Герои умирают - Стовер Мэтью Вудринг - Страница 67

• Предыдущая
• 67/138
• Следующая

«Интересно, сколько времени я еще смогу держать хорошую мину, сохранять героическое выражение лица?» А впрочем, какая разница? Если он умрет здесь, то запись и передатчик в его мозгу будут утеряны. Единственными, кто будет знать, что он умер достойно или, напротив, трусливо визжа и воя, останутся присутствующие здесь – а уж они-то ничуть не волновали Ламорака.

Актер предпринял еще одну попытку войти в мыслезрение и атаковать Аркадейла, однако легкое скольжение ножа по его плоти не давало ему сосредоточиться. И потом, он знал, что это безнадежно – мучитель обладает источником Силы без брони, позволяющим противостоять атакам. Значит, повлиять на Аркадейла будет практически невозможно.

Ламорак обнаружил, что не может ни вздохнуть, ни сглотнуть от перехватившего горло ужаса. Он не мог даже удерживать блок, заглушающий боль в ногах.

Аркадейл отвернул оба куска кожи и обратился к аудитории:

– Сейчас у вас есть выбор. При нехватке времени вы можете постепенно срезать мускул, конечно, осторожно обходя большие артерии и вены. Здесь необходимо умение, поэтому я рекомендую вам найти несколько незначительных экземпляров для тренировки. Ошибка может привести к тому, что допрашиваемый очень быстро истечет кровью. Дальнейшее же свежевание будет выглядеть неизящно, однако может дать мощный психологический эффект. Если у вас есть время на более интересное решение, стоит применить несложную технику, которая в конце концов окажется высокоэффективной.

Он поднял кусок сложенного пергамента и продемонстрировал его ученикам.

– Соберите яйца любого небольшого роящегося насекомого – лучше всего подойдут некоторые разновидности пчел и пауков, хотя сгодятся и мухи или, на худой конец, тараканы.

– О господи! – негромко выдохнул Ламорак. Его скрутила конвульсивная рвота, а ногу снова пронизало болью.

– Просто нанесите эти яйца на мускул и зашейте над ними кожу, – ораторствовал тем временем Аркадейл, следуя собственным инструкциям на практике. – Через несколько дней, когда яйца начнут проклевываться, допрашиваемый будет слезно умолять, чтобы ему разрешили поведать все, что вам нужно.

Палач быстро зашил кожу грубой черной нитью, а потом вытер руки.

– Теперь, – бойко продолжал он, снова беря в руки скальпель, – давайте перейдем к схожим приемам, ориентированным на кишечную полость.

Я облизываю костяшки пальцев, разбитые о подбородок стражника, и чувствую на языке медный привкус крови. Одновременно я слежу из-за угла за двумя вооруженными арбалетами охранниками, сторожащими дверь ниже по коридору. Интересно, как я ухитрился ввязаться в эту дурь?

Эти ребята торчат там уже давно; они даже перестали болтать. Вот один из них сползает по стене и устраивает задницу на полу. В коридоре горит один-единственный фонарь, свисающий с крюка над решеткой.

– В чем дело? – шепчет у меня за плечом Таланн. Не оглядываясь, я поднимаю два пальца,

– Мы можем взять их, – говорит она мне. Это правда. Проблема только в шуме. К тому же будет нелегко оказаться на расстоянии вытянутой руки от стражников, не проглотив при этом пару фунтов стали.

«L'audace, toujours l'audace»[1] – кажется, так говорил Наполеон. А, не важно – сейчас это сказано обо мне.

– Жди здесь.

Я беру из ее руки окованную железом дубинку, тяжелую, как булава. Мы отняли ее у стражника, которого бросили связанным в пустой камере. Его кольчугу мы не взяли – она все равно не подошла никому из нас.

– Может, твои метательные ножи? Я качаю головой,

– Слишком далеко, а они в кольчугах. Придется метить в горло, а с такого расстояния я могу промахнуться или сделать недостаточно сильный бросок.

– Я могу сделать много чего интересного, – предлагает Таланн.

– Можешь, можешь, только подожди.

