Телефон для глухих - Столяров Андрей Михайлович - Страница 2

• Предыдущая
• 2/16
• Следующая

И тогда наше дело действительно дрянь.

На площади хлопали одиночные выстрелы.

— Сволочи, добивают раненых, — Водак заскрипел зубами. Из порезанной щеки вяло потекла кровь. Расстегнул кобуру. — Мое место там.

— Не дури, майор, — нервно сказал я. — Куда ты — с пистолетом…

— Знаю, — очень спокойно ответил Водак и застегнул кобуру. — Но ты все-таки запомни, что я — хотел. У тебя память хорошая? Вот и запомни. А когда спросят, расскажешь.

Я с изумлением посмотрел на него. Это был тот самый Водак — стриженый и широкоплечий, всегда немногословный, уверенный в себе Водак, чех, офицер международных войск в звании майора, специалист по режиму оккупации, с которым я каждую субботу играл в шахматы — по доллару партия, и очень умеренно, насколько позволяла валюта, поглощал сладкие коктейли в подземном баре «Элиста».

— Обязательно спросят, — сказал он. — Мне теперь полжизни придется объяснять, почему я здесь, а не там.

— А почему ты не там?

— Потому что, — сказал Водак и отвернулся.

Стрельба прекратилась. Только, как вьюга в трубе, завывал пожар в казармах. Весело дребезжа, вывернулась полевая кухня, похожая на самовар с колесами. К ней потянулась очередь солдат — подставляли котелки, смеялись.

— У них, оказывается, и пехота есть, — процедил Водак.

Внутри здания, где в пыльном сумраке журчала вода из перебитых труб, раздалось пронзительное мяуканье. Почти визг. Как ножом по стеклу.

— Клейст! — сказал я. — Это он!

Водак быстро прижал мою голову.

— Жить не хочешь?

Мяукали длинно и жалобно. Я как-то видел кошку, попавшую под грузовик. То же самое — невыносимо до слез. Начал отползать от пролома, через который мы смотрели. Халат задирался на голову. Локтям было больно.

— С удовольствием пристрелил бы этого подонка, — сказал Водак.

Пригибаясь, мы перебежали пустой коридор. Блестели эмалевые двери. У меня в кабинете был хаос. Часть потолка рухнула. Из бетонных глыб опасно высовывались прутья — толщиной в руку. Удушающе пахло горелой изоляцией. Я мельком подумал, что автоматика, наверное, не вырубила сеть. Было не до того. Клейст сидел в моем кресле, отталкивался от пола ногами — насвистывал. Как на пляже. Странная это была картина. Нереальная. Над головой его зияла дыра. В ней — золотое, тронутое солнцем небо.

— Ты не ранен? Дай мне сигарету! — задыхаясь, сказал я.

Он не сразу перевел на меня пустые глаза. Посмотрел с любопытством.

— С чего бы это?

Мне не понравилось его лицо — бледное, даже зеленоватое на скулах. Нехорошее лицо. Будто стеариновое. Водак за моей спиной сплюнул и выматерился от души.

— А сигарету я тебе не дам, — сказал Клейст. Аккуратно пересчитал в пачке. — Девять штук. Самому не хватит.

Вытянув длинное тело, закачался — осыпанный мучной крошкой. Руки на подлокотниках. Засвистел танго. Он всегда любил танго. Глядел сквозь дыру в утреннее небо.

Я почувствовал, что начинаю разделять всеобщую неприязнь к семиотикам. Подумаешь, дельфийские жрецы — обедают за отдельным столиком. В кино не ходят, в бар не ходят — не интересно им. Придумали себе языки: два слова человеческих, а двадцать — тарабарщина. Я пробовал читать их статьи — гиблое дело. Еще Грюнфельд говорил, что скоро семиотики будут изучать Оракула, а мы будем изучать семиотиков. Или: «Если хочешь, чтобы тебе хорошо платили, занимайся тем, чего никто не понимает». То есть, опять же семиотикой.

Водак с грохотом вытряхивал ящики из моего стола. Прямо на пол. Расшвыривал пачки микрофотографий.

— Где твой пистолет? Ведь тебе положен пистолет…

— Дома, — растерянно сказал я.

— Ах ты!.. Ах, тебя!.. — сказал Водак. Увидел среди вороха бумаг полную обойму, засунул в карман. — Ах, эти ученые… Надо убираться отсюда, Анатоль!

Он сильно нервничал. Это меня пугало. Я впервые видел, как Водак нервничал.

Опять замяукали — в самое ухо. Я вздрогнул. Водак уронил ящик — брызнули чернила на светлый линолеум. Звук шел из угла. Где потолок рухнул. Из-под бетонных обломков торчали ноги — синие, почти черные, жилистые, поросшие редкой шерстью. Как у гориллы. Мозолистые ступни подрагивали.

Я посмотрел на Клейста. И Водак посмотрел тоже.

— Это рукан, — равнодушно сказал Клейст, перестав насвистывать.

Качаться он не перестал.

У меня холодок потек меж лопаток.

Есть люди, которые не переносят руканов. Что-то физиологическое — прямо до судорог. Полгода назад был случай: новый сотрудник неожиданно столкнулся с руканом нос к носу и упал — паралич дыхания. Спасти не удалось.

Я бы, наверное, тоже упал.

— Откуда он здесь?

— Пришел, — Клейст пожал плечами.

— Ну-ка, взялись! — решительно сказал Водак. — Шевелитесь, вы оба!

— Не надо его трогать, — посоветовал Клейст. — Пусть он так и лежит.

Согнувшись, Водак неудобно, снизу, повернул широкое лицо.

— А вот я сейчас дам тебе в морду, — тихо пообещал он.

Клейст посмотрел, как бы оценивая. Понял, что — даст. Вяло поднялся. — Драка мертвецов. Это смешно, — растянул углы губ. — Ты же мертвец, Водак. Только ты об этом не знаешь.

— Давай-давай, — Водак напрягся. Бычья шея налилась малиновым.

— А я думал, что руканы не ходят в одиночку, — сказал я, оглядываясь.

— Мало ли, что ты думал, — Водак хрипел от тяжести. — Поднимай!

Мы отвалили расколотую плиту. Визжа, распрямился железный прут. Хрупнуло стекло. Я раньше никогда не видел руканов. Только в кино. Он лежал, неестественно вывернув голову. Надбровные дуги выдавались вперед. Белые клыки намертво закусили нижнюю губу. Грудь у него была раздавлена. В кашу. Перемешались шерсть, мышцы и осколки голубоватых, чистых костей. Из порванных сосудов, как свернувшееся молоко, комками, вытекала белая творожистая кровь.

Водак совал мне аптечку.

— Я не могу, — ответил я. — Я не врач. Я обычный морфолог. Я в жизни никого не лечил. И я не хочу сойти с ума. Это же рукан.

— Приказываю, — железным голосом произнес Водак.

Я отчаянно замотал головой.

Мяуканье вдруг оборвалось. Творог перестал течь. Рукан закостенел на голенях скрюченными ладонями.

Ужасно длинные были руки.

• Предыдущая
• 2/16
• Следующая