Похищение из провинциального музея - Стрелкова Ирина Ивановна - Страница 20

• Предыдущая
• 20/21
• Следующая

Володя видел у себя на рукаве старушечьи пальцы с распухшими суставами, острые алые коготки, дорогие перстни. Его обдавал мерзкий запах французских духов — одна склянка за его почти месячную зарплату! — и он думал только о том, как от всего этого ненавистного поскорее избавиться.

Но, избавившись, тут же сам напросился проводить Веру Брониславовну и сел впереди, рядом со Спартаком Тимофеевичем.

Прощание Веры Брониславовны с подоспевшей Ольгой Порфирьевной заняло еще пять минут. Тем временем на заднем сиденье «Москвича» был расстелен плед — чтобы путешественница не замерзла дорогой.

С самолетным ревом «Москвич» рванул с места и покатил, оставляя позади струю синего дыма. Дядя Вася с полквартала бежал за машиной с криком: «Дроссель! Дроссель!» — непонятным для пешеходов. Вернувшись к гостинице, дядя Вася на все охи и ахи провожавших женщин ответил флегматично:

— Ничего опасного. Ну перекачает бензина, только и всего. Как-нибудь доедет. Такие крупных аварий не делают. Максимум в кювет завалится. А чтобы всю машину в лепешку? Да никогда!

Утешив женщин, дядя Вася постоял, подумал и — делать нечего! — пошел искать Фомина, чтобы сообщить ему, какую заботу об отъезжающем проявила тетя Дена. Вот они как дружно действуют, сектанты!

О Фомине думала, глядя вслед синему «Москвичу», и Ольга Порфирьевна. Ее опять охватило тревожное, гнетущее предчувствие. Нет, эта поездка добром не кончится! Что-то должно непременно случиться. Из гостиницы звонить в милицию не хотелось. Ольга Порфирьевна поспешила к себе в музей.

…Володя еще загодя наметил, что попросит остановить машину на пятом километре, где шоссе взлетает на холм. Там он посоветует Вере Брониславовне кинуть прощальный взгляд на Путятин.

Рядом с ним Спартак Тимофеевич философствовал на вечные темы:

— В Путятине все улицы разбиты, годами не ремонтируются, а выедешь за город — асфальт целый, глядите — лоснится! В городе мосты через речку старые, деревянные, а за городом через железную дорогу построен великолепный виадук… И так, знаете ли, всюду… Въезжаешь в город — прощайся с гладким асфальтом…

Вера Брониславовна вовремя подавала восхищенные реплики, и Спартак Тимофеевич исполнялся уверенности, что сегодня он на редкость красноречив, умен и обаятелен. А машину ведет — залюбуешься. Правда, вскоре Спартак Тимофеевич заметил, что забыл задвинуть на место одну из рукояток на панели, но и это не испортило ему настроения! Он затолкал ладонью подсос, мотор перестал реветь, перешел на тонкое жужжание. Машина покатила веселей, разговор делался интересней.

Володю после километрового столба с цифрой «4» одолела нервная дрожь. Машина шла на подъем.

Наверху автодорожники оборудовали смотровую площадку с ротондой на кургузых толстеньких колоннах.

— Остановитесь, пожалуйста, — попросил Володя, — Вера Брониславовна хочет полюбоваться. Отсюда открывается прекрасный вид.

Спартак Тимофеевич лихо притормозил у самых ступенек, ведущих к ротонде.

— Володя, вы чудо! — восхитилась Вера Брониславовна. — Но удобно ли задерживаться здесь из-за меня? Я ведь дала себе слово не обременять Спартака Тимофеевича лишними просьбами.

— Что вы! Что вы! — возразил тот. — Конечно, полюбуйтесь.

Володя подал руку старой даме и повел ее вверх по шершавым бетонным ступеням, обрамленным с обеих сторон бетонными шарами, выкрашенными голубой масляной краской. Обернувшись, он увидел, что Спартак Тимофеевич остается пока внизу, открыл капот и что-то там ощупывает с озабоченным видом.

— Я все знаю! — Володя крепче взял ее под руку. — Портрет у вас. Я видел ваши вещи, когда их укладывали в багажник. Портрет в большом чемодане.

