Слово безумца в свою защиту - Стриндберг Август Юхан - Страница 42
- Предыдущая
- 42/63
- Следующая
Однако, спустя некоторое время, примерно месяца через полтора, я обнаружил, что двое пришельцев все-таки притаились за юбкой моей жены.
Прежде всего ее пес Кинг Чарльз, чудовище со слезливыми глазами, который всегда встречал меня диким лаем, точно чужого. Я ненавижу собак, этих «alter ego» трусливых людей, у которых не хватает смелости самим кусаться, а данная собака была мне особенно неприятна тем, что перешла к нам из прежнего дома Марии и служила постоянным напоминанием об изгнанном ею муже.
Когда я в первый раз прикрикнул на это омерзительное животное, чтобы заставить его замолчать, жена робко упрекнула меня, объяснив свое пристрастие к собаке тем, что это единственное напоминание об умершей дочери, и сказала, что никогда не предполагала во мне такой жестокости и т. д. и т. п.
Как-то раз я обнаружил, что эта мерзкая тварь запачкала большой ковер в гостиной. Я ее, естественно, наказал, за что был обозван палачом, истязающим неразумных животных.
– Что поделаешь, дорогая, но они не понимают человеческого языка.
Тут она разрыдалась, бормоча сквозь слезы, что боится такого жестокого человека, как я.
А чудовище тем временем методично продолжало испражняться на дорогой ковер. Тогда я решил всерьез заняться его воспитанием, заверив жену, что собаки вообще-то бывают очень послушными, и если проявить настойчивость, то можно добиться чудесных результатов.
Но она впала в настоящий раж и впервые заявила, что ковер этот принадлежит ей.
– Тогда уберите его, потому что я не брал на себя обязательства жить в сортире.
Ковер остался лежать, правда, за собакой стали лучше следить, да и она сама после моих суровых уроков старалась вести себя поприличней.
А тем временем произошла новая история.
Чтобы избежать лишних трат, а главное, возни с разведением огня, мы отказались от горячей пищи по вечерам. И вот, представьте, захожу я однажды в конце дня на кухню и, к немалому своему изумлению, вижу, что топится плита и прислуга жарит телячьи отбивные.
– Для кого это? – спрашиваю.
– Для собаки.
Тут появляется моя жена.
– Дорогая…
– Имей в виду, что на ее питание я трачу свои деньги!…
– Прекрасно! Но я-то вынужден довольствоваться на ужин холодным мясом… Ты кормишь меня хуже собаки… И это уже за мой счет…
Ну, что тут скажешь? Она, видите ли, тратит свои деньги!…
Однако с этого дня пес стал в нашем доме чем-то вроде идола, которому поклонялись, повязав ему синюю ленту вокруг шеи, и Мария начала запираться в своей комнате с подругой, обратите внимание, с новой подругой, где они предавались культу этого чудовища и лили слезы, проклиная воплощенное во мне мужское жестокосердие.
И я смертельно возненавидел эту тварь, которая стала яблоком раздора в нашем браке и, как на грех, все время попадалась мне под ноги. Жена соорудила для нее этакое гнездышко из подушек и шалей возле своей кровати, так что к ней не подойдешь, ни чтобы пожелать доброго утра, ни чтобы нанести ночной визит. А когда после недели тяжкого труда наступал наконец долгожданный субботний вечер, который я мечтал провести у камина наедине со своей женой, попивая вино и разговаривая о прошлом и будущем, она торчала битых три часа на кухне со своей подругой и служанкой, они топили плиту и переворачивали все вверх дном для того, чтобы искупать ненавистное мне чудовище.
– Неужели она просто злая? – спрашивал я себя, не понимая, как можно со мной так обращаться.
– Да какая же она злая, у нее такое чувствительное сердце, ведь она жертвует супружеским счастьем ради бедной заброшенной собачки! – восклицала ее подруга.
Уже давно еда, которую нам приносили из ресторана, казалась мне из рук вон плохой, но моя дорогая супруга с помощью своей неотразимой улыбки смогла меня убедить, что я стал капризным. И я ей поверил, потому что у нее, как она не уставала повторять, душа прямая и искренняя.
И вот настал день рокового обеда. На блюде лежали одни только кости и сухожилия.
– Что ты нам подаешь, дитя мое? – спросил я у прислуги.
