Дом Цепей (ЛП) - Эриксон Стивен - Страница 6
- Предыдущая
- 6/53
- Следующая
– Выживет лишь один, – произнёс старший брат Байрота.
Сестра-близнец Дэлума в ответ пожала плечами и сказала:
– Мы будем ждать здесь, когда он вернётся.
– О да.
Ещё кое-что объединяло всех Найдёнышей. ’Сибалль отмечала своих чад ужасным шрамом, срывала кожу и мускулы с левой стороны лица – от виска до челюсти, и поэтому их лица были плохо приспособлены к выражению эмоций. Черты слева навсегда изогнулись книзу, будто в вечном горе. Удивительным образом телесная рана лишила выразительности и голоса Найдёнышей, хотя, может, такое влияние оказала на них ровная, холодная речь самой ’Сибалль.
Поэтому слова надежды, лишённые живого чувства, казались им настолько лживыми, что их не стоило и произносить.
Выживет лишь один.
Возможно.
Когда за спиной Синига открылась дверь, тот как раз помешивал рагу на огне. Одышка, шарканье, стук клюки о косяк. Затем – резкий вопрос, почти обвинение:
– Ты благословил сына?
– Я отдал ему Погрома, отец.
Пальку удалось вложить в одно-единственное слово и презрение, и отвращение, и подозрение:
– Почему?
Синиг так и не обернулся, но услышал, как его отец с трудом доковылял до ближнего к очагу стула.
– Погром заслужил свой последний бой, которого я бы уже не смог ему подарить. Вот поэтому.
– Так я и думал. – С натужным кряхтеньем Пальк умостился на стуле. – Всё ради коня – не ради сына.
– Голоден? – спросил Синиг.
– Не откажу тебе в возможности проявить любезность.
Синиг позволил себе мимолётную горькую улыбку, затем потянулся за второй миской и поставил её рядом со своей.
– Он горы свернёт, – проворчал Пальк, – лишь бы ты хоть на соломинку сдвинулся.
– Он делает всё не для меня, отец, – для тебя.
– Он понимает, что лишь самой неслыханной доблестью можно добиться необходимого – искупления позора, которым стал для нас ты, Синиг. Ты – бесформенный куст меж двух высоких дубов, сын одному, отец второму. Поэтому он и потянулся ко мне, потянулся, а ты – дрожишь ли в холодной тени между мной и Карсой? Зря, выбор у тебя всегда был.
Синиг наполнил обе миски, выпрямился, чтобы передать одну отцу.
– Шрам на старой ране ничего не чувствует, – сказал он.
– Бесчувствие – не доблесть.
С улыбкой Синиг сел на другой стул.
– Расскажи мне, отец, как бывало прежде, о днях, что настали после твоего триумфа. Расскажи о детях, которых убил. О женщинах, которых зарезал. Расскажи о горящих домах, о криках волов и овец в пожарище. Хочу снова увидеть, как это пламя вспыхнет в твоих глазах. Повороши пепел, отец.
– В последние годы, сын, я слышу в твоих словах лишь голос этой проклятой женщины.
– Ешь, отец, чтоб не оскорблять меня и мой дом.
– Поем.
– Ты всегда был вежливым гостем.
– Верно.
До самого конца трапезы оба молчали. Затем Синиг отставил миску, поднялся, забрал миску у Палька, а затем повернулся и швырнул её в огонь.
Отец широко распахнул глаза. Синиг сурово посмотрел на него:
– Ни один из нас не доживёт до возвращения Карсы. Мост между нами смыло. Если вновь придёшь к моему порогу, отец, я убью тебя.
Синиг протянул руки и силой поставил Палька на ноги, затем подтащил плюющегося старика к двери и без церемоний вышвырнул наружу. За хозяином последовала и клюка.
Ехали по старой тропе, которая шла вдоль хребта. Тут и там старые осыпи полностью скрыли дорогу, потащили ели и кедры вниз, к долине. В таких местах смогли закрепиться кусты и широколиственные деревья, так что пройти было трудно. В двух днях и трёх ночах пути лежал край ратидов, с которыми уриды враждовали сильней всего. Многочисленные набеги и жестокие убийства опутывали кланы вековой сетью ненависти.
Карса не намеревался пробираться по землям ратидов тайно. Он хотел клинком мести прорезать кровавый след в ткани настоящих и воображаемых обид и при этом привязать к своему имени два десятка теблорских душ – или даже больше. Карса знал, что его спутники ожидали скрытного подхода. Их ведь было всего трое.
