Гибель вермахта - Пленков Олег Юрьевич - Страница 69
- Предыдущая
- 69/121
- Следующая
Высадка союзников в Южной Франции между Каннами и Тулоном (операция «Драгун»), в ходе которой на берег за один июльский день высадились 86 757 американских и французских солдат, особенно ухудшила настроения немецкой общественности{645}. Чуть позже отступление из некогда бельгийских Эйпена и Мальмеди (4 сентября) и из Аахена (11 сентября) проходило в условиях паники и дезорганизации. Дело в том, что, в отличие от Восточного фронта, где все немцы стремились уйти вместе с отступающей армией, на Западе партийные функционеры и СА пытались всех поголовно немцев, вопреки их воле, выселить из подлежащих оставлению районов в неоккупированную еще часть рейха. Последние не хотели покидать свои дома, иногда даже сопротивлялись, прятались в лесах… Не лучше было положение и в вермахте — фронтовые тылы во Франции были в скандальном состоянии — ветераны говорили, что по сравнению с тогдашним состоянием армии отступление 1918 г., которое нацистские пропагандисты упоминали к месту и не к месту, было просто блестящим отходом выполнившей свой долг и несломленной гвардии. Ошарашенные таким положением дел, иные фронтовики требовали крайних мер для пресечения анархии; раздавались даже требования о введении института политруков с большими, чем у НСФОФ, полномочиями{646}. На Восточном фронте подобной деморализации армии не наблюдалось. Даже незадолго до 9 мая 1945 г. один немецкий унтер-офицер писал домой, что, несмотря на потери, боевой дух его роты весьма высок, и с восторгом добавлял, что недавно 150 солдат его роты обратили в бегство 1000 советских солдат{647}.
С другой стороны, высокий престиж армии не помешал распространению негативных разложенческих тенденций в армейских тылах, которые составляли 40% всего личного состава на Восточном фронте. Предметы потребления, продукты питания, деликатесы, которые предназначались для фронтовиков, расхищались и распродавались в армейских тылах, отправлялись домой, родственникам. Борману доносили, что в прифронтовой тыловой среде не может быть и речи о товариществе, чувстве общности и долге. Фронтовики писали на родину, что в ближайшем тылу процветают «тыловые крысы» (Etappenschweine){648}. После того как злоупотребления в тылу достигли опасных размеров, Гитлер подписал приказ об усилении фронта (ноябрь 1943 г.) и о высвобождении рабочих рук для производства вооружений. В приказе говорилось: «Борьба за выживание немецкого народа и за светлое будущее Европы приближается к своему апогею. Шеренги фронтовиков поредели вследствие смертей, ранений, болезней. Непонимание и недоверие между фронтовиками и солдатами в тылу опасно усилилось — это не военная, а чисто психологическая опасность». Эту опасность Гитлер сводил к понятию «тыловая крыса» и объявлял самую беспощадную войну всяким злоупотреблениям, а малейшее сопротивление порядку призывал пресекать «драконовскими мерами»{649}. Во всех городах в Германии был введен строгий контроль над тыловыми подразделениями; довольно строгие прежде параметры годности к фронту были значительно облегчены, что, в целом, вызвало у немцев удовлетворение.
4 сентября Гитлер восстановил в должности главнокомандующего Западным фронтом Рундштедта. Его новый начальник штаба Зигфрид Вестфаль докладывал: «Общая ситуация на Западе крайне серьезная. На всем протяжении фронта мы потерпели тяжелое поражение. Кругом одни бреши, и больше уже нельзя назвать это фронтом. Случится катастрофа, если враг правильно воспользуется предоставившейся ему возможностью. Особенно плохо то, что ни один из мостов через Рейн не подготовлен для подрыва. Эту ошибку придется исправлять в течение нескольких недель. До середины октября враг может совершить прорыв на любом участке, форсировать Рейн и проникнуть вглубь территории Германии, практически не встречая сопротивления»{650}. К тому же на всей линии западного фронта у немцев было около сотни исправных танков. Эйзенхауэр, напротив, имел в своем распоряжении около 6 тысяч танков. Если на востоке главным водным препятствием для Красной армии (после вступления в Германию) была Эльба, то на западе — с августа 1944 г. — главной целью союзников было форсирование Рейна. Рейн был серьезной преградой: широкая река с быстрым течением, с крутыми скалистыми берегами. Рейн, который со времен Наполеона никто не форсировал, давно рассматривался союзниками как последняя преграда на пути к сердцу Германии, и никто в их лагере не рассчитывал, что удастся захватить хотя бы один мост. Но произошло чудо: железнодорожный мост «Людендорф» у Ремангена был захвачен американской пехотой — ничто после покушения 20 июля не взволновало Гитлера так, как захват этого моста. Он воспринял это как акт предательства и был полон решимости наказать ответственных{651}. Однако его гневные филиппики не могли помочь делу, так как потеря моста означала потерю естественного рубежа обороны на западе. Фюрер собирался наказать виновных, но, по сути, он сам был в этом виноват: по его приказу мосты не взрывали до последнего момента. Дело еще и в том, что мост у Ремангена все-таки взорвали, но он удержался — взрывчатки оказалось недостаточно, а повторно взрывать его времени уже не было. Американцы подремонтировали и некоторое время использовали этот мост.
