Выкуси - Немцов Максим Владимирович - Страница 11

• Предыдущая
• 11/52
• Следующая

— Ну, если не считать угроз подозреваемым…

— А я когда-нибудь с тобой делился подробностями моей половой жизни с Элис?

— Я предполагал, что у тебя ее нет.

— Ну, это на самом деле несущественно. Я, собственно, вот о чем: меня вполне устраивает, какой ты есть.

— Фантастический мущинка, что ли?

— Запросто, можно и так. Хотя я скорее представлял себе большого и косматого, который, однако, боится маленьких девочек.

— Ну ее ж нельзя бить, она ребенок, — заныл Кавуто.

Возле «Барни» они нашли место в гараже. Ривера заехал на стоянку под надписью «не парковаться» (потому что мог) и выключил двигатель. Откинулся на спинку и уставился на стену впереди.

— Значит, коты-вампиры, — сказал Кавуто.

— Ну, — сказал Ривера.

— Нам пиздец, — сказал Кавуто.

— Ну, — сказал Ривера.

В городе Сан-Франциско живет стая диких попугаев. Южноамериканские красноголовые аратинги — чуть мельче обычных голубей, все ярко-зеленые, кроме, как легко догадаться, головы.

Никто не знает толком, как они прилетели в Город. Вероятнее всего — потомки тех, кого ловили в джунглях, а потом выпускали в городские небеса, если оказывалось, что для ручных они все-таки слишком дикие. Летают они над северными набережными Сан-Франциско, ищут фрукты, ягоды и цветы: от Пресидио у въезда на мост Золотые Ворота, над Тихоокеанскими высотами, над Мариной, Русским холмом, Северным пляжем — до самого здания Паромного вокзала у моста в Окленд. Они общительны и пронзительны — глупые, в общем, птицы, спариваются на всю жизнь, а о своем присутствии объявляют изрядной какофонией: бибикают и пищат. У местных на лицах они вызывают улыбки, у туристов — изумление, а у хищников — по большей части краснохвостых сарычей и сапсанов — начинает урчать в животе.

Ночуют попугаи в кронах тех деревьев, что повыше, на Телеграфном холме, под громадным бетонным фаллосом башни Койт; от сарычей их предохраняет вечнозеленый полог над головами, а от всех котов, кроме, пожалуй, самых амбициозных, — попросту высота. Но все равно иногда на них нападают, а они, существа мирные, все-таки дают сдачи — кусаются своими крепкими и толстыми клювами, которым любые зерна — семечки.

И вот что произошло.

Наутро после того, как Император Сан-Франциско стал свидетелем кошачьего нападения в ЮМЕ, из гнездышка, которое он себе свил в одном скверике у лестницы на Телеграфный холм, его подняли вопли попугаев в кронах. Солнце только показалось из-за горизонта за мостом через Залив, и вода в голубой утренней дымке обратилась червонным золотом.

Император выполз из под кучи обрезков коврового покрытия, встал, потянулся — и его немаленькие суставы заскрипели на холодке, будто древние церковные врата. Его гвардия — Фуфел и Лазарь — высунула носы из-под серого плаща, понюхала зарю, а затем под попугайские крики смирилась с наступлением утра и вымелась из-под покровов, будто пара непреклонных бабочек, — искать идеальное местечко для первого утреннего отлива.

И тут троица увидела, как полсотни или около того орущих попугаев обогнуло башню Койт и направилось к Эмбаркадеро — и вдруг все разом перестали лететь, вспыхнули и курящимся ливнем умирающих комет рухнули на плазу Ливайс.

— Ну, не всякий день узришь такое, — произнес Император, почесывая Лазаря за ушами через повязки. После исторической последней стычки с котами-вампирами ретривер теперь напоминал главного героя «Мумии» для собак: он был весь обмотан бинтами от кончиков ушей до кончика хвоста. Ветеринар в Миссии хотел оставить его под наблюдением до утра, но Лазарь ни разу не ночевал нигде порознь с Императором после того, как они друг друга нашли, а рослому дородному монарху в клинике места не нашлось. Не говоря уже о сварливом бостонском терьерчике. Поэтому троице пришлось заночевать в скверике под ковровым покрытием.

Фуфел фыркнул. С собачьего переводилось как «мне это не нравится».

