Страсти по Казимиру (СИ) - "Mind the Gap" - Страница 12

• Предыдущая
• 12/32
• Следующая

      Бегич — уже немолодой охранник, садовник, домоуправитель. Он жил в маленьком флигеле, почти будке, рядом с воротами. Вида он был угрожающего: совершенно лыс, по-восточному смугл, кривоног, узкоглаз, правое ухо уродливо рассечено и деформировано, во рту железные резцы, нос кривой. Несмотря на очевидный тюремный мачизм, Бегич передвигался мягко, скользко и как-то услужливо, в отсутствие хозяина стриг газон и кустарники, ел исключительно халяльную пищу. Илья видел Бегича только издалека, он даже не знал, «Бегич» — это фамилия, имя или кличка. Наблюдая из окна своей комнаты за этим верным темником повелителя Орлиных гор и круглой кровати, Илья даже подумал использовать его образ в работе над иллюстрациями к миру Калевана — например, сделать Бегича главой войска цурани… Но эта мысль была оставлена на потом, на другое время… А пока — только мир круглой кровати.

      Илье казалось, что Тимур не оставлял его надолго, так много он спал. А вечером его небожитель был рядом, и время неслось стремительно и удивлённо, складывая минуты счастья в неровные столбики на весах судьбы. Он весело слушал истории разных богемных личностей, рассказывал сам какие-то сюжеты, смело целовал, целостно отдавался, вновь пил вино. Потребовал итальянский карандаш и бумагу, начал писать Тимура — обнажённого и царственного, лукаво смотрящего с эскиза угольным взглядом. И всё это было счастье — и физическое, и духовное. Мысль о том, что у счастья есть предел, посещала его только тогда, когда Тимур, уставший от любви и разговоров, засыпал, а это только глубоко за полночь…

      …Только глубоко за полночь, когда стихали возгласы и звон посуды, Казимир выбирался из своей норы и прохаживался по квартире. Типовые человеческие жилища похожи друг на друга, как бетонные соты, но для кота всё здесь было совсем иначе. Немного придя в себя, он снова начал ощущать окружающий мир по-своему. Пространство заполнялось клубами чужой энергии, они сплетались и перемешивались, гостей тут бывало много. Теперь Казимир был окружён множеством резких непривычных запахов, происхождения которых он не знал и оттого пугался их. Он то и дело замирал, вытягивал шею и опасливо принюхивался. Труднее всего было не обращать внимания на едкий табачный перегар, перебивавший всё остальное, он пробирался в ноздри, пропитывал густую бархатную шкуру, заставлял кота намываться снова и снова, но избавиться от него было невозможно. На кухне ершилась окурками переполненная с вечера пепельница, а потускневшие ковры — пережитки совдеповской роскоши, что с прошлого века были развешены по стенам, — пропитались терпкой сигаретной затхлостью на целый век вперёд. Открывать окна было не по погоде, и Манон, склонная к декадентским эффектам в убогом антураже, оставляла по всей квартире куриться душные индийские благовония. От них у Казимира начинали слезиться глаза, а нос окончательно отказывался работать.

      Кот усаживался на подоконник, там, где дуло с улицы в щель перекошенной рамы, и подолгу смотрел в темноту за окном. Он следил за каплями на стекле, в которых мерцали огни ночных фонарей, за тем, как ветер треплет почти облысевшие ветки, как бегут мимо редкие неприкаянные человечки… Казимир клал лапу на холодное стекло и сидел так, не двигаясь, до тех пор, пока не начинало светать. Небо затягивалось грязным разбавленным молоком, фонари гасли, и внизу среди деревьев появлялись первые утренние собаки со своими хозяевами — это напоминало коту его созерцательные развлечения в собственном доме, только теперь чужие фигурки не интересовали его, он был занят лишь одним — с тревогой и надеждой вглядывался в каждого, кто появлялся во дворе, в их разноцветные, ровные и рваные, уверенные и блёклые свечения…

