Клинок Тишалла - Стовер Мэтью Вудринг - Страница 27

• Предыдущая
• 27/200
• Следующая

Миряне могли верить тому, что твердила им церковь, – что Кейн сдох в тот день на песке стадиона Победы. Райте знал правду. Где-то как-то, но убийца его родителей был жив и радовался своей гнусной победе. Райте видел его в ночных кошмарах и каждую ночь заново давал свою клятву.

«Я назову тебе свое имя ».

Он назовет свое имя миру, но именем этим будет не «Райте из Анханы». «Райте» стал маской, карнавальным костюмом, которые он носил, скрывая свое истинное обличье. «Райте» был хрупок, нестоек, он разлетелся в куски с первого удара – пустой горшок, не более. Тот, кто перенял его лицо, был клинком, откованным в огне и закаленным во льду. Только в самых темных, потаенных мечтах, в сказках, коими живой меч убаюкивал себя за полночь, когда призраки прошлого теснились вокруг ложа, осмеливался он назвать себя настоящим именем.

Его звали Кейнова Погибель.

Детская выходка? Он сам это знал – но, когда клятва была произнесена, он и был юнцом. Теперь, семь лет спустя, у него щеки горели при мысли о том, как унизительно было бы выдать кому-либо, как он по сию пору ценит эту мальчишескую выходку… и оттого она еще прочней врастала в душу.

Приняв это имя, юноша с ним принял и неразрывную клятву. И теперь он ждал в своем неусыпном бдении.

Сравнивая историю Кейна с записями в монастырских архивах, он обнаружил одну черту, которая, на его взгляд, определяла Кейна как явление. В каждом из запечатленных для истории похождений этого чудовища – от тривиальнейшего убийства до эпического сражения под Серено, где была разгромлена кхуланская орда, – всегда имелась ключевая точка, момент равновесия, когда появление Кейна решительно направляло ход событий по новому, неожиданному пути.

Каким-то образом Кейн ухитрился стоять за каждым историческим событием на протяжении всей жизни Райте. И этот урок был выжжен, будто тавро, изнутри черепной коробки юноши.

Откуда появилась Империя? Кейн спас Анхану под Серено, а Ма’элКот одержал победу над превосходящими силами Липке во время Степной войны. Откуда появился Ма’элКот? Кейн добыл для Ма’элКота корону Дал’каннита. Как Райте стал Погибелью Кейна? Как Погибель Кейна оказалась послом Монастырей у артан?

Ответ на каждый вопрос приводил к Кейну.

Для Райте это стало личным правилом буравчика, столь же потаенным, как его мрачные фантазии, – ничего не предпринимать, пока не решишь, при чем тут Кейн. Это правило служило краеугольным камнем всех его начинаний за последний семь лет. Связь могла быть отдаленной, смутной, многоступенчатой – но всегда находилась. Так он поддерживал свое нескончаемое бдение.

Возмездие перестало играть для Райте какую бы то ни было роль. Само собой, он вступал на этот путь, снедаемый жаждой мести, но месть калечит душу, она относилась к тем стремлениям, которые Райте отбросил, как змея сбрасывает шкуру. Кейна не следует карать. Его следует уничтожить .

Ничего личного.

В конце концов, разве Кейн не такая же пешка в руках судьбы, как сам Райте? Кейн не собирался убивать его родителей; это вмешалась рука судьбы, словно сама вселенная решила породить Погибель Кейна.

Себя, и свою миссию, и свою мечту стать Погибелью Кейна Райте воспринимал теперь как метафору, так же, как стал метафорой его противник. Для церкви Возлюбленных Детей Ма’элКота Кейн был Князем Хаоса, Врагом господним. Символом самых низменных инстинктов человечества: жадности, подлейшего самолюбия и злобы, символом всего, что противостояло церкви. Он олицетворял ту часть людской натуры, что натравляла мужа на мужа, жену на жену, – саморазрушительную жажду крови, являвшую собой величайшую угрозу Будущему Человечества.

И в этом состояла фундаментальная ошибка церкви: возвысив Кейна до роли Врага господня, она питала силой легенды о нем. Сам Райте был верным элКотанцем, как и его родители, но он находил поразительным, что церковь может признавать, будто кто-то или что-то в силах противостоять Ма’элКоту. Хотя, согласно церковной догме, противостояние Кейна служило – против вражьей воли – вящей славе Ма’элКота. Райте мерещилось порой, что дело обстоит противоположным образом.

