Карнавал разрушения - Стэблфорд Брайан Майкл - Страница 11
- Предыдущая
- 11/94
- Следующая
— И все потому, что Дева Орлеанская явилась спасти меня на поле боя? Значит, это было чудом?
— Нет, не поэтому, — отвечал священник. — Хотя, я не могу сказать, чудо ли это. Ради завещания Господа человечеству. Ради жертвы, принесенной Христом в виде собственного бренного тела. Ради его обещания явиться вновь. Эти дни — Последние, сын мой… ждать осталось недолго.
Голос священника звучал тише по мере того, как речь его подходила к концу, словно он погружался в милосердный сон. Впервые за всю свою жизнь Анатоль ощутил с удивлением, что не остался глух к подобным словам, но мысль, посетившая его, была все той же, что и прежде, когда собраться по оружию пытались предаваться хрупким надеждам.
«Если Сатана — творец и надсмотрщик в этой войне, ведущей Францию и цивилизацию вообще к медленному концу, как можно не верить тому, что Бог мертв? И если Антихрист действительно сошел на Землю, защищенный от попыток покушения на его жизнь, как же мы можем верить, что он не победит, а его империя не будет стоять вечно?»
Он ощутил влагу на лице, но не знал наверное, слезы это или кровь. В наполненной болью внутренней темноте он услышал голос, говоривший с ним. Будучи уверенным, что это попросту невозможно, и слова, должно быть, его собственные, он все же узнал голос Орлеанской Девы.
— Я пока не смогла исцелить твои раны, — сказала она. — Но это сделает другая. Обещай ей что-нибудь, это неважно. Ты выполнил то, ради чего я тебя послала, не провалил свою миссию. Я солдат, и ты тоже. Я была ранена, как и ты, так что мне понятны твои страдания. Я сдержу свои обещания тебе, когда придет время. А пока что помни лишь одно: не окажись ты здесь, ты был бы мертв. И, хотя сейчас тебе кажется, будто смерть стала бы лучшим выходом, время покажет, что ты ошибаешься. В конце концов, ты поймешь, что ошибался!
«Я не верю в тебя, — ответил он. — Ведьма, святая или сфинкс, я все равно в тебя не верю», — но протест вышел слабым. Неожиданно для себя самого, он начал верить в нее. Не то чтобы он понял ее слова и принял их, нет, просто начал думать и вести себя так, будто она реальна. — Если и когда она сдержит свое обещание, — сказал он себе, — и посадит меня на трон, где сидел воображаемый Демон Лапласа, чтобы я мог видеть и знать прошлое, настоящее и будущее во всей его сложности, ничто не укроется от меня, все станет ясным. Вот тогда, определенно, я все и пойму».
Эту, весьма смелую и умиротворяющую, мысль он нашел весьма забавной, и она придала ему сил.
Анатоль понятия не имел, сколько времени прошло, прежде чем два человека снова подняли его с кровати. Он не терял сознания, но утратил счет часам и минутам. Как и прежде, когда они разбередили его раны, казалось, что эти двое не собирались специально причинять ему боль, но им ничего другого не оставалось, ибо ни положение его сломанной ноги, на повязка на ребрах не могли уберечь от этого. Они справились быстро, поддерживали его так, чтобы он не опирался на сломанную ногу, но боль все равно была слишком долгой и сильной.
Комната, в которую его привели, оказалась больше, чем прежняя келья, но была пустой и без окон. Должно быть, винный погреб. Стены сухие, пол чисто вымыт, но, похоже, тут нечасто кто-нибудь бывал. Его усадили на стул — обычный деревянный кухонный стул. Напротив стоял точно такой же, но сидящий на нем человек, несомненно, чувствовал себя гораздо удобнее, нежели Анатоль. Комнату освещали два ярких светильника, висевшие на крюках на противоположных стенах.
Первый из приведших его людей положил ему руку на плечо, чтобы он сидел тихо и успокоился, а второй достал из обитого кожей сундука, стоявшего на полу, шприц. Он присел на корточки, вынимая пробку из стеклянного фиала, который поставил на пол, наполнив шприц. Действовал он осторожно, чтобы убрать оставшийся воздух. Две капли прозрачной жидкости упали показались на острие иглы. Анатоль надеялся, что это раствор морфия, чтобы обезболить его, но тут его взгляд упал на человека, сидевшего напротив.
Впервые Анатолю выпал шанс рассмотреть Асмодея с близкого расстояния и при хорошем освещении, и он воспользовался им. Костяные выступы на гладком черепе выглядели более чем выдающимися, а рожки на лбу сатаниста — весьма угрожающе. Глаза внушали тревогу, хотя их выражение не было враждебным.
