешь какой спорт?! Для настоящих мужчин! Отвага! Сила! Воля к победе! Я, как увидела Игоря на ринге, — сразу голову потеряла, дня без него прожить не могла… А теперь вот пришлось — пропал он без вести. Да я не верю в плохое! Не верю — и всё! Жив он! А не пишет — значит партизанит. Есть у меня такие сведения…

— На войне всякое может быть, — заметила Малова. — А мне сказали, что в этой комнате все незамужние живут…

— Я тоже числюсь незамужней. В паспорте у меня штампа нет. А Игорь, когда уходил в армию, приказал: «Не пиши, что замужняя, а то у отца денежный аттестат отберут, на тебя перепишут». Вот и хожу в девицах…

— Повезло вам, что попали на хлебозавод. Как это вам удалось?

Климова ответила не сразу, — казалось, что вопрос смутил её.

— Через одного человека, — ответила Климова и протяжно зевнула. — Спи! Знаешь, за что бог Еву из рая выгнал? За любопытство…

Вторичная проверка подтвердила: Д1-01-37 — телефон начальника эвакогоспиталя. Возник вопрос: почему этот номер зашифрован и у шпиона Куликова и у Климовой?

Лозин перелистал дело Куликова. Оно было подготовлено для передачи следователю. Сняв трубку, Лозин приказал привести к нему арестованного.

Когда ввели Куликова, Лозин сказал:

— Скоро вы предстанете перед военным трибуналом.

— Расстреляют? — безразлично спросил арестованный.

Лозин знал это состояние апатии, вызванное у преступников мертвящим страхом перед близкой расплатой.

— Это решит трибунал. Но одно мне известно точно… — Он умолк, раскрыл папку с делом Куликова и вынул из неё газету «На страже Родины». — Одно мне известно точно, — повторил он, — вы не были правдивы и откровенны до конца. Это обстоятельство всегда учитывается трибуналом. Вы меня поняли?

— Я всё сказал… признался во всём… полностью… откровенно… — выдавил Куликов и тут же, не выдержав, метнул испуганный взгляд на помятый газетный лист, где отчётливо виднелась запись:. «5/XI-37».

— Ну как же всё? — укоризненно сказал Лозин. — Совсем не всё. Кое-что мы узнали не от вас, признались не вы, а другие.

— Я всё сказал, — тупо повторил Куликов.

— Нет, не всё. Вы что — не успели позвонить по телефону?

— По какому телефону?

— Не притворяйтесь, Куликов. Вы знаете, по какому. Впрочем, у вас плохая память: не смогли запомнить номер телефона.

— Какого телефона? — Куликов был не в силах отвести взгляд от газеты.

— Виляете, Куликов, виляете. Глупо и бесполезно. Чей это телефон?

Куликов сделал последнюю попытку уйти от ответа:

— Это же не телефон… Это же дата какая-то…

— Это номер телефона, а не дата, и вы это отлично знаете. Но у вас никудышная память, поэтому я напомню вам номер этого телефона: Д1-01-37. Ну? Вспомнили?

Куликов сник, губы его задрожали. Не давая ему опомниться, Лозин заговорил резко, отрывисто:

— У вас остался единственно правильный путь — говорите правду! Бойтесь упустить этот шанс! Иначе… Вы поняли, о чём я говорю?

— Понял…

— Кто этот человек, которому вы должны были позвонить?

— Мне неизвестно… У меня был только номер телефона…

— Кого вы должны были спросить?

— Я должен был говорить только с женщиной… На мужские голоса не отвечать… Я звонил два раза… мне отвечал мужчина… Больше я не успел… меня арестовали…

— Всё понятно, — сказал Лозин, хотя он ещё многого не понимал. — Женский голос вам уже не мог ответить. Вы догадываетесь, где он находится в настоящее время, этот женский голос?

Куликов молча кивнул головой.

Казалось, Лозин вёл дознание, руководствуясь интуицией, в действительности же многолетний опыт помогал ему мгновенно улавливать состояние преступника. Лозин понимал, что телефонный разговор нужен был Куликову, чтобы договориться о встрече с неизвестным ему «женским голосом», и, конечно, при этой встрече Куликов должен был получить от резидента какие-то сведения. Для этого немцы и забросили его в Ленинград.

• Предыдущая
• 20/59
• Следующая