Децема. Предыстория (СИ) - "Мари Явь" - Страница 18

• Предыдущая
• 18/95
• Следующая

Кажется, мой гениальный план работает. Причем с первых секунд. Вероятно, думать о том, что у тебя есть тайный обожатель, довольно приятно. Это повышает самооценку и, как следствие, делает добрее, поэтому ты уже не пытаешься самоутвердиться за счет тех, кто слабее. Проклятье, и почему я не додумалась до этого раньше? Ему нужно было присмотреть девушку еще два года назад.

— Д-да! — воскликнула я разгоряченно, подаваясь вперед. — Может, у нее и есть пара недостатков… больше, чем пара… но она от вас без ума. Честно. А после вчерашнего вечера она поняла, что вы — ее судьба. Клянусь, она считает вас чуть ли не богом, а вы же привыкли к покорности, да?

— Интересно, — проговорил он негромко, откладывая лист в сторону. — И чем я заслужил такую симпатию и безграничную преданность?

— Да вы смеетесь надо мной, — я вошла в роль свахи окончательно. — Вы что, никогда себя в зеркало не видели? Вчера, когда вы выбивали из того бедняги дух, женская половина публики дружно захлебывалась слюной. Выглядели вы очень эффектно. К тому же богатый и сильный. Самый сильный из всех, кого я знаю. Вы наследник Иберии. Разве этого мало, ну? Начните уже замечать женские восхищенные взгляды, это сделает счастливыми как самих женщин, так и вас.

— Серьезно? — тихо усмехнулся Индра, доставая портсигар.

Выуживая из кармана штанов зажигалку, я наклонилась ближе, поджигая кончик его сигареты. Почему-то в этот раз мои руки дрожали. От взгляда, которым молодой босс следил за моими действиями, стало неуютно. Я сглотнула, заглядывая в его глаза. В черных глубинах сияли две вспышки.

Защёлкнув зажигалку, я намерилась отодвинуться и сесть на место, но тут же была остановлена рукой Индры, вцепившейся в лацкан пиджака и дернувшего меня на себя.

Похоже, моя попытка навязать ему свое мнение вот-вот обернётся катастрофой.

Убрав сигарету ото рта, молодой босс медленно произнес:

— А может, тебе уже просто стоит сказать мне, кто она такая?

— Это…

Пытаясь не обращать внимания на дым, назойливо лезущий в нос, а также пронзительный, требовательный взгляд, я выпалила:

— Это Роза из клана Либра.

— Ну и катись к Эзусу, — шипела я, направляясь по узкому коридору мужского общежития в сторону туалетов. — Подумаешь, какая недотрога. Кроме этой Розы ты никому на хрен не сдался, псих конченый. Упускаешь собственное счастье и даже не догадываешься об этом. Тц, делай после этого добро людям.

Я шла к месту своего наказания, хмуро оглядываясь по сторонам. В одной руке — ведро с щетками, губками и тряпками. В другой — резиновые перчатки до локтя и чистящее средство. Прислуга, отвечающая за мытье туалетов, одолжила мне этот инвентарь с превеликой радостью.

Проходившие мимо солдаты Иберии косили в мою сторону любопытными взглядами, отпускали пошловатые комментарии и свистели вслед. Что ж, видимо, мою попытку наладить его личную жизнь Индра принял не просто за оскорбление, а за настоящее преступления, направив меня в этот гадюшник.

Оказавшись на пороге обитого черным кафелем помещения, я мучительно скривилась.

— Мужчины… — проворчала я, вешая на дверь табличку «вход запрещен».

Оглядев фронт работы, я прошла мимо писсуаров, зажимая нос рукавом.

— Парни, быстро заканчиваем свои дела и выходим, — громко протянула я, подходя к туалетным кабинкам. — С этой минуты и в течение следующих двух часов эта территория объявляется закрытой зоной.

Открыв двери во все пустующие кабинки, я остановилась напротив последней, запертой. Возня, доносившаяся из-за этой двери, немало меня смутила.

— Эй, приятель… я понимаю, что не вовремя, но ты не мог бы… ну… поторопиться?

Ответом мне послужил бессвязный поток хрипящих звуков, как если бы человек, находящийся по ту сторону двери, задыхался. Потому, не получив ответа и готовясь к худшему, я дернула дверь на себя. Вложив всю свою силу в рывок, я в итоге выломала ручку вместе с хлипким замком. Дверь резко распахнулась, и из кабинки кубарем выкатился молодой мужчина с лицом, напоминающим цветом сливу. На его шее алел тонкий рубец. Кашляя и хватая ртом воздух, мужик катался по полу. Колотило его при этом немилосердно.

Заглянув внутрь кабинки, я увидела веревку, которая, очевидно, порвалась от того моего рывка. А также записку, лежащую на крышке унитаза.

