Буря Жнеца (ЛП) - Эриксон Стивен - Страница 78

Серен Педак подозревала, что в их путешествии, в появлении Скола таится больше, чем должны думать она и ее путники. «Мы шагаем в сердце ритуала, к его последнему ядру. Потому что там поджидает тайна.

Скол намерен разрушить ритуал? И что случится?

Что, если это уничтожит нас? Лишит шанса отыскать душу Скабандари Кровавого Глаза, освободить ее?»

Она начинала страшиться конца путешествия.

Прольется кровь.

Завернувшийся в подаренные Тисте Анди меха Удинаас зашагал рядом. – Аквитор, я тут подумал…

– Мудро ли это?

– Разумеется нет, но я бессилен. Как, полагаю, и ты.

Она скривилась. – Я потеряла понимание смысла путешествия. Ведет Скол. А я… я уже не понимаю, почему еще не покинула вашу кислую компанию.

– Значит, задумываешь нас бросить?

Она пожала плечами.

– Не надо, – сказал сзади Фир.

Она удивленно повернула голову: – Почему?

Воин казался выведенным из равновесия своими же словами. Он колебался.

«Что еще, новая тайна?»

Удинаас засмеялся: – Его брат протянул тебе меч, аквитор. Фир понимает: это была не простая любезность. Готов биться об заклад, что и ты взяла его не просто так…

– Ты ничего не понимаешь, – сказала Серен. Ее вдруг охватило беспокойство. – Тралл уверил меня, что не имел ничего…

– Ты веришь, что все вокруг откровенны? – спросил бывший раб. – В каком мире ты обитаешь? – Он снова засмеялся. – Уверен, что не в том же, что я. Разве за каждым сказанным нами словом не таятся тысячи не сказанных? Разве мы зачастую говорим не то, что хотели сказать, а нечто противоположное? Женщина, посмотри на нас. Посмотри на себя. Наши души тоже заключены в зачарованную крепость. Да, мы построили ее собственными руками – каждый из нас – но успели забыть половину залов и коридоров. Мы вваливаемся в комнату кипящего гнева и тут же выбегаем, чтобы собственные эмоции не сожгли нас заживо. В других местах холодно словно во льду – они холоднее, чем здешняя замороженная земля. Иные остаются вечно темными – ни одна лампа не работает, свечи гаснут, как будто там нет воздуха. Мы шатаемся, шарим руками, наталкиваясь на незримую мебель и на стены. Мы смотрим в широкие окна, но не верим тому, что увидели. Мы наряжаемся в латы, сражаясь против фантастических угроз, но каждая тень и каждый шепот цедит нашу кровь.

– Как хорошо, что тысячи слов на каждое слово остаются не сказанными, – буркнул Фир, – иначе мы обнаружили бы, что мир подходит к закату, а ты всё еще не кончил болтать.

Удинаас не повернул головы. – Я сорвал завесу с твоей просьбы остаться, Фир. Ты станешь отрицать? В Серен ты видишь нареченную брата. То, что он мертв, ничего не меняет – ведь ты, в отличие от младшего братца, человек чести.

Тут Удинаас удивленно вскрикнул: Фир Сенгар протянул руку и схватил беглого раба за складку шубы. Приступ его гнева отправил Удинааса лицом в грязь.

Тисте Эдур резко поднялся, чтобы подойти к распластавшемуся летерийцу – но Серен Педак заступила ему дорогу. – Стой. Прошу, Фир. Знаю, он заслужил… Но не надо.

Удинаас пытался сесть; Чашка склонилась рядом, стараясь стереть с лица пятна грязи. Он закашлялся. – Что же, эти комплименты были последними, Фир.

Серен повернулась к бывшему рабу: – Порядком злорадные комплименты. Повторю свой совет во второй раз: больше не произноси ничего подобного. Никогда. Или ты не ценишь жизнь…

Удинаас выплюнул грязь, смешанную с кровью. – Ах, но теперь мы действительно вошли в темную комнату. И тебе там не рады, Серен Педак. – Он с усилием встал. – Тебя предупредили. – Он оперся одной рукой о плечо Чашки, поднял голову. Внезапно засиявшие глаза заново изучили Серен, Фира, обратились к тропе, на которой Сильхас Руин и Скол стояли рядом, смотря вниз. – Вот самый важный вопрос – того рода, который немногие решатся озвучить. Кто из нас, друзья, не одержим желанием смерти? Может, нам обсудить взаимное самоубийство?

