Буря Жнеца (ЛП) - Эриксон Стивен - Страница 69

– Возможно. К тому же я неловок, когда дело доходит до комплиментов. Они имеют обыкновение прилипать.

Теол оглянулся, подняв брови: – Звучит так, будто ты был женат разок – другой.

– Разок, другой, – поморщился Багг. Он глянул на руины Чешуйчатого Дома – и замер: – Ах. Я вижу то, что и она, нет сомнений, заметила.

– Если ты видишь то, что заставляло волоски на моем затылке вставать дыбом всякий раз, когда я сюда приходил – был бы рад услышать разъяснения.

– Для того, кто входит по необходимости, – сказал Багг, – необходима дверь. Если она не существует, ее нужно сделать.

– Разве упавшее здание может быть дверью, Багг?

– Начинаю понимать, что нас ждет.

– В достаточной мере, чтобы разработать план действий?

– В данном случае, хозяин, лучше всего не делать ничего.

– Постой, Багг. Слишком часто я слышу от тебя именно этот вывод.

– Хозяин, лучше нам вернуться до комендантского запрета. Понесете мешок?

– Благословение Странника! Ты повредился в уме?

– Готов согласиться.

Мысли Сиррюна Канара редко спускались в глубину души – он не понимал, а просто чувствовал, что благословлен жизнью практически безмятежной. У него есть жена достаточно запуганная, чтобы ублажать все причуды мужа. Троих детей он растит в должной смеси уважения и страха; в старшем сыне он уже различает подобные собственным черты характера: страсть к господству, самоуверенность. Положение лейтенанта в Дворцовой ячейке Истых Патриотов, насколько он мог понять, не противоречит официальной роли сержанта Гвардии (ведь защита сильных мира сего требует стараний и явных, и тайных).

Управляющие им эмоции были столь же простыми и одномерными. Он боялся того, чего не мог понять, и презирал то, чего боялся. Признание страхов не делало его трусом – он провозгласил вечную войну всему, что его пугало – будь то покорная жена, умудрившаяся возвести стены вокруг сердцевины своей души, или заговорщики против Летерийской Империи. Он отлично понимал, что настоящие трусы – это его враги. Они превратили свои мысли в тучи, заслоняющие жестокие истины мира. Попытки «понимать» неизбежно приводят их к неподчинению властям. Прощая врагов империи, они одновременно осуждают пороки родины, не понимая, что именно они сами воплощают эти пороки.

Империя, такая как Летер, всегда находится под осадой. Первое заявление Кароса Инвиктада во время набора и обучения новобранцев. Сиррюн Канар осознал эту истину в один миг. Осада внешняя и внутренняя, да. Те, кому империя дарует привилегии, используют их ради разрушения империи. Нет места «пониманию» подобных персон – они суть зло, а зло нужно уничтожать.

Видение Кароса Инвиктада поразило его с силой откровения, снабдив идеальной ясностью и внутренним покоем; раньше душа его частенько погружалась в тревогу, осажденная и измученная миром, погрузившимся в беспорядок и смущение – но все, мучившее его изнутри, исчезло с приходом ослепительно – яркой уверенности, чудесного дара отпущения.

Теперь он ведет безмятежную жизнь, подавая пример приятелям – агентам во дворце. В их глазах он снова и снова замечает отблеск почитания и трепета, а иногда – что тоже приятно – видит отражение себя самого, человека спокойного, безжалостного, невосприимчивого к любым хитростям и уловкам врага.

Итак, он спокойно подал знак двум грузным Патриотам. Они подошли к двери и ударили по ней ногами, отчего дверь буквально слетела с петель, провалившись в затемненную комнату. Крик, еще крик откуда-то слева – где спали горничные – но первый агент уже был у противоположной двери. Новые удары. Дерево затрещало под тяжелыми сапогами.

В холле рядом с Сиррюном лежит тело Тисте Эдур – кто-то выставил охрану. Интересно, но не особенно важно. Отравленная стрела быстро сделала его безмолвным. Двое подручных готовятся оттащить тело. Второй Эдур таинственно исчез…

Сиррюн Канар встал на середине комнаты; еще один агент принес потайной фонарь и встал рядом, светя именно туда, куда нужно. Не нужно слишком много света – пусть тени шевелятся как живые, запутывая всех. Сиррюн превыше всего ценит точное мастерство.

