Когда птицы молчат (СИ) - "Птичка Певчая" - Страница 66

• Предыдущая
• 66/129
• Следующая

Когда захожу в детскую, Женя поднимает голову, опущенную на сложенные руки, и ее заплаканное личико кривится от еще одного приступа рыданий.

Я ставлю тарелку рядом с ней и провожу по ее волосам дрожащей рукой.

Заинька, не нужно плакать. Сергей — очень хороший, не ссорься с ним, мне тяжело это видеть.

Я хочу назад, к папе. Он отнимет тебя у меня.

С чего ты это взяла? Никто и никогда не сможет этого сделать!

Он сам говорил тебе, что ты только его. И ты согласилась.

Когда это было? — напрягаю память, но ничего не могу вспомнить.

Это было ночью. Вы были на кухне, ты вздыхала, а потом он сказал это.

Прошлой ночью, после ужина, помогая убрать мне со стола, он начал меня целовать. Я домывала посуду, когда он подошел сзади и обнял.

Я думала, что Женя уже спит — когда я выходила из ее комнаты, она дышала глубоко и размеренно, как человек, провалившийся в сон. А она, оказывается, все слышала! Краска начинает заливать лицо и шею. Мы ушли в спальню, но прелюдия началась именно у раковины.

Вронский заявлял на меня свои права, как мужчина на женщину, это не было попыткой узурпировать меня, отобрать у других. Но как мне это втолковать ревнивому, напуганному ребенку?

Поешь, солнышко. Сергей не хотел отнять тебя у меня. Он радовался, что я рядом с ним.

Не верю. Он хочет, чтобы меня не было, когда вы вместе.

Нет, все не так.

Я это знаю!

Ты ошибаешься.

Пока моя дочь опустошает тарелку, я думаю, а ведь она действительно мешает ему. Он — мужчина, который не привык к такого рода препятствиям. Его женщины всегда были молодыми, красивыми и одинокими, без «багажа». И мне страшно, что будет, если этот «багаж» ему вдруг станет не по силам нести. Или он просто бросит его и пойдет дальше.

Я выношу пустую тарелку, предварительно пожелав Жене спокойной ночи.

Сергей стоит, опираясь на столешницу, сложив руки на груди. Его приборов нет на столе, как нет и в раковине. Моя тарелка одиноко стоит рядом с остывшей запеканкой.

Ты уже поел?

Как видишь.

А мне что-то не хочется.

Что так?

Я молча качаю головой. Как сказать ему, что я напугана, как выразить мое стремление сохранить доверие и любовь дочки и его расположение?

Значит, не хочешь говорить. Что же, я тоже не настроен на разговоры.

А на что ты настроен? — я медленно подхожу к нему, всматриваясь в замкнутое, отрешенное лицо.

Не уверен, что смогу четко сформулировать то, что сейчас у меня на уме.

Я надеюсь, что ты сможешь показать мне это без слов.

Когда он целует меня, я не могу полностью раствориться в нем, я прислушиваюсь к спальне дочки, боясь повторить ошибку. И в конце концов, мне кажется, что я различаю скрип ее кровати.

Давай немного попозже.

Ты не хочешь? — он разгорелся, как костер при сильном ветре.

Хочу, но не сейчас.

Он отстраняется, и мне становится холодно.

Я знал, что этот момент настанет.

Какой момент?

Когда твоя дочка встанет между нами.

Не говори ерунду.

Я думал об этом еще на Крите.

Она просто не уснула, а я не хочу, чтобы она слышала нас.

Тогда пошли в спальню.

Я колеблюсь. Боюсь, что она и в этом случае что-то услышит. А я никогда не хотела, чтобы Женя в пять лет ломала голову, почему ее мама кричит, находясь рядом с чужим мужчиной. С ее отцом я практически никогда не издавала ни звука. Сергей же… В общем, Сергей — это совершенно другое дело.

Сейчас я в каких-то растрепанных чувствах, не могу настроиться на нужный лад.

Ты не хочешь, — уголки его губ поползли вниз.

Нет, я хочу, просто она еще не уснула и может услышать, даже если мы будем делать это в спальне.

Пошли ко мне.

А если она выйдет?

Оставим радио-няню на твоем телефоне здесь, включенной. Как только будет хоть малейший звук — на мой номер пойдет дозвон.

Нет. Не хочу так. Давай подождем…

Вронский нервничает. Я знаю это абсолютно точно, как и то, что я женщина с сильно развитым материнским инстинктом.