Но с нами Уругал и год Его имени. И мы покажемся – во славе этого имени и в крови. Грубо разворошим осиное гнездо, и ратиды научатся бояться Карсы Орлонга. А затем и суниды.
Кони осторожно ступали по каменистой осыпи, оставшейся после недавнего обвала. Прошлой зимой выпало много снега, больше, чем Карса мог припомнить за всю жизнь. Давным-давно, задолго до того, как Лики в Скале пробудились и сообщили старейшинам во снах и трансах, что победили прежних теблорских духов и требуют теперь поклонения; задолго до того, как собирание душ стало для теблоров единственным достойным устремлением, духи, что правили народом и землёй, были костями камня, плотью земли, щетиной и шерстью леса и дубравы, а дыханье их – ветром всякого времени года. Зима приходила и уходила с жестокими бурями высоко в горах, с дикими плясками духов в их извечной войне друг с другом. Лето и зима были едины: неподвижны и сухи, но в последней являлось истощение, а в первом – ледяной, хрупкий мир. Поэтому теблоры смотрели на лето с сочувствием к утомлённым битвою духам, а зиму презирали за слабость Взошедших бойцов, ибо иллюзия мира и покоя ничего не стоила.
Меньше десяти дней осталось до конца весны. Бури утихали, приходили всё реже. И хотя Лики в Скале давным-давно истребили старых духов, а сами казались равнодушными к извечному круговороту времён года, Карса тайно воображал себя и своих спутников предвестниками последней бури. О да, их мечи из древесины кровь-дерева отзовутся на эхо древней ярости среди ничего не подозревающих ратидов и сунидов.
Теблоры разобрали завал. Тропа впереди вилась и уходила в неглубокую долину, где открывался в ярком свете послеполуденного солнца высокогорный луг.
За спиной Карсы прозвучал голос Байрота:
– Нам следует разбить лагерь на другом конце этой долины, предводитель. Коням нужен отдых.
– Видно, твой конь притомился, Байрот, – ответил Карса. – Слишком часто ты пировал. Надеюсь, наш поход снова сделает из тебя настоящего воина. Слишком часто ты валялся на соломе в последнее время.
А Дэйлисс на тебе скакала.
Байрот рассмеялся, но больше ничего не сказал.
Дэлум заговорил:
– Моему коню тоже нужно отдохнуть, предводитель. На этом лугу можно разбить удобный лагерь. Здесь водятся кролики, и я расставлю на них силки.
Карса пожал плечами.
– Значит, тянут меня к земле две тяжёлые цепи, а не одна. Боевые кличи ваших желудков оглушили меня. Что ж, будь по-вашему.
Разводить костёр было нельзя, поэтому пойманных Дэлумом кроликов съели сырыми. В прежние времена это было бы рискованно: кролики часто разносили болезни, по большей части смертельные для теблоров. Но с появлением Ликов в Скале хвори покинули племена теблоров. Безумие, впрочем, по-прежнему поражало их, но к сумасшествию ни еда, ни питьё не имели никакого отношения. Старейшины иногда говорили, мол, бремя, возложенное на того или другого теблора Семью богами, оказалось слишком тяжким. Разум должен быть силён, а сила обретается в вере. Для слабого человека, для того, кто поддался сомнениям, обряды и ритуалы становились клеткой, застенком, заключение в котором вело к безумию.
Воины сидели вокруг небольшой ямки, выкопанной Дэлумом для кроличьих костей, и за едой почти не разговаривали. Небо над их головами померкло, и звёздное колесо вновь пришло в движение. В скорых сумерках Карса прислушался к тому, как Байрот обсасывает кроличий череп. Гилд всегда заканчивал трапезу последним, ни кусочка не оставлял, а завтра даже снимет тонкий слой жира, оставшийся на шкурке. Наконец Байрот бросил череп в ямку и облизал пальцы.
– Я, – сказал Дэлум, – обдумал дальнейший путь через земли ратидов и сунидов. Нам лучше не выбирать дороги, которые выведут нас против чистого неба или голых скал. Потому нужно идти нижними тропами. Но они подведут нас ближе всего к стойбищам. Думаю, теперь стоит путешествовать не днём, а ночью.
- Предыдущая
- 6/53
- Следующая