Мадам, вы будете говорить? - Стюарт Мэри - Страница 4

• Предыдущая
• 4/48
• Следующая

– Она в самом деле впустую тратит время, – тихо сказала Луиза, игриво приподняв бровь. – Здесь есть металл более притягательный.

– Не будь идиоткой, – ответила я довольно резко. – И сдерживай свое воображение, ради Бога. Не забывай, мы в Провансе, и, если женщина настолько глупа, что попадается на разглядывании мужчины, то сама напрашивается на дерзость. Здесь это называют oeillade[11], что по-французски означает заигрывающий взгляд.

– Хорошо, – сказала Луиза спокойно. – Ну, вот и все, что рассказала мне мадам. Думаю, остальные – шведы; кто еще, кроме них и американцев, может себе позволить такой роскошный вульгарный автомобиль, и они в Авиньоне проездом. Среди постояльцев есть еще миссис Бристол, то ли вдова, то ли разведенная. Et voila tous[12]. Закажем еще по коктейлю?

Затем появилась блондинка, прошла по двору и села возле решетчатой стены, через два столика от мистера Марсдена. Прелестные, обтянутые нейлоном ноги она положила одну на другую, вытащила сигарету и улыбнулась официанту. Произошло некоторое замешательство, разрешившееся движениями трех мужчин. Но толстый немец почти на голову опередил официанта и мистера Марсдена и поднес огонек к ее сигарете. Однако мистер Марсден выиграл по очкам, потому что зажигалка не сработала, а у Марсдена были спички. Она бросила улыбку Толстошеему, заказала коктейль у официанта и посмотрела на Марсдена поверх пламени спички глазами, в сиянии которых огонь потускнел. Какое-то время после этого Марсден пытался читать «Четыре квартета», держа книгу вверх ногами. Я была права, сравнивая ее с гаммельским Крысоловом.

– Избегает женщин, – сказала Луиза, – предположение было явно неверным. Полагаю, перед нами миссис Бристол.

Я уже собиралась поправить ее, но в этот момент официант, вышагивая, как победитель дерби, объявил:

– Коктейль для мадам Бристол.

Поставив бокал на стол, он с поклоном удалился.

Миссис Бристол откинулась на спинку стула и огляделась. Вблизи она выглядела так же очаровательно, как издали, что говорило о многом. Ее красота была экзотической красотой чужеземного цветка. Метафора затасканная, но лучшей не подобрать. Гладкая кожа, огромные светло-голубые глаза необыкновенного оттенка, пышные густые волосы, изящный нос. Нежный запах ее духов казался естественным и неотъемлемым. Но руки у нее не успокаивались, и в уголках губ и глаз озабоченность прорезала тонкие линии. Они вдруг стали глубже, и я поняла, что из отеля вышел Дэвид. Мальчик шел следом за официантом, несущим коктейль Луизе. Проходя мимо нашего столика, он увидел меня и извиняюще улыбнулся. Мадам Бристол этого не заметила, официант закрывал Дэвида от нее. Но тут же странное, угрюмое выражение появилось на лице мальчика, и он сел напротив матери. Она одобрительно посмотрела на его чистые шорты и белую рубашку и что-то спросила; он не ответил. Секунду она глядела на его склоненную голову, затем снова стала небрежно рассматривать постояльцев за столиками.

Двор быстро заполнялся, и официанты раздавали меню.

– Ты встречала этого мальчика раньше? – спросила Луиза. – Или это был еще один заигрывающий взгляд?

Я сказала, что разговаривала с ним минуту во дворе. По причинам, не поддающимся анализу, мне не хотелось рассказывать о Дэвиде, и я вздохнула с облегчением, когда она сменила тему без дальнейших расспросов.

– Надо сделать заказ, – заметила она.

Мы с энтузиазмом принялись изучать меню.

Но когда Луиза спросила, хочу я cote d'agneau[13] или escalope de veau[14], я рассеянно ответила: «Шелли». В промежутке между жареным картофелем и пирогом по-домашнему я все пыталась найти что-нибудь общее между прелестной миссис Бристол и Гилбертом Уайтом, и этим ужасным псом, и выражением лица ребенка, вынужденного взвалить на свои плечи непосильный груз.