– Кейн, – говорит она, кладя мне на плечо теплую руку, – дай мне два ножа. Пожалуйста. Даже если это не сработает, если у нас ничего не получится, не оставляй меня безоружной. Я не смогу, ни за что не смогу вернуться в камеру…

Я так отчетливо представляю себе ее обнаженное тело, прикованное к полу и валяющееся в собственном дерьме, что меня пробирает дрожь. Я все еще чую этот запах. Я вытаскиваю из ножен на бедрах пару ножей и молча протягиваю ей. Она берет их обеими руками, словно чашу для причастия. Каждый ее жест исполнен благоговения; мои ножи означают для нее нечто важное, однако у меня нет времени понять, что именно.

– А теперь не двигайся. Прошу, не обижайся, но твой вид может все испортить.

– Я не дура, – отвечает она.

Великий Тишалл, пусть это будет так на самом деле! Я выхожу в коридор и ровным шагом направляюсь к стражникам. Когда их головы поворачиваются на звук моих шагов по известняку, я произношу властным голосом:

– С каких это пор стражники на посту сидят на своих толстых задницах?

Один из них встает, второй отклеивает спину от стены. Оба превращаются в слух и буквально едят меня глазами, однако тусклый свет не позволяет разглядеть меня как следует.

– И нечего таращиться на меня, недоумки хреновы, – вкрадчиво добавляю я.

Теперь мне видна дверь между ними: она закрыта, и на ней нет даже глазка. Хорошо. Ни на одном из стражников нет шлема – человеку в броне бывает жарко даже в холодном Донжоне. Шлемы лежат у их ног. Мне нужно только подойти поближе и размахнуться дубинкой. Один быстрый горизонтальный взмах по голове первого… потом развернуться и ударить второго прежде, чем он успеет что-либо понять…

Один из них снимает с плеча арбалет и натягивает его.

У меня перехватывает горло, однако я продолжаю идти вперед.

– И что ты делаешь?

Стражник кладет в желобок стрелу.

– Третий общий приказ, сэр, – извиняющимся тоном говорит он. – Вы не на посту.

Я продолжаю шагать. Арбалет поднимается. Второй стражник неуверенно возится со своим оружием. Ну, давай же; дерзость, только дерзость!

– А ты что, заснул? – рычу я. – Почему у тебя не натянут арбалет? Где стрелы?

– Прошу прощения, сэр, – бормочет он, покрываясь мурашками.

Мне нужно всего десять шагов.

– Я прибыл для проверки.

Это почти срабатывает – стражник-недотепа совсем опускает арбалет, но зато его напарник поворачивается и направляет на меня свое оружие плавным движением, свидетельствующим о долгой практике.

– Вы не в форме, сэр. Откуда мне знать, что вы не сбежавший заключенный? Еще пять шагов.

– Я что сказал насчет таращиться?

Теперь арбалет поднимает и второй стражник.

– Да, – хрюкает он, – откуда нам знать? Вот дьявол! Какая будет глупая смерть! Они ожидают, что я начну браниться или отступлю; пройти дальше мне не дадут.

– Назад, или я стреляю! – говорит стражник.

Но тут я подхожу к нему и отвожу арбалет вниз и в сторону ладонью левой руки. Оружие срабатывает – стрела с громким «спанг» ударяется в пол. Я быстро отступаю влево, чтобы защищенное броней тело оказалось между мною и арбалетом недотепы, и в то же время обрушиваю ему на голову дубинку. Делаю поворот на левой ноге и пинаю его согнувшееся тело к недотепе, однако тот отпрыгивает, не выпуская арбалет. Я знаю с точностью до тошноты, что ему хватит одного удара сердца, дабы прокричать тревогу, а еще через один удар стрела со стальным наконечником сорвется с его арбалета и ударит в меня. На таком расстоянии она пробьет меня насквозь, а добраться до противника раньше я не успею.

Я швыряю в него дубинку в надежде испортить ему выстрел, однако тот пригибается, и она пролетает мимо. Я взвиваюсь в прыжке с боковым ударом, предполагая позже вытащить стрелу из мякоти ноги и молясь, чтоб она не попала мне в пах, но не успеваю толком подпрыгнуть, как что-то шелестит в воздухе мимо моей головы, задевает волосы, а между ключицами стражника торчит рукоять ножа.

Его глаза широко открыты, брови сдвинуты; он роняет арбалет, и мой удар едва не сносит ему голову еще до того, как оружие достигает земли. Из арбалета выпадает стрела, и он делает холостой выстрел с хлопающим звуком. Затылок стражника тяжело падает на пол.

• Предыдущая
• 67/138
• Следующая