Ира, мне кажется, что ты не становишься ближе.

Неужели? И когда ты это понял? Когда я вчера стонала так, что наши соседи скоро станут бросать на меня укоризненные взгляды в лифте?

Я не это имею в виду.

А что? Я сейчас прошу тебя отложить телесную близость, ты начинаешь выходить из себя и пытаешься мне доказать, что думаешь исключительно о духовной стороне наших отношений?

Я думаю, что у тебя начинается истерика.

А я думаю, что ты не понимаешь мои обязанности, как матери. Я хочу успокоить свою дочь.

Как раз это я очень хорошо понимаю. Только успокаивая ее, ты все больше думаешь о том, правильно ли поступила, уйдя от ее отца.

Я хочу ответить, но слова застревают в горле. А ведь я думаю… Из-за того, что ей плохо…

Что, нечего возразить? Со мной настолько х*рово?

Не говори так со мной.

Мы не в пансионате благородных девиц, а ты не невинная овечка, чтобы краснеть от таких слов. И не начинай строить из себя учительницу.

Я пожертвовала ее спокойствием и счастьем, я до сих пор рискую этим!

Значит, я абсолютно ничем не рискую, когда принял тебя с ребенком, не зная, чего ждать от этих отношений, когда послал к черту истеричную дочку босса, нарываясь на неприятности?

Ты не страдаешь так, как она!

Но боюсь так же!

Мы стоим друг напротив друга и смотрим, как враги. Он сжимает кулаки и делает шаг от столешницы, на которую опирался. И хотя фактически он стал ближе ко мне, я чувствую, как мы отдаляемся друг от друга со скоростью поездов, мчащихся в противоположных направлениях.

Уже поздно.

Ты уходишь?

Думаю, сейчас это лучший выход. Мне надо выспаться.

Тогда … спокойной ночи.

Он отворачивается и уходит, неслышно притворив за собой дверь.

Какое-то время я стою неподвижно, глядя ему вслед, а камень давит на грудь все сильнее и сильнее. Он ушел. Он не захотел меня понять, а я, наверное, не смогла примерить на себя его рубашку.

В квартире так тихо, что я слышу ненавязчивое жужжание стиральной машинки в ванной.

Сажусь на диван лицом к входной двери и понимаю, что до крови искусала губы.

Пусто в гостиной, в моей спальне, в моей душе.

Я всегда была женщиной, которой нужен мужчина для того, чтобы смело идти по жизни, знать, что рядом есть тот, кто подстрахует и поймает, если я споткнусь. Это было моей проблемой. Я никогда не могла позаботиться о себе сама. Я боялась, что не справлюсь.

Сейчас я падала и разбивалась на кусочки, потому что всегда наивно полагала, что меня поймают. В этот раз мне нужны были только одни конкретные руки, крепкие, загорелые руки мужчины, тихо вышедшего за дверь пять минут назад.

Я не слышу ни единого шороха, когда беззвучно плачу, уронив голову в ладони. Абсолютная тишина, гулкое пустое пространство, страшное одиночество.

Я вздрагиваю, когда он вдруг прикасается к мокрой щее. Сквозь мутную пелену слез не могу рассмотреть его лицо, но сердце мое уже увидело все, что нужно.

Не плачь.

Не буду.

Я не смогу уйти никогда. Слышишь? Не смогу. Разве что ты сама уйдешь.

Я не уйду. Я люблю тебя.

Он обнимает меня, притягивая к своему телу, я тычусь в него, как слепой котенок, неумело целую распухшими от плача губами в шею, в ключицу, в плечо. Он сам находит мои губы.

Соленые, — шепчет он.

Зарываюсь в его волосах пальцами, нервно тяну за них, приближая его голову к себе. Хочу его ближе, хочу его под своей кожей, у себя внутри.

Неправильно так сильно желать мужчину, чувствовать его уход настолько остро, будто лишаешься конечности. Это делает меня зависимой. Хотя кому я лгу — я сама добивалась этого.

Он нетерпелив, меня сотрясает дрожь. Сквозь нас пропустили тысячи вольт, каждая клетка наэлектризовалась, потрескивает и искрит от страсти. Он несет меня в спальню, где мы окончательно теряем голову и приличия. В нашей спальне нет табу, любовь не терпит запретов, она не знает слова нет.

• Предыдущая
• 66/129
• Следующая