Она тяжело дышала от нелегкого для нее подъема, а он все говорил, говорил…

— Вы ее ненавидите, я знаю! Вы придумали, будто бы она искала скандальной славы. Это неправда. Я уверен, что ее возмутили выдумки газетных репортеров и дешевый вымысел бездарного критика, охотно подхваченный публикой. Она решила, что скандальные слухи муссирует Пушков. Вот причина их ссоры. Ну, и, наверное, она его не любила. Но что теперь докажешь! Ничего… — Володя чувствовал, что старая дама все тяжелее опирается о его руку. — Верните «Девушку в турецкой шали», — потребовал он, понижая голос. — Я знаю, как вы ее вынесли из музея. То есть, конечно, не вынесли, а сбросили, да? Вы остались одна в зале, никого поблизости не было — вы прошли в голубую гостиную, открыли балконную дверь… Так? Под балконом растет сирень, картина упала в кусты. Вы ведь любите гулять перед сном? Вы пришли и унесли картину к себе в номер. Так? — Он отпустил локоть Веры Брониславовны.

Они остановились лицом к лицу в ротонде. Внизу раскинулся город, над ним возвышался на холме обнесенный крепостными стенами монастырь. Речка, обогнув монастырь, поворачивала к мрачным красно-черным корпусам Путятинской мануфактуры.

— Верните картину! — властно сказал Володя. — Верните, и я никому не выдам. Даю честное слово.

Вера Брониславовна, прищурясь, глядела на лежащий внизу Путятин, будто что-то искала среди крыш и макушек деревьев. Володя ожидал, что сейчас она станет изворачиваться и, быть может, заплачет, но она спросила жестко и деловито:

— Как вы собираетесь объяснить там? — Она показала в сторону города.

— Даю вам честное слово, — со всей силой повторил Володя, — никто не узнает, что это вы!

— Хорошо, — сухо и бесцветно проговорила она. — Можете ее взять. Я вам верю. Идите.

— Спасибо! — радостно выпалил он. Других слов не нашлось. Да и нужны ли они сейчас?

Вера Брониславовна осталась в ротонде. Володя побежал к машине, открыл багажник и достал большой плоский чемодан. Ключик болтался на золотом шнурке, привязанном к ручке чемодана. Володя отпер чемодан и поднял крышку. Картина, завернутая во что-то легкое, пестрое, лежала наверху. Володя на ощупь узнал раму и решил было не разворачивать, но все же не удержался и с одного угла откинул пестрый шелк.

Она… Таисия Кубрина, своенравная купеческая дочка, жена красного кавалериста, замечательный исследователь Голодной степи.

Володя запер чемодан, положил на место и захлопнул багажник.

Вера Брониславовна недвижно стояла в ротонде, опершись на тяжелую мужскую трость.

— Любуетесь? Не наглядитесь? — К ней подошел сияющий Спартак Тимофеевич. — И правда вид недурен! Но его портят вон те мрачные строения. Поберегите восторги, я вам еще покажу Торжок. Вот где красота! И древний Кремль и дворянские особнячки. И к тому же знаменитые пожарские котлеты!

На эту неуместную болтовню ничего не подозревающего человека Вера Брониславовна ответила милейшей улыбкой.

Володя восхищался ее выдержкой. Прежде ему казалось, что уж он-то в совершенстве изучил ее характер. Но нет, он Веру Брониславовну совсем не знал. Ему удалось дойти путем сложных размышлений, что портрет Таисии Кубриной похитила именно она и сделала это из противоречивых чувств, вызванных дурацкой шумихой вокруг «Девушки в турецкой шали». Но почему Вера Брониславовна так вот, сразу отдала похищенную картину? Испугалась, что Володя сообщит в милицию? Но кто бы там прислушался к его «дедуктивным выводам»? Посмеялись бы, и только.

Володя больше не испытывал ненависти к старой даме, к ее кольцам и парижским духам, ко всем ее дамским и светским претензиям, вплоть до белой сирени, создающей творческую атмосферу. Володя вдруг очень искренне пожалел Веру Брониславовну. И, кажется, он начал ее уважать. Как ни говори, а Вера Брониславовна оказалась человеком с сильными чувствами. Вообще она человек, которому ничто человеческое не чуждо.

Когда она спустилась к машине с помощью Спартака Тимофеевича, Володя подошел к ней. Вере Брониславовне показалось, что Володя намеревается отдать ей то шелковое, во что была завернута картина.

— Оставьте у себя, — распорядилась она.

— До будущей весны. — Володя поклонился.

• Предыдущая
• 20/21
• Следующая