На несколько ударов сердца повисла тишина. Затем Чашка сказала: – Я не хочу умирать!

Серен заметила, что улыбка беглого раба увяла, превращаясь в гримасу нескрываемого горя. Но тут он отвернулся.

– Тралл был слеп к истине, – спокойно сказал ей Фир. – Но я был там, аквитор. Я видел, что видел.

Она не желала смотреть ему в глаза. «Любезность. Как мог такой воитель признаться в любви ко мне? Неужели он думал, что успел хорошо меня узнать?

И почему я могу видеть его лицо так ясно, будто он стоит рядом? Я поистине одержима. О, Удинаас, ты прав. Фир человек чести – настолько честный, что разбивает нам сердца.

Но, Фир, нет особой чести в поклонении мертвецу».

– Тралл мертв, – сказала она, поражаясь своей жестокости. Фир сильно вздрогнул. – Он мертв.

«Как и я. Нет смысла почитать мертвых. Я слишком многое повидала, чтобы верить в обратное. Скорбь по утраченным возможностям, потерянным потенциалам, вечному обману обещаний. Горюй, Фир Сенгар, и ты наконец поймешь, что горе – всего лишь зеркало, придвинутое вплотную к лицу.

Источники слез – шансы, которые мы не решились осуществить.

Когда я скорблю, Фир, я не могу различить пятна от собственного дыхания. Это о чем-нибудь говорит тебе?»

Они двинулись в путь. Молча.

В сотне шагов впереди Скол всё крутил свою цепочку с кольцами. – О чем этот разговор? – спросил он.

– Ты слишком долго жил в уютной пещере, – сказал белокожий Тисте Анди.

– О, я довольно часто выходил. Гулял по Синей Розе, кутил – одни боги знают, сколько ублюдков я наплодил. Почему…

– Однажды, Смертный Меч, – прервал его Сильхас, – ты поймешь, что способно ранить сильней любого железного оружия.

– Мудрые слова. Особенно в устах того, кто еще воняет могилой и гнилой паутиной.

– Если бы мертвые могли говорить, Скол… что они могли бы поведать тебе?

– Мало что, полагаю. Разве что жалобы на то и сё.

– А может, ты только этого и заслужил?

– Ох, я лишен чести. Ты об этом?

– Не уверен, чего именно ты лишен, – отвечал Сильхас Руин, – но уверен: к концу странствия я все пойму.

Цепочка туго навернулась на руку. – Они подходят. Что ж, продолжим движение вперед и вверх?

Так много воспоминаний, которые Тук Младший – Анастер, Первенец Мертвого Семени, Трижды Ослепленный, Избранник Волчьих Богов, Невезучий – предпочитал не будить.

Например, другое тело; тело, в котором он был рожден, первый дом его души. Взрывы со стороны Отродья Луны, зависшего над обреченной Крепью, огонь, резкая боль, палящий жар… о, не надо было там стоять. Потом проклятая марионетка Хохолок, бросивший его в забвение – там его душа отыскала всадника, иную силу – волка, одноглазого и печального.

А как жаждал его смерти Паннионский Провидец. Тук припомнил клетку, духовную тюрьму, мучения, в ходе которых его тело калечилось, исцелялось и снова калечилось – процесс, казавшийся бесконечным. Но воспоминания о боли и прочих мерзостях стали почти абстрактными. «Но все же это тело, хотя истощенное и покалеченное, было моим…»

Потерять годы, вдруг ощутить новую кровь, странные члены, так уязвимые перед холодом. Пробудится в иной плоти… для борьбы с памятью мышц, борьбы с тем, кто был так внезапно изгнан. Тук гадал, проходил ли доселе тропой таких мучений смертный человек. Тоол как-то сказал, что его отметили огонь и камень. Потеря глаза даровала сверхъестественное зрение. А как насчет потери изношенного тела ради молодого, более здорового? Воистину дар – его пожелали совершить волки или Серебряная Лиса?

Но постойте! Поглядим повнимательнее на Анастера – потерявшего глаз, обретшего новый, потом снова потерявшего. Его разум, прежде чем сломаться и быть выброшенным, испытал уродующий страх, бежал от навязчивой любви матери. Он жил жизнью тирана среди каннибалов. О да, поглядите на его члены, мышцы, и припомните – это тело возросло на человеческой плоти. Эти уста, столь любящие произносить речи – они вкусили все соки сородичей. Не забывайте.