Его люди вышли из внутренних покоев, таща между собой женщину – полуголую, с растрепанными волосами, с выражающим непонимание взором… нет. Не непонимание. Глаза Сиррюна сузились. Покорность судьбе. Отлично. Предательница знает свою участь, знает, что ей не спастись. Он жестом приказал агентам уводить ее.

Три плачущие служанки сгрудились у стены, около своих лежаков. – Займитесь ими, – приказал Сиррюн, и четверо из его взвода пришли в движение. – Старшую нужно допросить, с остальными разберитесь на месте.

Он огляделся, чувствуя удовлетворение от простоты проведенной операции. Предсмертные вопли двух женщин почти не привлекли его внимания.

В скором времени он доставит пленниц к взводу, ожидающему у задней стены дворца; взвод быстро двинется сквозь ночную тьму – на улицах после комендантского срока не будет никого – к штабу Истых Патриотов. Поместит двух женщин в камеры для допросов. И начнется работа… Единственное избавление от мучений – полное признание в преступлениях против Империи.

Простая, скорая процедура. Доказавшая свою эффективность. Предателям всегда недостает силы воли.

Сиррюн Канар не думал, что Первая Наложница окажется особенной. Скорее всего, она будет еще хлипче духом, чем все прочие.

Женщинам нравится изображать таинственность, но все их позы бледнеют перед напором мужской воли. Верно, шлюхи бывают получше остальных – они привыкли к вечной лжи, их не обманешь. Он знал: они питают презрение к нему и мужчинам вроде него, считают их слабыми по причине вечной и неизбывной нужды в женском теле. Но он-то знает, как стирать улыбки с размалеванных лиц.

Он завидовал допросчикам. Сучка Низаль… он подозревал, что она ничем не отличается от его жены.

Карос Инвиктад как-то говорил: «У нас легион врагов, и вы, все вы, должны понять: это война продлится вечно. Впереди вечность».

Сиррюну Канару нравились эти слова. Делают всё проще.

«Наша обязанность, – продолжил тогда Глава Патриотов, – позаботиться, чтобы нужда в нас никогда не прекращалась».

Эта часть была менее понятной, но Сиррюн не чувствовал серьезного желания разбираться. «Карос очень умен. Умен, но на нашей стороне. Правой стороне».

Мысли перешли на кровать и шлюху, которую уже доставили к нему. Лейтенант размашисто шагал по коридорам, его люди спешили следом.

Брутен Трана вошел в комнату. Опустил глаза на мертвых горничных. – Давно ли? – спросил он у ведуна – арапая, склонившегося над трупами. Двое других Эдур вошли в покои Наложницы и сразу же вернулись.

Ведун пробормотал что-то неразборчивое, затем сказал громче: – Возможно, звон назад. Кинжал. Такой, какие используют стражи Дворцовой Гвардии.

– Собери еще воинов, – приказал Брутен Трана. – Мы идем к штабу истопатов.

Ведун медленно выпрямился. – Нужно ли сообщить Ханнану Мосагу?

– Пока нет. Нельзя медлить. Шестнадцати воинов Эдур и одного ведуна вполне достаточно.

– Вы намерены требовать освобождения женщины?

– Там их две, не так ли?

Кивок.

– Допросы начнутся немедленно, – сказал Трана. – Это не особо приятная процедура.

– А если они уже вырвали признания?

– Понимаю твою тревогу, К’ар Пенет. Ты боишься, что ночь увидит вспышку насилия?

Присутствовавшие в комнате воины устремили взоры на ведуна.

– Боюсь? Нисколько. Однако с признаниями на руках Карос Инвиктад – а значит, и канцлер Гнол – смогут потребовать законного права на…

– Теряем время, – оборвал его Трана. – Карос Инвиктад истощил мое терпение. «Кстати, где стражники, которых я оставил снаружи? Как будто трудно догадаться…»

Новый голос раздался от двери: – Личная неприязнь, о Брутен Трана, станет слишком опасным проводником в делах.