      Он ждал, что его человек придёт за ним, обнимет и заберёт. Неважно куда, главное — с собой. Посадит под куртку, где пахнет свежо и сладко, потреплет уши, горячо подует в шерстяной лоб, и они больше никогда не станут сюда возвращаться. Нужно было только подождать ещё немного — и Илья вернётся, вот только освободится от чар своего демона. Казимир теперь видел, как тонкая, но явная световая полоска тянулась за дома, за деревья и таяла где-то вдалеке, она вела к его человеку. И был этот свет ровным и золотым, разгораясь всё ярче, и Казимир успокаивался: значит, всё в порядке, значит, хозяин доволен, значит, надо только подождать. Когда ближе к полудню в квартире медленно просыпалась жизнь, щедро сдобренная похмельной истомой, кот стряхивал с себя оцепенение медитации, потягивался, неслышно спрыгивал с подоконника и затекал в своё укрытие за диван, чтобы ждать ещё один день…

      …Ещё один день начался для Ильи неожиданно: Тимур был рядом. Видимо, воскресенье или суббота. Его повелитель крепко спал, скинув подушку на пол и подложив под голову руку. Илья любовался: даже во сне его Тимур был уверенным и сильным. Как будто выписан романтическим прерафаэлитом спящий Ланселот — брови дугой, прямой нос, чеканный подбородок, высокие скулы, красивая длинная шея. К стене прислонён угольный набросок, уже не первый. Там тоже Тимур и тоже лежит, причём в такой же позе. Удивительно…

Илья осторожно встал с кровати и как есть, голый, стал дописывать своего любимого на бумаге таким, каким он видел его сейчас. Растушевал пальцем напряжённые мышцы, успокоил линию губ, наложил светлые тени на глаза, обуздал кудри… Теперь Тимур действительно спит на рисунке, и художник был доволен. Он решил разбудить своего натурщика так, как в предыдущие дни тот его будил сам. Для этого нужно спуститься вниз и найти вина.

      Не найдя своей одежды, Илья тихонько выскользнул из комнаты обнажённым. Дом казался ему слишком большим, слишком модным, слишком чужим. «Неужели когда-нибудь я буду считать его своим? — подумалось голому гостю. — И меня не будут удивлять эти гладкие оливковые стены, стеклянная мебель и странной формы люстра, сделанная из гранёных стаканов. И ни одной картины, хотя в этом доме их много…» Илья уже был в этом доме и видел комнату, в которой стены заполнены работами Рождественского, Фалька, Криммера, Рыбченкова, два эмигрантских эскиза Шагала и, конечно, супрематизм Родченко и Малевича. Квадратов, кругов и крестов немного, в основном кубофутуризм, примитив. Но зато бессюжетному искусству — почётное место! Для картин своё жильё, для людей — своё, отдельное.

      Илья спустился вниз, где была кухня. Там чёрная стена, где мелом было что-то написано на неизвестном языке и во весь рост нарисованный солдат Швейк с трубкой и пивной кружкой. В центре гигантский стол с варочной поверхностью, как будто Тимур был поваром-кондитером. Но он не был таковым. На столе лишь подсохшая буженина на толстой дубовой доске и початая бутылка вина — креплёная марсала. Илья взял два чистых бокала, плеснул терпкой медовой марсалы и решил, что нужно найти и что-то перекусить, хотя бы бутерброд сделать или фрукт какой-нибудь найти. Заглянул в космического вида холодильник и уже было захлопнул его, взяв два банана, но заметил коробочку, которая явно здесь была неуместной. Лекарство. Написано по-английски. И пусть даже мало-мальски он спик инглиш, тут явно олатинизированная абракадабра. Понятно только «only by prescription» — только по рецепту врача, стало быть. И «store in a cool place» — вот он и хранит в холодильнике. Илья вспомнил, как его бабушка — истовая ленинградка, коммунистка, дитя блокады и экспериментов над народом — хранила в холодильнике все свои лекарства. Как в допотопном «ЗИЛе» специфически пахло валокордином и котлеты по-киевски из буфета пропитывались этим медицинским духом. Кто пьёт эти лекарства? Неужели Тимур? На сердце жалостливо заскребло. Илья решил, что необходимо осторожно разузнать так, чтобы быть полезным.

• Предыдущая
• 12/32
• Следующая