Россия под ударом. Угрозы русской цивилизации - Кара-Мурза Сергей Георгиевич - Страница 18

Ненависть возникающего в революции-перестройке «нового народа» к прежнему народу была вполне осознанной. Один такой «новый» гражданин писал в статье «Я — русофоб» в элитарном журнале перестройки: «Не было у нас никакого коммунизма — была Россия. Коммунизм — только следующий псевдоним для России… Итак, я — русофоб. Не нравится мне русский народ. Не нравится мне само понятие «народ» в том виде, в котором оно у нас утвердилось. В других странах «народ» — конкретные люди, личности. У нас «народ» — какое-то безликое однообразное существо» [21].

Собирание в новый народ всех таких русофобов предполагало подрыв этнических и гражданских связей большинства населения и изъятие у него прерогатив, прав и обязанностей народа. К 1991 г. самосознание «новых русских» как народа, рожденного революцией, вполне созрело. Их лозунги, которые большинству казались абсурдно антидемократическими, на деле были именно демократическими — но в понимании западного гражданского общества. Потому что только причастные к этому меньшинству были демосом (то есть народом), а остальные остались «совками».13

Это самосознание нового «народа России» пришло так быстро, что удивило многих из их собственного стана — им было странно, что это меньшинство, боровшееся против лозунга «Вся власть — Советам!» исходя из идеалов демократии, теперь «беззастенчиво начертало на своих знаменах: «Вся власть — нам!» Ничего удивительного, вся власть — им, потому что только они и есть народ. Так и понимался смысл слов демос и демократия.

Историк этнографии С.А. Токарев еще в 1964 г. предлагал ввести в антропологию наименование демос для обозначения основного типа этнической общности рабовладельческой формации — свободных людей, рабовладельцев. Некоторые опасения вызывало неопределенное отношение к новому порядку будущих «рабов». Отношение к тем, кто новую власть признавать не желал, с самого начала было крайне агрессивным. В «Московском комсомольце» поэт А. Аpонов писал об участниках первого митинга оппозиции: «То, что они не люди — понятно. Hо они не являются и звеpьми. «Звеpье, как бpатьев наших меньших…», — сказал поэт. А они таковыми являться не желают. Они пpетендуют на позицию тpетью, не занятую ни человечеством, ни фауной» [20].

Респектабельный интеллектуал из Института философии РАН, выступая в «Горбачев-фонде» перед лицом бывшего Генерального секретаря ЦК КПСС, говорил такие вещи: «Британский консерватор скорее договорится с африканским людоедом, чем член партии любителей Гайдара — с каким-нибудь приматом из отряда анпиловцев» [19, с. 63]. Вдумаемся: философ, который считает себя демократом, на большом собрании элитарной интеллигенции называет людей из «Трудовой России», которые пытались, чисто символически, защитить свои ценности (причем именно демократические ценности человеческой солидарности), приматами. Чтобы не замечать чудовищности своих высказываний, требовалось действительно возомнить себя демосом и в глубине души отказать большинству (охлосу) в правах человека.14

Доктрина такой сегрегации населения излагалась еще до краха советского государства. Предполагалось, что на первом этапе реформ будут созданы лишь «оазисы» рыночной экономики, в которых и будет жить демос (10% населения). В демократическом (в понятиях данной доктрины) государстве именно этому демосу и будет принадлежать власть и богатство. Ведь демократия — это власть демоса, а гражданское общество, как писал Локк, — «республика собственников»!

Прежде такое представление о народе не приходило в голову, на Западе же проблематика гражданского общества, в котором население разделяется на две общности, собранные на разных основаниях и обладающих разными фактическими правами, и поныне продолжает быть предметом политической философии.

Критерии «выделения» из населения общности граждан разрабатываются и в марксистской методологии, о чем пишет А.С. Панарин, обсуждая последний труд Ю. Хабермаса: «В своей новой книге «Вовлечение другого. Очерки политической теории» (СПб, 2001) Ю. Хабермас сталкивает два понятия: «нация граждан» и «нация соотечественников». Под «нацией соотечественников», собственно, и скрывается знакомый и привычный нам исторический персонаж — народ… Хабермас полагает, что до сих пор Европа жила с амбивалентным сознанием, в котором «дорефлексивно» уживались эти два гетерогенных начала гражданственности и народности» [18, с. 141, 142].

Согласно, Хабермасу, получается, что узы, скреплявшие политическую нацию вокруг ее ядра, с расширением охвата населения гражданскими правами ослабевали — и в конце концов произошла инверсия. Статус гражданина усреднился и перестал играть консолидирующую роль, но зато складывается новое ядро — народ соотечественников. Этот процесс таит в себе признаки регресса, отхода от идеалов Просвещения и демократии.

Вот слова Хабермаса, приведенные Панариным: «Своим историческим успехом национальное государство обязано тому обстоятельству, что оно заменило распадавшиеся корпоративные узы раннего новоевропейского общества солидарной взаимностью между гражданами государства. Но это республиканское завоевание оказывается в опасности, если интегративная сила гражданской нации сводится обратно к дополитической данности народа, возникающего естественным путём, то есть к чему-то, что не зависит от формирования общественного мнения и политической воли самих граждан» (цит. в [15, с. 142]).

Не будем здесь обсуждать утверждение Хабермаса, будто народ возникает «естественным» путем, без «формирования общественного мнения и политической воли». Подчеркнем лишь тот факт, что и в момент Французской революции, и в марксизме середины ХIХ века, и сегодня западная политическая философия включает в народ лишь часть (причем иногда очень небольшую) населения страны. Именно этой части принадлежат особые права, на основании которых она и отделяется от остального населения более или менее жестким барьером.

Эту же мысль развивает В.А. Тишков в статье «О российском народе»: «Общество, прежде всего в лице интеллектуальной элиты, вместе с властями формулирует представление о народе, который живет в государстве и которому принадлежит это государство. Таковым может быть только согражданство, территориальное сообщество, то есть демос, а не этническая группа, которую в российской науке называют интригующим словом этнос, имея под этим в виду некое коллективное тело и даже социально-биологический организм. Из советской идеологии и науки пришли к нам эти представления, которые, к сожалению, не исчезли, как это случилось с другими ложными конструкциями» [17].

Эта конструктивистская формула утверждает, что в России «интеллектуальная элита вместе с властями» формирует демос, «которому принадлежит это государство». Демос будет составлять зажиточное меньшинство, а остальная часть населения превращается в «некое коллективное тело и даже социально-биологический организм».

Доктрина выделения из всего населения небольшого демоса вовсе не ушла в историю с «проектом Ельцина». В. Новодворская пишет в 2009 г.: «Либералы должны усвоить, что демократия — это не народовластие. Народовластие может привести и к фашизму, и к коммунизму. Демократия — это власть просвещенного народа, который готов собраться под святое знамя либерализма. Декларация прав человека, Пакт о гражданских и политических правах, американская Конституция — вот Евангелие западника, российского либерала».

Она даже готова к тому, что российским либералам, которые уверовали в это «Евангелие западника», придется, как ранним христианам, придется пережидать в катакомбах торжество охлоса: «Долгие годы, может быть, десятилетия либералам придется наблюдать торжество хамского, охлократического порядка, ибо путинская диктатура — это диктатура черни по мандату черни» [1].