Грозные чары (Это странное волшебство) - Стюарт Мэри - Страница 48

• Предыдущая
• 48/74
• Следующая

Так оно и было. Это оказался черный ХК-150, тупоносый, могучий и приспособленный к труднопроходимым дорогам не хуже, чем матерый тюлень к своему месту на лежбище. Он нетерпеливо понесся по аллее, гудя, точно рой кусачих пчел, вильнул к наезженному отрезку частной дороги Кастелло и свернул вниз к воротам, где стоял домик Марии.

Мария возилась во дворе – помешивала деревяшкой что-то в ржавом котелке, наверное еду для несушек. Заслышав машину, она выпрямилась, прижимая котелок к груди, а курицы кудахтали и вертелись у нее под ногами. Годфри, сбросивший скорость, чтобы свернуть на шоссе, поднял руку и приветственно помахал женщине, а та ответила ему взглядом, в котором смешались радость и уважение, – тем же теплым взглядом, какой я встречала от нее всю последнюю неделю. Точно такое же выражение, застенчивое, но приветливое, я заметила на лице Миранды несколько минут назад, когда она вводила Мэннинга в salotto. Похоже, и мать и дочь были благодарны работодателю Спиро за его доброту к ним в их утрате.

Машина свернула на шоссе – пожалуй, излишне быстро и с таким хриплым гудком двух парных клаксонов, что несушки Марии разлетелись кудахчущей тучей, – а я украдкой взглянула на своего спутника. Уж и не знаю, кого я ожидала увидеть – надо полагать, скользкое чудовище с рогами, копытами и хвостом, явственно различимыми глазу посвященного, – но Годфри оставался точно таким же, как всегда, все тем же безусловно привлекательным мужчиной, который с несомненным мастерством и нескрываемым наслаждением правил великолепной машиной.

И этого-то человека, думала я, подозревают в том, что он выбросил юношу, почти мальчика, любимого сына и брата, за борт яхты, как какую-то медузу, и преспокойно уплыл, оставив его тонуть...

Должно быть почувствовав, что я за ним наблюдаю, Годфри бросил на меня быстрый взгляд и улыбнулся. Я вдруг обнаружила, что улыбаюсь в ответ – непроизвольно и абсолютно искренне. Вопреки себе, вопреки словам Макса и Спиро я никак не могла поверить во всю эту историю. Как я уже говорила Максу, при свете дня она казалась невероятной.

Что ж, оно и к лучшему. Если мне предстоит провести следующие несколько часов в обществе этого человека, нужно вытеснить из головы все, что я знаю о нем, заблокировать воспоминания о сцене в погребе, напрочь забыть о существовании Спиро, как будто тот и вправду мертв. И что гораздо труднее, выкинуть из головы Макса. Я обнаружила, что мне доставляло какое-то до смешного сильное и тайное удовольствие называть его «мистером Гейлом» тем безразличным тоном, каким говорили о нем Годфри и Филлида, – точно о практически чужом человеке, который оказал тебе услугу, но едва ли занимает твои мысли настолько, чтобы хотя бы задумываться, нравится он тебе или нет. Один раз, когда я мимоходом упомянула его имя, мои опущенные долу глаза невольно остановились на почти незаметном синяке у меня на руке. Тайная восторженная дрожь вдруг пронизала меня с такой силой, что я сама испугалась и поспешно накрыла синяк ладонью, чтобы спрятать его, поймав себя на том, что касаюсь руки так нежно, словно это не моя рука, а Макса. Я отвернулась, выглянула в окно и отпустила какое-то банальное замечание насчет пейзажа.

Дорога и вправду была очень красива. Слева от нас расстилалось море, ровная синяя гладь, прорезанная лишь тонкими, как обрезки ногтей, серпами парусов, почти теряющихся в знойной дымке. Справа тянулась высокая живая изгородь из апельсиновых деревьев и багряника, основания стволов тонули в ярком ковре желтых, белых и пурпурных цветов. Две маленькие девочки в линялых красных платьицах стояли босиком в пыли на обочине и глядели, как мы проезжаем. Одна из них держала в руке апельсиновую ветку – точь-в-точь как английский ребенок мог бы держать связку шариков, – золотистые плоды покачивались и мерцали среди зеленой листвы.

Дорога перестала петлять, и ХК-150 рванулся вперед, ровно набирая скорость. Мне вдруг стало весело. Все идет гладко, нет никаких причин для волнения, и почему бы мне тоже не успокоиться и не наслаждаться поездкой? Откинувшись на спинку сиденья, я принялась болтать – надеюсь, достаточно естественно – о всяких пустяках: великолепных видах, друзьях, с которыми Филлида вчера встречалась в Корфу, планах Лео приехать сюда на Пасху с детьми...

