Хрустальный грот - Стюарт Мэри - Страница 63

• Предыдущая
• 63/91
• Следующая

Чего нельзя было сказать о комнате моей матери. Она жила с соответствующими, если не с королевскими удобствами. Ей позволили привезти собственную мебель, комнату выбелили известкой до слепящей белизны. С наступлением апреля в окно пробивалось солнце, бросая лучи сквозь узенькое окошко прямо на постель. Я помню обстановку: ее собственная кровать, взятая из дома, занавеска на окне, вытканная ею самой. Та самая красная ткань с зеленым узором, которую она ткала в день приезда дяди Камлака. На полу лежала волчья шкура. Мой дед убил зверя голыми руками и рукояткой сломанного кинжала. В детстве я пугался глаз-бусин и злого оскала. На стене, в ногах кровати, висело распятие из тусклого серебра, украшенное изящным узором сплетенных линий и вкраплениями аметиста, отражавшего свет.

Девушка молча показала мне на дверь и ушла. Кадал присел на скамейке во дворе подождать.

Мать полулежала на подушках, освещаемая солнцем. Она выглядела бледной и усталой и говорила почти шепотом. Но, по ее словам, ей было уже лучше. Когда я спросил мать о болезни и прикоснулся рукой к ее вискам, она, улыбаясь, отвела мою руку, сказав, что за ней и так хорошо присматривают. Я не стал настаивать. Лечение всегда наполовину заключается в вере больного в выздоровление, а для любой женщины ее сын навсегда остается лишь ребенком. Кроме того, я видел, что жар спал, а так как беспокойство обо мне покинуло ее, она уснет спокойным сном, сном, который лечит.

Поэтому я придвинул к кровати единственный в келье стул, сел на него и стал рассказывать ей о том, что она хотела знать, не дожидаясь ее вопросов. Я рассказал о бегстве из Маридунума и путешествии, стремительном, как полет стрелы, пущенной богом, в Малую Британию, где я предстал перед Амброзиусом, а также о всем том, что произошло потом. Мать откинулась на подушки и наблюдала за мной с удивлением и каким-то чувством, которое я бы определил как чувство комнатной птицы, высидевшей яйцо сокола.

Когда я завершил рассказ, мать выглядела уставшей, у нее под глазами легли серые тени. Я поднялся, чтобы уйти. Она выглядела довольной и сказала, словно подводя для себя черту под всей этой историей (да так оно, наверное, и было для нее):

— Он признал тебя.

— Да. Меня называют Мерлин Амброзиус.

Мать помолчала, улыбаясь. Я подошел к окну и оперся локтями на подоконник, глядя во двор. Пригревало солнце. Кадал кемарил на скамейке. Мой взор привлекло движение в противоположном конце двора. У затемненного входа в келью стояла девушка, наблюдая за дверью моей матери, как бы ожидая, когда я выйду. Она откинула капюшон, и даже в тени мне было видно ее красивое молодое лицо, обрамленное золотистыми волосами. Она заметила меня, и на несколько секунд наши глаза встретились. Я понял, почему древние вооружили своего самого жестокого бога стрелами. Эти стрелы пронзили меня. Накинув капюшон, она растворилась в темноте.

— А теперь, что теперь? — настойчиво спрашивала сзади мать.

Я повернулся спиной к свету.

— Я отправлюсь к нему. Но сначала дождусь, когда ты поправишься. Я хочу взять в дорогу хорошие вести о тебе.

— Тебе нельзя оставаться здесь, — заволновалась мать. — В Маридунуме небезопасно для тебя.

— Думаю, наоборот. Как только пошли слухи о высадке, люди Вортигерна исчезли из округи. Когда мы продвигались на юг, нам пришлось ехать холмами: дороги заполнили люди, желающие присоединиться к Амброзиусу.

— Верно, но...

— И я не буду бродить по городу, обещаю тебе. Вчера вечером мне повезло, прямо на въезде в город я встретил Диниаса. Он дал мне комнату во дворце.

— Диниас?

Меня рассмешило ее удивление.

— Диниас чувствует себя в долгу передо мной, неважно почему, но вчера вечером мы быстро договорились.

Я рассказал ей, с каким поручением я его отправил, и она кивнула.

— Ему, — было ясно, что она имеет в виду не Диниаса, — потребуется каждый человек, способный держать в руках меч. — Мать нахмурила брови. — Говорят, у Хенгиста триста тысяч человек. Сможет ли он, — она опять говорила не о Хенгисте, — противостоять Вортигерну, а затем Хенгисту с саксами?