Кейн – он такой.

Все сводилось к одному простому вопросу. Чтобы правильно ответить посланцам Митондионна, он должен был понять: при чем тут Кейн?

На одно ужасающее, головокружительное мгновение Райте подумал вдруг, что никакой связи с Кейном может и не найтись. Бездна сомнения разверзлась под ногами, и только отчаянная борьба с собой удержала его от падения. Связь есть. Не может не быть. И он найдет ее. Должен найти.

Это судьба.

– М-м-м… господин Райте?

Сосредоточенность его вновь разрушил елейный голосок Птолана.

Райте открыл глаза. Из распахнутого окна на него смотрела ночь мириадами подслеповатых звезд. Сколько часов он просидел в дремоте, покуда возможности проходили мимо? Он вскочил с кресла, покраснев от внезапно накатившей ярости:

– Сгнои свои кишки, Птолан, я же говорил – не тревожить!..

– Про… простите, брат, только брат Талле явился, говорит, на Артанском зеркале огоньки горят, и вы сами приказывали, в любой час, чем бы ни занимались….

– Л-ладно, – прорычал Райте. – Да заткнись ты, благостью Джанто! Иду уже.

Окинув взглядом переполненный зал, Дамон из Джантоген-Блафф, исполняющий обязанности посла Монастырей при Дворе Бесконечности, позволил себе испытать некоторое удовлетворение. Оркестр играл изумительно; посреди огромного зала колыхались в танце сотни пар, в то время как в сбившейся вдоль стен и в боковых нишах толпе скользили десятки юных послушников в белых рясах с подносами, полными бокалов и закусок. Свет лился ниоткуда, словно самый воздух пламенел, слегка подрагивая в такт вальсу и озаряя собравшихся сиянием более нежным и завораживающим, чем свет простых фонарей, отчего мужчины казались еще более блистательными, женщины – более прекрасными, а окружение их – поистине совершенным.

За те шесть лет, что Дамон исполнял обязанности посла, Монашеский бал превратился в одно из главных событий в календаре высшего общества Анханы. Сам Дамон был человеком серьезным и прагматичным, редко находил время для условностей и недолюбливал празднества, однако ценность таких балов оспаривать было невозможно. Монастыри представляли собою независимое государство, однако страна эта не имела границ, и анклавы ее имелись во всех ведомых землях. На этой, самой нейтральной из нейтральных территорий, посланцы всех правительств цивилизованного мира могли встречаться, не следуя протоколу и забыв о спорах и привилегиях.

Вот, кстати, пример перед глазами: пьяноватый посол Липке травит анекдоты своему пакуланскому коллеге, с проспиртованным дружелюбием опираясь на его плечо, невзирая на продолжающуюся каперскую войну между Пакили и империей Липке. Среди танцующих разносился хохот облаченного в расшитую золотом медвежью шкуру джел’Хана Корского, которого Майя, графиня Каарн, заставила исполнить особенно изящный пируэт. Обычно бесстрастное лицо Дамона скривилось в мрачноватой, но довольной усмешке; пожалуй, и не узнаешь, сколько войн, убийств, дипломатических конфликтов всех мастей предотвратили такие вот балы.

Он не стремился к своему нынешнему посту, не радовался ему – но работа есть работа, и Дамон был доволен, что справляется с ней.

Сквозь смех и грохот музыки с трудом пробивались злые голоса. Дамон прислушался – похоже, что кричали в Привратном зале, а не в танцевальном, за дверями в три человеческих роста высотой, да так громко, что посол испугался, что может пролиться кровь. Впрочем, за безопасность посольства отвечали не простые монахи, а настоящие ветераны, мастера рукопашного боя, способные остановить любую драку, не искалечив и не оскорбив излишне ее участников, так что Дамон не стал тревожиться попусту – покуда мелодия вальса не рассыпалась глухой какофонией и не смолкла.

Рядом с дирижером стоял, отчаянно размахивая руками, незнакомый тип в синей с золотом ливрее Глаз Божьих. Танцующие застыли в тишине, ожидая развития событий.

• Предыдущая
• 27/200
• Следующая