– Жаркое было вполне приличным, но хозяйка приказала отложить все хорошие куски для собаки…
Женщина, захваченная врасплох, пойманная за руку, всегда опасна, потому что ее вина, во много раз утяжеленная, ударит по тебе.
Она была раздавлена, уличена во лжи и даже мошенничестве, так как уверяла, что содержала собаку за свой счет. Смертельно побледнев, она не вымолвила ни слова, и я исполнился к ней жалости. Мне стало стыдно за Марию, и так как я никак не хотел поставить ее в затруднительное положение или унизить, то, как великодушный победитель, решил ее утешить и, дружески погладив по щеке, попросил не сердиться из-за такого пустяка.
Зато ее в великодушии упрекнуть было трудно, и она тут же устроила мне сцену, орала что-то про мое низкое происхождение и дурное воспитание, неистовствовала, что я посмел позорить ее перед служанкой, перед этой дурой, которая не поняла полученного распоряжения. Одним словом, виноватым оказался я! С ней случился настоящий нервный припадок, она выскочила из-за стола, бросилась на диван и стала истошно кричать, рыдать, грозить, что сейчас умрет.
Я снова ей не поверил и сохранил полное хладнокровие, только позволил себе заметить:
– И весь этот ад из-за собаки!
Она тем временем продолжала вопить как резаная, страшный кашель стал сотрясать ее худенькое тело, еще не оправившееся от родов, я испугался, послал за врачом и оказался еще раз в дураках.
Пришел врач, послушал ее, пощупал пульс и ушел в крайнем раздражении. Я остановил его уже у двери и спросил:
– Так что же с ней?
– Да ничего, – буркнул он, надевая пальто.
– Ничего?
– Абсолютно ничего! Видите ли, сударь, женщины… до свидания.
Знай я тогда то, что знаю теперь, открыв секрет, как можно мгновенно вылечить от истерии!… Но, увы, тогда я еще ничего не знал, поэтому я целовал ей глаза и просил простить меня. Интересно, за что?
Она прижимала меня к груди, называла «своим милым, послушным мальчуганом», но при этом твердила, что ее надо беречь, потому что она такая слабая и хрупкая и может со дня на день умереть, если ее милый мальчуган еще раз повторит такую ужасную сцену, которую он только что устроил. Чтобы ее совсем осчастливить, я взял на руки чудовище и стал ему чесать спину, за что она в течение получаса дарила мне свои самые нежные взгляды. С этого дня собака стала гадить везде без всякого стеснения, словно творя какой-то акт мести. А я делал нечеловеческие усилия, чтобы сдержать свой гнев в ожидании какого-нибудь счастливого случая, который освободил бы меня от пытки жить в дерьме.
И вот наступила эта долгожданная минута. Вернувшись как-то домой к обеду, я увидел, что жена рыдает, дома траур, стол не накрыт, а служанки нет – она ищет пропавшую собаку.
Я скрыл свою тайную радость, потому что искренне жалел жену, которая была просто в отчаянии. Но она оказалась не в состоянии понять такую простую вещь: я разделяю ее горе, несмотря на мою радость по случаю пропажи своего врага. Она угадала мои тайные чувства и тут же вскипела:
– Ты радуешься, не правда ли? Ты наслаждаешься несчастьем своего ближнего, значит, ты злой. И ты меня больше не любишь.
– Я люблю тебя, дорогая, но ненавижу твою собаку.
– Если бы ты меня любил, то любил бы и мою собаку.
– Я люблю тебя, не то я избил бы тебя!
Действие этого слова было ужасно. Бить женщину! Подумать только, бить! Она совсем потеряла голову и стала уверять, что это я нарочно выпустил собаку из дома, более того, что я ее отравил.
Мы объездили в карете все полицейские участки, побывали даже на живодерне, в конце концов собака нашлась, и это радостное событие торжественно отпраздновали у нас в доме, а я в глазах этой самой подруги был теперь уже не кто иной, как отравитель, во всяком случае потенциальный, этого дорогого создания.
С того дня собака была заперта в комнате моей жены, и это гнездышко любви, которое я обставил с артистическим вкусом, было превращено в псарню. Квартира, и так слишком маленькая, стала таким образом еще более тесной, да и весь ансамбль был испорчен. Но на все мои замечания она отвечала, что это ее комната.
- Предыдущая
- 42/63
- Следующая