Как пела одна знаменитая лягушка, «нелегко зеленым быть».

Фу

У Стивена Вона по прозванью «Пес Фу» вся полностью пришпоренная «хонда», навороченная для управляемых заносов, была полна крыс. Ну, не под завязку полна, конечно, — переднее сиденье занимал резервный ДДГ Эбби (что позволяло технически обозначать его как РДДГ) Джеред Белый Волк.

— Надо было только белых брать? — спросил он. Росту в нем было шесть футов два дюйма, очень худой и бледнее самой Смерти, имающей снеговика. По сторонам голова его была выбрита, а посреди на ней красовался незалакированный ирокез, свисавший на глаза, если только Джеред не лежал на спине и не глядел вверх. Помимо киновитского черного плаща из хлорвинила, до земли, на нем сейчас были красные ботфорты Эбби «Шмаркенштейн®» на платформе, и носил он их, как текущий ДДГ Эбби, с полным правом. Но Фу волновало не то, что на Джереде женская обувь, а то, что у их хозяйки — отчетливо маленький размер.

— Не жмут?

Джеред отбросил с глаз волосы.

— Ну сказал же Моррисси: «Жизнь есть страдание».

— По-моему, это Будда говорил.

— Я точно знаю, что Моррисси сказал это первым — типа, еще в восьмидесятых.

— Нет, Будда.

— Ты когда-нибудь видел портрет обутого Будды? — спросил Джеред.

Фу не мог поверить собственным ушам. И он ведет этот спор? А еще невероятнее — то, что он в нем явно проигрывает.

— У меня просто наверху есть «Найки» — может, подойдут тебе, если вдруг захочешь переобуться. Давай-ка выгружать крыс. Мне работать пора.

У Джереда на коленях уже громоздились одна на другую четыре пластиковые клетки, в каждой — по две белые крысы. Теперь он развернулся складной линейкой из «хонды» и заковылял на красных платформах к пожарной двери.

— Только не пытайся их в черный красить, — произнес он, заглядывая в клетки, пока Фу открывал ему дверь. — Я так попробовал со своей первой, с Люцифером. Это была трагедия.

— Трагедия? — переспросил Фу. — Нипочем бы не подумал. Поставь их на пол в гостиной. Завтра возьму на работе грузовичок, перевезу складные столы и тогда поставлю.

Помимо диссера по молекулярной биологии, разнообразных спасаний Эбби, разработки вампирской сыворотки и тюнинга «хонды» Фу по-прежнему работал на полставки в «Стерео-сити», где его специальностью было говорить людям, что им нужны телевизоры побольше.

— А ты с той работы еще не ушел? — спросил Джеред, тащась вверх по ступенькам. — Эбби ж говорила, у вас, чуваки, тотально ебические деньги.

Зачем она ему это сказала? Она не должна была такого ему говорить. Она ему, что ли, все рассказала? Зачем ей вообще друзья? Она уже подарила Джереду пять тысяч долларов из денег Джоди и Томми — на Хануку, хотя ни он, ни она не евреи. «Потому что я не позволю господствующему обществу превратить меня в рождественскую блядь этого зомбака, младенца Иисуса, вот почему, — сообщила она. — И еще потому, что Джеред помогал мне заботиться о Графине и Владыке Хладе, когда у них были неприятности».

— Надо фасад держать, — ответил Фу. — По налоговым причинам.

Правдой это было лишь отчасти. Ему и впрямь нужно было держать фасад, потому что, как и Эбби, он не вполне сообщил родителям, что съезжает из дому. Они же так привыкли к тому, что сын то в универе, то в лабе, то на работе, что не очень замечали, когда он ночует дома. Помогало и то, что у Фу была четверка младших братьев и сестер, и у всех — безумные нагрузки по работе и учебе. Родители их признавали только пахоту. Если пашешь, все у тебя хорошо. Пахоту они чуяли за много миль — как и ее отсутствие. Фу мог сколько угодно жить в собственной студии с жутенько-сексуальненькой подружкой и проводить причудливые генетические эксперименты над нежитью, но если он бросит работу, предки почуют это за секунду.

У Фу и Джереда на переноску всех крыс по лестнице и размещение их на полу ушло двадцать минут.

• Предыдущая
• 11/52
• Следующая