Поводырь - Дай Андрей - Страница 10

• Предыдущая
• 10/78
• Следующая

– Экак! – крякнул казак. – Нету такого. Я бы знал. Тут немца выписывать потребно…

И покраснел. Так часто бывает у тех людей, слова которых быстрее разума. Вот брякнул, подумать не успев. Потом только дошло, что с немцем за одним столом и сидит. Самое интересное – как теперь выкручиваться?

– Не стесняйтесь, бога ради, – грустно улыбнулся я. – Прапрадед мой к Екатерине Великой на службу вызван был – вот он точно немец. Да и то женат был на русской… А я уж только по фамилии. Да и не выбирают люди, кем родиться. Господь распределяет…

Безсонов оглянулся в поисках иконы, нашел маленький темный лик за крошечной искоркой лампадки в углу и размашисто перекрестился. Я присоединился бы к нему, если бы не играл роли лютеранина.

– Истинно так, ваше… Герман Густавович. Господним промыслом и живем.

Гера недовольно пробурчал из резервации для оккупированных душ: «Мое тело захватил православный ангел. Предки в гробах плачут обо мне». Мои предки много о чем плачут, поверь, насмотрелся. А твои пусть привыкают.

– Вот и хорошо. Вот и ладно… А немца-агронома, думается мне, нам не надо. Своего нужно искать, русского. Откуда немцу ведома наша земля? Начнет все по-своему, по-европейски в наших дебрях корежить – так только хуже выйдет. Да и как наш Дорофеюшка германца понимать станет, если я, своей волей, его в помощники на опытную станцию определю? Языкам парень не обучен… пока.

– Да уж где ему, – прогудел в бороду богатырь. – Не по его барышам в училищах обучаться.

– Решаемо это. Для его светлой головы изыщем средства. Я о другом хотел с вами поговорить…

Где-то вдоль тракта бродили варнаки караваевские, а я опять не смог обсудить это с казачьим сотником. В дверь коротко постучали, и Матрена, пропуском и разрешением, внесла парящие тарелки со снедью для нового постояльца. И в сравнении с форменной глыбой сибирского Шварценеггера показалась повариха этакой девочкой-подростком. Миниатюрной и шустрой.

– Чё-то там возница ваш, батюшка генерал, топчеццо, – всплеснула она руками, когда чашки встали на крепкую столешницу. – Дорофейка привел болезного, а тот войтить опасаецца…

– Скажи ему, пусть заходит, – досадуя на забывчивость, разрешил я. – И тряпок чистых принеси. Бинтов и ваты.

– Прости, батюшка генерал, – явно огорчилась толстушка. – Темные мы, тканей заморских сроду не видали. Ни бинтового отреза, ни ваты господской нетути у нас…

Едва сдержался, чтоб не заржать во всю силу молодых легких. Вздохнул глубоко только и уточнил:

– Тряпки неси. Рану извозчику замотать.

– А и счас, это мы мигом, – обрадовалась благополучному разрешению дела Матрена. И умчалась. Представляете бегемошку с моторчиком? Вот так и ускакала, даже занавеси колыхнулись.

Через минуту, держась за бок, в широченную низкую дверь протиснулся Евграф. И остановился на пороге с видом покорным и виноватым.

– Простите, ваше генеральское превосходительство, ума я невеликого. Ково хошь спросите, всякий скажет: Евграфка Кухтерин не умнее сивой кобылы…

– Чего это он, Герман Густавович? – удивился сотник.

– Не знаю. Раньше-то он меня все барином величал…

– Прознал, поди, о чинах ваших высоких, господин губернатор. Да испужался гнева вашего праведного, – догадался Безсонов.

И видно, верно догадался – Евграф закивал, как китайский болванчик, а потом и вовсе на колени брякнулся.

– Да встань ты. – На колени передо мной еще ни разу в обеих жизнях не падали. Может, прежние цари как-то иначе воспитаны были? Мне вот от вида униженного человека самому стыдно стало. – Встань и пообещай, что никогда ни перед кем больше не встанешь на колени. И детям тоже завещай!

– Завещаю, батюшка, ваше превосходительство. Как есть завещаю! Только прости голову мою дурную. – Хитрец наверняка уже понял, что ничто ему не грозит, но все-таки не торопился подыматься. Пришлось вставать из-за стола, идти и помогать. По пути успел заметить вытаращенные от удивления глаза казачьего сотника и едва сдержал смех. Если после этого моего демарша по губернии не поползут слухи обо мне как о благодетеле народном, то я – угол дома!