Пройдя мимо несостоявшегося самоубийцы, я забрала с пола ведро, после чего отправилась к раковинам, наполняя его холодной водой. Вернувшись, я окатила хрипящего беднягу из ведра, получая в ответ протестующий беззвучный вопль.

— Дыши ровно, — проговорила я, беря записку в руки и садясь на перевернутое ведро. — Посмотрим… «С самого рождения я пытался найти смысл в этой жизни. И сегодня я окончательно убедился в том, что его нет и никогда не было. Вы, тупые идиоты, не понимаете этого и никогда не поймете. Богов нет. Следовательно, нет и справедливости. У меня нашлись силы на то, чтобы это признать, в отличие от вас, бестолковых баранов. Передайте моей матери, что в случившемся нет ее вины. А Джоане передайте, что я искал в ней смысл, но она сама же заверила меня в бесполезности этого труда. Хотя идите все к дьяволу и ничего не передавайте. Желаю всем вам поскорее сдохнуть. Лайз.»

Подняв взгляд от смоченной слезами записки, я уставилась на надсадно дышащего мужчину. Его глаза были зажмурены, рот широко раскрыт, а мышцы до сих пор сводило судорогами. Он был небольшого роста, худой, но жилистый. Лет тридцати. Если моложе, то ненамного.

— К-какого… дьявола ты читаешь… — просипел он едва слышно минут через пять.

— А разве это не посмертная записка, адресованная первому, кто прочтет?

— Да, но… я еще не умер…

— Да не за что.

— Иди ты… — прислонившись лбом к холодному кафельному полу, он дрожал. Уже от рыданий. — Какого ляда ты лезешь не в свое дело, а?

— Прости, но мой наставник приказал мне отдраить это место. Как думаешь, что он со мной сделает, если выяснится, что после моей работы здесь был обнаружен труп? — ответа не последовало, потому я продолжила: — И вообще, почему именно туалет? А даже если туалет, зачем вешаться на ручке?

— Потому что… я боюсь смерти, — признался он сипло, давясь от боли. — Я… мог бы передумать в любой момент и прекратить это… я уже столько раз пробовал…

— Тебе не кажется, что кончать жизнь самоубийством, работая на Иберию, глупо? Ты мог бы попросить его послать тебя в горячую точку…

— Ты что, не слушала меня? Я же сказал, что боюсь смерти! А ты… ты мне чуть шею не сломала!

— Эй-эй, приятель, тебя не поймешь, — вздохнула я, подперев щеку рукой. — И кто такая Джоана? Ты все это затеял из-за нее, да?

— Нет! Что за чушь!

— Но тут же так и написано. Черным по белому. Вот, послушай… «я повесился, потому что меня бросила Джоана».

— Ничего подобного! Да кому нужна ее… ее лю-любовь… — Лайз сорвался на плач, а я смущенно поджала губы. — Она сказала, что… что я урод, каких мало. Из всего, что я мог ей дать… ей нужна была именно красота! То, чего у меня никогда не было. То, что от меня не зависит! Где же эта прославленная божественная справедливость, а?! Равенство людей перед богами? Какая чушь! Для справедливых богов этот мир слишком несправедлив.

— Мой отец повесился, — проговорила я, комкая записку и отправляя ее в ближайшую урну. — Мать обвиняла его за это, а я… я ему благодарна.

— Ч-чего?

— Я «меченая», и об этом, кажется, знают все в этом клане. Мое рождение принесло моей семье немало проблем. Моего отца можно назвать слабаком, конечно… и все-таки он повесился, потому что не мог убить меня — выполнить, так сказать, свой долг перед честными людьми. Эта мысль точила его мозг, и он решил прекратить эту пытку, покончив именно с собой. Да… я могу его понять, — потерев глаза, я резко добавила: — А вот тебя я понять не могу! Какая разница — красив ты или нет?

— Только не вздумай мне тут заливать про важность душевных качеств!

— В пекло душевные качества. Называя этот мир несправедливым, ты даже не пытаешься понять, как он устроен. Представь себе ситуацию: один родился не первым красавчиком на планете, но в приличной семье, где родители его любят. Он не душа компании, но редкие друзья его ценят. Его нельзя назвать гениальным, но он талантлив. Другой родился очаровательным ребенком в первый день Тринадцатой ступени. Ты думаешь, кого-то будет заботить его внешность после такого? Всем наплевать на черты твоего лица, если их творцом считают Эзуса. У него не будет ни друзей, его таланты не играют роли, а семья считает его своим проклятьем. И тут нельзя сказать, что кому-то из этих двоих бедолаг повезло больше. Они оба могут вешаться с чистой совестью, но только не переводя бумагу на эти дурацкие записки, в которых указано, что, мол, кому-то живется лучше их. Не надо считать себя последним страдальцем на планете. Пойми, нет таких душевных терзаний, которые человек не мог бы пережить. Если ты считаешь иначе, стоит задуматься над тем, человек ли ты.

• Предыдущая
• 18/95
• Следующая