Первоначально Ремангенский мост в приказах союзников на наступление не упоминался, поскольку здесь и не планировалось наступать — за мостом была холмистая местность, непригодная для танковой атаки. Тем не менее американцы сразу переправили на восточный берег три дивизии, и переброшенная для ликвидации плацдарма 11-я моторизованная дивизия вермахта уже ничего не смогла сделать. Ключом к обороне рубежа Рейна стал Реманген. Если бы союзникам удалось расширить плацдарм в этом районе, то для вермахта всякая надежда предотвратить прорыв была бы утрачена. Фельдмаршал Кессельринг отмечал, что 19 марта 1945 г. ситуация в районе Ремангена приобрела недопустимую остроту. Правый фланг 7-й немецкой армии был смят. Вдобавок к этому союзники прорвали немецкие боевые порядки и зашли в тыл немецким войскам. Гитлеровское разрешение отвести войска от Ремангена пришло слишком поздно — в ночь с 15 на 16 марта. Получи Кессельринг это разрешение на день раньше, разгром не был бы столь сокрушительным{652}.
Самолеты Люфтваффе в течение 9 дней бомбили Ремангенский мост и еще три временных моста, наведенных через Рейн саперами 1-й американской армии. Немцы пытались уничтожить мост даже с помощью ракет «Фау-2» — это единственный за всю Вторую мировую войну случай, когда ракету использовали в тактических целях. Реманген обстреливала величайшая пушка вермахта — 130-тонный «Карл» (со снарядами весом в 1800 кг){653}. 17 марта мост из-за повреждений конструкции все же рухнул, при этом погибло 28 американских саперов. Захват Ремангенского моста нанес мощный психический удар по боевому духу немцев, которые надеялись, что Рейн станет для врага непреодолимой преградой.
После захвата моста Рундштедта отстранили от должности. Его заменил фельдмаршал Кессельринг, отличившийся при организации обороны в Италии. Первоначально он был преисполнен энтузиазма и приветствовал свой штаб словами: «Господа, я новая ракета «Фау-3».
Несмотря на энтузиазм нового командующего, положение на Западе продолжало ухудшаться — союзники упорно теснили вермахт, продвигаясь вглубь Германии. В процессе этого продвижения имели место грабежи мирных жителей. Его начали еще солдаты вермахта, а союзники «подхватили» эстафету. Перед въездом в какую-нибудь деревню, расположенную в центральной или южной части Германии, американская военная полиция вывешивала специальные плакаты, гласившие: «Не превышать скорость, не грабить, не брататься с местным населением». Офицер шотландской гвардии отмечал, что операцию по форсированию Рейна точнее было бы назвать операция «Грабеж»: «Предотвратить грабеж было невозможно, — вспоминал этот офицер, — лишь только ограничить его до присвоения предметов, имевших небольшие размеры. Здесь в лучшем положении оказывались танкисты, которые могли разместить в своих боевых машинах все — от печатных машинок до радиоприемников… Я стал кричать на солдат своего взвода, которые грабили дом вместо того чтобы провести в нем зачистку. Но внезапно я обнаружил, что на мне самом уже висят два прихваченных где-то бинокля»{654}.
- Предыдущая
- 69/121
- Следующая