Человек, державший Анатоля, взял его левую руку, развернул внутренней стороной наверх, где под бледной кожей отчетливо проступали синие вены.
Ходили упорные слухи, что немцы изобрели эликсир правды, который вводят пленным офицерам, не только заставляя их выкладывать все ценные военные сведения, но и также все личные тайны: свои надежды, страхи, мечты и фантазии. С помощью таких снадобий, поговаривали вокруг, боши могут у вас и самую душу украсть. Анатоль, разумеется, в такое не верил.
Инъекция не произвела никакого немедленного эффекта. Человек, державший его, отпустил его руки, в то время как второй убирал шприц и фиал обратно в шкафчик. Потом оба вышли, не промолвив ни слова.
— Ты прибыл — или был доставлен в Париж, чтобы убить меня, верно? — нейтральным тоном проговорил Асмодей.
— Да, — казалось бессмысленным отрицать это, хотя можно было попытаться.
— Разве тебя не предупредили, что это невозможно?
Анатоль подождал немного, подумал, затем произнес: — Я бы им не поверил.
— А теперь веришь?
Анатоль не отвечал, потому что знал, каков ответ.
Асмодей улыбнулся. — Ты солдат, — сказал он. — Твой отец утверждает, что ты член Коммунистической партии. Это делает тебя нашим врагом. У тебя есть знаменитый соотечественник и тезка, который произнес так много полезного в адрес Сатаны, призывая восстать против тирании Бога.
Анатоль, знал, что Асмодей имеет в виду Анатоля Франса и его книгу, которую недавно сам прочел.
— Его Сатана — нежный садовник, — возразил Анатоль, морщась, ибо новый приступ боли пронзил грудь, — и он никогда не требовал ни человеческих жертвоприношений, ни пыток. — В голове у него немного прояснилось, может быть, начало сказываться действие лекарства.
— Ты не понял, — сказал Асмодей. — Ты ошибаешься в отношении судьбы своего брата.
Анатоль прищурился, думая, о какой ошибке идет речь. Наконец, произнес: — Ты хочешь уверить меня, будто неповинен в смерти моего брата?
— Я перерезал горло твоему брату, — отозвался Асмодей без малейших признаков раскаяния, — потому что отец твой предложил его в качестве заложника своей веры, и я принял жертву. Твоему отцу было трудно сделать это. Всем моим слугам нелегко, но они должны завоевать мое доверие. Они должны продемонстрировать свою веру, дабы удостоиться воскрешения, а это мой — и только мой — дар. То, что совершил ты, как бы неуважительно это ни выглядело, может быть искуплено верной службой, дабы получить новую демонстрацию истины.
Анатоль почувствовал, как похолодела кровь в жилах. Правда, никакого эффекта от укола он не ощущал. Это точно не был морфий.
— И ты говоришь, будто удивлен, что я хотел убить тебя? — задал он вопрос, раздраженный тем, что в голосе звучат нотки страха.
— Ты заблуждаешься дважды, — терпеливо объяснил Асмодей. — Ты не понял истинной причины моего деяния, и также ты не понял истинной причины своего деяния. Твоя мать должна была объяснить тебе, что случилось с твоим братом, полагаю, так, но ты был в Шемин-де-Дам, когда орудия Брукмюллера разметали линию оборона Дюшена, верно? Как же ты попал в церковь? Тебя доставила туда магия? Если да, то какая именно?
Анатоль не мог ответить. Он не знал.
— Твой отец разочарован тобой, — говорил Асмодей. — Он боится, что ты лишил его шанса на спасение, но я надеюсь, он достаточно мудр, чтобы не слишком заботиться об этом. Он уже видел то, что видел ты: тот, кто находится под защитой моего мастера, может не бояться пуль или клинков, может вернуться к жизни из мертвых, если получит его благословение. Он мог бы принести тебя в жертву так же, как принес в жертву твоего брата, зная, что большей чести он не смог бы удостоиться. Как еще может честный человек доказать свою веру в бессилие смерти и торжество воскрешения, если не отдав на убиение свое любимое дитя? В этом величие наших ритуалов жертвоприношения, Анатоль; мы не убиваем из удовольствия убивать — или чтобы умилостивить нашего хозяина, ибо ему не нужно такое раболепие. Мы убиваем, чтобы продемонстрировать нашу веру — наше знание — что смерть не конец для тех, кто верно служит Зелофелону. Сколько последователей Христа были бы готовы повторить то, что сделал твой отец — и сколько уже повторило?
- Предыдущая
- 11/94
- Следующая