И я имела в виду не железный стол.

После обеда Луиза объявила, что идет за книгой и собирается просидеть с чашкой кофе с коньяком до отхода ко сну. Поэтому я оставила ее и отправилась осматривать Авиньон в одиночестве.

Как я уже упоминала, Авиньон обнесен стеной; это очень компактный и милый маленький городок. На севере и западе его омывает Рона, и он полностью окружен средневековыми валами. Город не потерял своей прелести в моих неискушенных глазах из-за того, что был сильно отреставрирован в девятнадцатом веке. На севере над ним господствует Роше-де-Дом, отвесный белый утес, покрытый зеленеющими соснами и увенчанный кафедральным собором Нотр-Дам. Возле собора сияет Папский дворец из золотистого камня. Улица Республики – главная и рассекает город надвое. Она ведет от главных ворот прямо к городской площади и оттуда к Дворцовой площади у подножия самого Роше-де-Дом.

Но все это мне еще предстояло обнаружить. Я вышла из отеля в сумерки. Улица была ярко освещена, все кафе переполнены. Я пробиралась между столиками на тротуаре; и во мне медленно росло чувство радостного возбуждения, неизбежно охватывающее любого в южном городе после захода солнца. Витрины мерцали и сверкали всевозможной причудливой роскошью, какую только может себе представить воображение туриста; неоновые огни скользили по атласу, тонули в бархате, танцевали на флаконах с духами и драгоценностях. И так как я немного научилась в свои двадцать восемь лет защищать сердце от излишней жалости, то задержала на них взгляд, стараясь не думать о нищих, крадущихся вдоль городских канав. Старательно выбросив из головы обездоленных, я продолжала идти по улице Республики, пока не добралась до ее конца, туда, где она расширялась и превращалась в главную площадь города. Казалось, весь Авиньон собирался здесь вечерами, и, похоже, со всеми детьми и собаками Франции.

Площадь окружали кафе, затопившие узкие тротуары пеной веселых маленьких столиков и плетеных стульев и даже выплеснувшие их на мостовую и в самый центр площади. Здесь, как я говорила, Авиньон собирался по вечерам, и за чашкой кофе, обеспечивающей вам стул, можно было сидеть целый час и наблюдать Францию, парадом проходящую перед вами.

Я заплатила за кофе и сидела в теплом, как парное молоко, воздухе, дивясь на чарующие манеры детей, невероятное разнообразие пород и форм собак, красоту кофейно-коричневых полуобнаженных парней, скромную грацию юных девушек. Одну девушку я особенно отметила, изысканное темноволосое создание, медленно шедшее с опущенным взором. Ее платье было глубоко вырезано над грудью и туго обтягивало тоненькую талию, но лицо могло бы принадлежать монахине. Она скромно шла между тучными и респектабельными родителями, которые несомненно делали доступ к девушке не менее трудным, чем к Данае. И темные глаза провожали ее взглядами так же, как говорят, прекрасную Иоланту и светловолосую Амелот пять столетий назад, когда в Провансе пели трубадуры.

– Извините, – раздался женский голос позади меня. – Но не вас ли я видела в отеле?

Я обернулась. Это была Мама из Шотландии, и она улыбалась мне довольно нерешительно, сидя за ближайшим столиком.

– Я миссис Палмер, – представилась она. – Надеюсь, вы не против, что я заговорила, но я видела вас за обедом…

– Конечно, нет. Меня зовут Чарити Селборн. – Я встала, прихватив свою чашку. – Могу я присоединиться к вам?

– О, пожалуйста! – Она подвинула стул, освобождая мне проход. – Отец и Керри, они пошли погулять тут рядом, исследовать окрестности – так они это называют. Только иногда кажется, что их нет очень долго, и…

– И время тянется еще медленней, когда вы не знаете никого, с кем можно было бы переброситься парой слов, – закончила я за нее.

Она просияла, словно я сказала что-то умное.

– Это именно то, что я чувствую. Вообразите! И, конечно, здесь все не так, как дома. С людьми, говорящими по-французски, все по-другому, правда?

• Предыдущая
• 4/48
• Следующая