Наверное, я продолжал еще предаваться воспоминаниям о ночном бдении. Не задумываясь, я произнес:

— Я же сказал так, значит, это должно быть верно.

Мой взгляд привлекло движение на кровати. Мать крестилась. Сквозь строгость и удивление в ее глазах сквозил страх.

— Мерлин, — она закашлялась и продолжала хриплым шепотом, — не будь самонадеян. Если даже бог и дал тебе силы...

Я положил ей на запястье свою руку, останавливая ее.

— Вы не поняли меня, госпожа. Я плохо выразил свою мысль. Я хотел сказать, что лишь выражал божью волю. Сказанное богом должно сбыться, Амброзиус должен победить — это написано на звездах.

Мать с облегчением кивнула, расслабляясь и став похожей в расслаблении на усталого ребенка.

— Не бойся за меня, мама, — нежно обратился я к ней. — Зачем бы ни потребовался я богу, я согласен стать для него голосом и орудием. Я пойду туда, куда он меня пошлет. Когда же все завершится, он сможет забрать меня к себе.

— Бог один, — прошептала она.

Я улыбнулся ей.

— Мне тоже начинает так казаться. А сейчас спи. Я приду снова утром.

Я отправился проведать мою мать вновь на следующее утро. На этот раз я пришел один, послав Кадала на рынок за продуктами. Девчонка Диниаса исчезла после отъезда последнего, предоставив нам самим заботиться о себе в пустом дворце. Меня ждало вознаграждение: у ворот меня встретила вчерашняя девушка и в очередной раз проводила меня в келью матери. Когда я обратился к ней с чем-то, она, не отвечая, накинула поглубже капюшон, оставив моему взору тонкие руки и стройные ноги. Булыжники высохли, и лужи исчезли. Она помыла свои ноги, которые в грубых сандалиях были похожи на хрупкие цветки с голубыми прожилками, хранившиеся в крестьянской корзине. Где-то так думалось мне, и я настроился на поэтический лад, не имея на то совершенно никакого права. Стрела еще дрожала, попав в цель, и при виде ее я волновался и трепетал.

Она снова показала мне дверь, словно я мог позабыть, и ушла.

Похоже, матери стало лучше. Как она сказала, она хорошо отдохнула. Мы немного поговорили. Отвечая на ее вопросы, я дополнил деталями свой рассказ. Поднявшись в конце беседы, я спросил, стараясь казаться совершенно безразличным:

— Девушка у ворот, такая молодая, почему она здесь? Кто она?

— Ее мать работала во дворце. Кирдуэн. Помнишь ее?

— Откуда? — покачал я головой.

— В самом деле.

На вопрос, почему она улыбается, мать ничего не ответила, и, видя, что ее это забавляет, я не решился задавать другие вопросы.

На третий день меня встретила старая глухая привратница. Во время разговора с матерью я все думал, рассмотрела ли она (как и все женщины), что крылось за небрежностью моего вопроса. Может быть, это она сказала, чтобы убрали девушку с моих глаз? На четвертый день девушка вернулась на свое место. Едва сделав шаг за ворота, я понял, что она уже наслышана о Динас Бренине. Желая рассмотреть знаменитого волшебника, она позволила себе откинуть капюшон, и я увидел большие серо-голубые глаза, полные любопытства и удивления. Когда я улыбнулся ей и произнес что-то в приветствие, она снова набросила капюшон, но все же ответила. У нее был тонкий и нежный, как у ребенка, голос. Она назвала меня «мой повелитель», будто бы в самом деле считая меня таковым.

— Как тебя зовут? — спросил я.

— Кери, мой лорд.

Я остановился, чтобы задержать ее.

— Как сегодня чувствует себя моя мать?

Она не ответила и, проведя меня во двор, оставила там.

В ту ночь мне не спалось, но я не слышал бога, никто не сказал мне, что она не про меня. Боги не являются к человеку, чтобы сообщить ему то, что он уже знает.

В конце апреля матери стало настолько лучше, что, когда я пришел проведать ее в очередной раз, она сидела в кресле у окна в шерстяном одеянии, наброшенном прямо на сорочку, подставив себя солнцу. Во дворе росла айва, благоухающая розовым цветом, кругом гудели пчелы. Прямо рядом на подоконнике ворковали голуби.

• Предыдущая
• 63/91
• Следующая