– Я тебя, хитрован, не затем позвал, чтоб голову рубить, – хмыкнул я, усаживая Кухтерина на табурет. – Снимай одежду. Буду рану твою смотреть.

– Lassen Sie mich, mein junger Herr. Da? Sie ihre Hande nicht schmutzig machen[8], – угрюмо прокашлял Гинтар, поднимаясь с лежанки. Легко могу себе представить, как именно врачевал бы старый слуга, разбуженный воплями извозчика.

– Пустое. Отдыхай пока. Дай только щипцы какие-нибудь… Вдруг в ране пуля.

Седой прибалт вздохнул, обиженный недоверием, и, шаркая пятками, побрел к саквояжу. Евграф как раз успел скинуть рубаху, когда на столе появился грубоватый пинцет.

На обратном пути к своей постели слуга еще забрал так и валяющийся среди тарелок револьвер. А я-то все гадал, чего это Безсонов туда косится.

– Астафий Степанович, не в службу, а в дружбу: посмотрите, где там Матрена с тряпками.

Гигант неожиданно резво, для его-то комплекции, вскочил и выбежал из избы. А Гинтар, демонстративно проводив сотника глазами, достал из коробки мешочек с капсюлями и принялся надевать их блестящие головки на запальные трубки барабана пистоля. Чем немедленно вогнал меня в краску. Знатный из меня воин! Собирался воевать с бандой душегубов не снаряженным для боя оружием! Хорошо, хоть перед казачьим офицером не оконфузился.

– Спасибо! – шепнул я старику, дождался величественного кивка и теперь мог наконец заняться раной Кухтерина: – К свету повернись. Ни черта же не видно!

Тяжелая пуля, прежде чем попасть в левый бок возницы, прошедшая обе толстые, обитые кожей деревянные стенки кареты, сильно потеряла в силе. Преодолев последнюю преграду – толстую овечью шкуру шубы, бесформенный уже кусок свинца впился в спину чуть выше почки, под ребра. Где и застрял, завернув края рубахи внутрь раны. Доктор из меня тот еще. Раны сложнее фурункула вообще ни разу не видел. Но, на мой взгляд, ни один внутренний орган извозчика не пострадал. Печень вроде справа. А почки существенно ниже. Появись у меня хоть малейшие сомнения, лезть в страшную, со спекшейся кровью, черную дыру величиной с олимпийский рубль я бы не рискнул.

Нашлось аккуратно свернутое на краю вышитое полотенце. На него высыпал остатки хлеба, а в освободившуюся тарелку вылил водку из квадратного штофа. Гинтар с Евграфом даже охнули от возмущения, когда я в эту чашу пинцет запихал.

Вернулись сотник с Матреной. Казаку приказал крепко держать возницу за руки, а повариху отослал за иголкой и ниткой. Решил, что такую рану однозначно нужно шить.

Света не хватало. Скачущий в сквозняках огонек свечи только пугал воображаемыми подробностями ранения. Тряпье, с барского плеча пожертвованное хозяйственной женщиной, выглядело каким-то серым и оптимизма не внушало. Выбрал самую белую тряпицу и ее тоже замочил в спирте. Зря, что ли, пил эту бормотуху?! Спиртяга слегка разбавленный. Градусов под семьдесят – восемьдесят. Для моих целей – самое то. А для употребления внутрь у Дорофейки, поди, еще сыщется.

– Ложку в зубы зажми и терпи, – внутренне содрогаясь от ужаса, твердым голосом приказал я и отважно потер рану сочащейся водкой тряпкой. Под материей легко прощупывался колючий краешек пули.

Кухтерин что-то промычал, но слов я не разобрал. На всякий случай сказал:

– Терпи, казак! Атаманом будешь!

И взялся за пинцет. Черная корочка приподнялась – и стало понятно, за что хватать и куда тянуть.

– Крепче, Степаныч! – рявкнул я и, зажмурившись, изо всех сил дернул пулю наружу.

Граммов сорок, не меньше, звонко шмякнулось об пол, забрызгав кровью домотканые половики. Крови из раны полилось совсем мало, но и этого для меня было достаточно. Карету! Карету «скорой помощи» мне! Я бы Герину душу прозакладывал за фельдшера со «скорой».

– Матрена, едрешкин корень! Ты где?! – так заорал, что искры в глазах от напряжения полетели. – Быстро сюда!

• Предыдущая
• 10/78
• Следующая