Гибель вермахта - Пленков Олег Юрьевич - Страница 43
- Предыдущая
- 43/121
- Следующая
Традиционное армейское подчинение в вермахте носило добровольный характер, иначе не объяснить его необычайную эффективность, героизм и самопожертвование его солдат.
В процессе анализа развития войны и немецких общественных реакций на нее приходилось часто обращаться к вопросу эффективной немецкой военной организации: в этой сфере немцы, безусловно, превосходили всех своих врагов. Поэтому вопрос о причинах этой эффективности представляется чрезвычайно любопытным, по крайней мере, достойным особого рассмотрения. Именно эта эффективность, несмотря на крах блицкрига уже в 1941 г., позволила вермахту вести войну еще несколько лет.
В первую очередь в особой эффективности вермахта большую роль сыграло тоталитарное государство, которое всячески героизировало войну, представляя борьбу, героизм, самопожертвование, патриотическое воодушевление высшими проявлениями жизни и ее высшими достоинствами, к которым должно стремиться молодое поколение. Определенную роль сыграла и эстетизация войны, подвига, воинской доблести. Восприимчивое к военной романтике и эстетике молодое поколение немцев, да и других европейцев, с восторгом наблюдало за головокружительными успехами вермахта первых двух лет войны{404}. Этот восторг довольно долго не проходил и был важным мобилизационным фактором.
Упомянутое тоталитарное государство в процессе мобилизации имело возможность обращаться к самым древним истокам национальной традиции, используя в своих целях то, что ему было необходимо в данный момент. Тем более в древней германской мифологии превознесение и почитание воинских доблестей имело большое значение. На эту особенность немецкой истории еще в 1939 г. обратил внимание французский историк Жорж Дюмезель (Dumezel). В заключительной части книги «Мифы и боги германцев» (1939 г.), подводя итог своим исследованиям, Дюмезель указывал, что наиболее существенной особенностью германских мифов было их воинское начало. Это объединяет их с другими воинственными арийскими мифами — «сообществом переряженных» индийских гандхарвов (небесных музыкантов в индуистской мифологии), связанных с богом-воителем Варуной в ведической религии или «вооруженных сообществ» ведических марутов, которых представляли как воинов, мчащихся на колесницах и связанных с богом-воином Индрой.
Дюмезель писал, что за последние 150 лет воинское начало германских мифов было вновь введено в оборот, и это начало обрело статус мифов в точном смысле слова, поскольку они оправдывают, поддерживают, вызывают индивидуальное и коллективное поведение, имеющее все признаки сакральности. Он также полагал, что эти мифы воодушевляли немецких солдат в 1914–1918 гг. Дюмезель указывал, что Третьему Рейху не пришлось создавать свои основополагающие мифы — напротив, эта воскрешенная в XIX в. германская мифология придала свою форму и дух нацистской Германии. «Именно такого рода предустановленное согласие, — писал Дюмезель, — между прошлым и настоящим, а не сознательная имитация прошлого, составляет оригинальность нынешнего немецкого опыта»{405}. По мнению историка, именно в Германии имели место особое развитие и успех военной организации, культивировалась «суровая доблесть» предков. Дюмезель даже выстраивает преемственную связь между берсерками (мифическими «воинами в медвежьих шкурах», окружавших древнегерманского бога войны Одина) и мироощущением немецких солдат. Такая констатация кажется чисто умозрительной, о чем и предупреждал автор статьи, по которой цитировался Дюмезель, итальянский историк Карло Гинзбург. На это можно возразить, что нацистская пропаганда специально стремилась восстановить эту связь, искусственно культивировала преемственность между германской мифологией и политическими, военными, культурными принципами Третьего Рейха. Монополия на интерпретацию седой германской старины была одним из стержней нацизма. Поэтому в формировании высокой боевой морали вермахта сыграли определенную роль и эти мотивы, хотя точно и определенно сказать, какую именно, трудно. Ясно лишь, что культивировать то, чего не было — невозможно…
В принципе, в самом героизме и романтике как форме национального самоутверждения ничего нового нет, и можно обнаружить много параллелей этому в прежней немецкой истории, как и в истории других европейских народов. В процессе национального самоутверждения каждый раз представал образ врага, борьба с которым имела подчас драматическое развитие: благородный Зигфрид — образец храбрости и доблести — был обманут подлым Хагеном. Не менее храбрый и благородный Роланд пал от рук затаившихся в засаде мавров-антихристов. Роланд погиб не только за Карла Великого, но и за утверждение христианства, что было дополнительным поводом к восхищению его подвигом. По этой аналогии нацисты построили и свой героический культ: Хорст Вессель также пал от рук подлых врагов, борясь против «еврейского большевизма». Эта драматизация войны также была частью национальной мобилизации. В Германии к этому традиционному прославлению и превознесению героев добавилось еще одно важное обстоятельство, связанное с особым положением армии в обществе и особой ее ролью в государстве по сравнению с другими европейскими странами. Немецкие военные своим влиянием с последней четверти XIX в. до конца Второй мировой войны превосходили своих коллег в других странах.
Несмотря на свои размеры, вермахт был довольно децентрализованной структурой, что имело исторические основания и во многом было причиной его эффективности. Дело в том, что позднее объединение Германии отразилось на системе военных округов и базировавшихся на них корпусов. Даже в нацистские времена эта система сохранилась, и солдаты служили вместе со своими земляками в одной части, что было отражением сильной немецкой федералистской традиции. Будущий командующий бундесвером ФРГ генерал Хойзингер вспоминал, что при вступлении в армию во время Первой мировой войны он хотел служить в родном для него брауншвейгском полку, а не вместе с тюрингцами, солдатские качества которых были, на его взгляд, не слишком хороши{406}. Наверняка также думали и тюрингцы о брауншвейгцах — таким образом в армии поддерживался здоровый соревновательный дух.
Традиция землячества помогала решать многие проблемы и упрощала многие задачи по той причине, что решения, которые в других армиях принимались на высоком уровне, в Германии принимались на значительно более низком уровне (особенно кадровые вопросы). Эта децентрализация усиливала позиции молодых офицеров и требовала от них максимальной отдачи. По всей видимости, вермахт лучше всех армий смог соединить воедино инициативу и дисциплину: британская армия тяготела к централизации и схематизму, американцы более полагались на огневую мощь, обладая колоссальным материальным превосходством над своими противниками, в Красной армии же, как и во всем советском обществе, «инициатива была наказуема», а французская армия вообще не смогла составить вермахту конкуренции. Как указывал один из современных аналитиков, ближе всего к вермахту по инициативности и динамичности была израильская армия в 1956–1973 гг.{407} Сравнение, хотя и необычное, но, кажется, весьма точное по причине особого значения боевого товарищества, а также наличия враждебного окружения.
Как ни в какой другой в мире армии, в вермахте придавали огромное значение чисто оперативным задачам, что также имело исторические корни — еще Фридрих Великий говорил, что Пруссия — это маленькое и уязвимое государство, поэтому оно должно действовать очень быстро, оперативно добиваясь победы. На оперативном и тактическом уровне достижения вермахта бесспорны. Его оборону можно было преодолеть лишь комбинированным давлением значительно превосходящих сил и подавления артиллерийским огнем или авиацией; в равных условиях ни одна из союзных армий воевать с вермахтом не могла, за исключением некоторых эпизодов (например, Сталинградская битва). На первом этапе войны вермахт показал, что в XX в. бой превратился в сложнейшее взаимодействие различных родов войск. Тот, кто владел этим искусством, мог малыми силами крушить более многочисленного, но хуже организованного противника.
- Предыдущая
- 43/121
- Следующая