Мимо промелькнула развилка дороги.

Я резко выпрямилась.

– Там ведь был поворот, разве нет? И указатель на Палайокастрицу. Я точно видела!

– А, да, вы правы. Простите, как-то не подумал. Мне казалось, я уже говорил, что сегодня я вас туда не повезу. Это очень далеко, и мы вряд ли успеем обернуться. Если хотите, съездим как-нибудь в другой раз, когда не надо будет возвращаться пораньше.

– А нам необходимо рано вернуться? – невольно вырвалось у меня.

По-видимому, в моем голосе звучало такое неподдельное огорчение, что по лицу Годфри скользнула слабая тень приятного удивления, и я поняла, что после всех моих отговорок по телефону он вполне мог заподозрить меня в кокетстве.

– Боюсь, что да. Сегодня вечером мне надо еще кое-куда съездить. Не скажу, что мы совсем никак не успели бы, но просто стыд и позор приезжать в Палайокастрицу второпях – это чудное место, есть что посмотреть. Кроме того, досадно ехать туда и не перекусить. Там прямо на пляже замечательный ресторанчик, где держат в горшочках живых крабов: выбираешь себе по вкусу, заказываешь, и его готовят прямо при тебе, свеженького. – Быстрый взгляд в мою сторону и дразнящая улыбка. – Полагаю, вам это не по душе, но уверяю, лакомство великолепное. Непременно в самом скором времени свожу вас туда, если обещаете больше не отказываться провести со мной ленч.

– Я не... это будет чудесно.

Мы ворвались в крохотную деревушку: единственная узкая улочка и обожженная солнцем белая церковь с красной крышей. Рычание мотора ревом отразилось от горячих стен, с дороги врассыпную кинулись козы, дети, тощий щенок и ослик с болтающимся концом оборванной веревки – и вот мы уже пронеслись мимо. Дети уставились нам вслед, восхищенно и без тени осуждения.

– Одно хорошо, – жизнерадостно заявил Годфри. – Когда намечаешь поездки, не приходится делать скидки на погоду. На этом благословенном острове солнце всегда тут как тут и любой день столь же хорош, как и все остальные.

«Это ты так думаешь», – яростно сказала я себе, изо всех сил вцепившись руками в коленки, в равной степени из-за бешеной скорости и из-за панических усилий вспомнить карту. Как же заставить его свернуть с этой дороги, увести от города?

– В один прекрасный день, – произнесла я вслух, – непременно поймаю вас на слове и даже съем краба! Признаться, к рыбе я не питаю горячей любви. Так куда мы едем в таком случае – в Пеллекас?

Поворот на Пеллекас отходил на северной окраине города – единственная развилка до Корфу.

– Нет, в Ахиллеон.

– Правда? Чудесная мысль.

Мысль, насколько я могла судить, была хуже некуда. Добраться туда можно было, только проехав через Корфу, пусть не через саму гавань, но достаточно близко от нее – и, разумеется, весь обратный путь предстояло ехать по той же дороге, что и Макс. Что ж, оставалось только позаботиться о том, чтобы Годфри не вздумал возвращаться раньше половины шестого, и я от души надеялась, что в южной части города найдется немало видов, которые я могла бы посмотреть.

Взяв сумочку, я выудила из нее предусмотрительно захваченный путеводитель и добавила с энтузиазмом:

– Я сама собиралась как-нибудь сюда съездить, но помеха все та же: Фил говорит, это на вершине холма, причем с ужаснейшими виражами на подъезде! Ага, вот... «Вилла Ахиллеон, возведена для императрицы Елизаветы Австрийской... выстроена в стиле Ренессанса, куплена германским императором в тысяча девятьсот седьмом году. Парк открыт для посетителей (вход одна драхма, доход идет на благотворительные цели)».

– Что? Что это еще такое?

– Древний «Бедекер»[19]. Я нашла его у Фил на полке. Дедушкиной поры – датирован тысяча девятьсот девятым годом. Просто прелесть, как здорово. Послушайте только отрывок про историю Корфу... Тут написано: остров перешел во владение Рима, потом попал под власть Венеции, потом был оккупирован французами, потом находился сначала под турецким, а затем под русским игом, но – заметьте это «но» – с тысяча восемьсот пятнадцатого по тысяча восемьсот шестьдесят третий переходит под защиту Великобритании. Правь, Британия. Такое уж было время.

• Предыдущая
• 48/74
• Следующая