Сад и канал - Столяров Андрей Михайлович - Страница 2

• Предыдущая
• 2/33
• Следующая

Одновременно глухим басом заухала и завопила сирена. Это означало, что начинается экстренная локализация зоны «явления». Управление безопасности было сегодня на высоте. Наш горисполком, слава богу, наконец-то научился работать. Но с другой стороны, это означало, что вокруг нас стягивается сейчас кольцо оцепления. У меня оставались какие-то считанные минуты, чтобы вырваться из мешка. Значит, так, сказал я резким шепотом, непрерывно оглядываясь, от меня не отставать ни на шаг, не кричать, не шарахаться, главное – не мешать. Делай, как я, и, пожалуйста, не возражай. Будешь рыпаться, я тебя просто – брошу. Надеюсь, ты меня поняла?.. – Маргарита неистово кивала после каждого моего слова. Тихонечко поползла вслед за мной шурша коленями и локтями. Мы раздвинули кромку кустов, обрамляющих сквер: тусклым лунным изгибом сияли впереди трамвайные рельсы, одинокий фонарь освещал часть асфальта и крону широколистого дерева, а под деревом, с другой его стороны, прячась в тени, затаился солдат с автоматом. К счастью, он в этот момент шевельнулся, и что-то у него там блеснуло. Значит, путь напрямик, то есть самый короткий, для нас был безусловно закрыт. Мне совсем не хотелось объясняться сейчас с солдатами. Прикрываясь кустами, мы осторожно перебрались в сторону стройплощадки. Там стоял какой-то мерклый, сухой туман, видимо, от еще не осевшей пыли. Воздух, словно от радиации, немного светился. Громоздились бетонные блоки, жутковатая разломанная арматура. Рыбьей серостью пучились брошенные мешки с цементом. Маргарита сразу споткнулась и шлепнулась в проем между ними. Вероятно, она ушиблась, но, к чести ее, даже не застонала. Лишь протерла глаза, оставив на лице белые мучные разводы. Тем не менее, вся картина от этого немедленно изменилась. Что-то произошло, что-то незаметное, какое-то легкое потрясение. Расселся вдруг штабель досок неподалеку, сама по себе крутанулась рифленая ручка лебедки. А за пяльцами голых ободьев ее, выпирающих лепестками, будто призрак из преисподней, вдруг выпрямился человек.

Он был длинный, как бы растянутый слепящим светом прожектора, угловатый, нелепый, в тяжелом суконном костюме и даже при галстуке, уголок носового платка высовывался из кармашка, а орлиный горб переносицы, оседлали узенькие профессорские очки. Стекла их были точно залеплены молоком. Подпрыгивал, выступая вперед, острый клинышек бороды. Я успел рассмотрел это все до мельчайших подробностей. Что?!.. Дождались Второго Пришествия?!.. – выкрикнул человек тонким голосом. Шатается и сотрясает стены свои Храм Подземный!.. Крысы – синего цвета!.. Железный репейник на площадях!.. Шелестит, разгораясь страницами, книга вечного Апокалипсиса!.. Кровь, как мертвое время, сочится из букв его!.. Встают с камней мумии, и сухие глазницы их взирают на то, чего не видит никто!.. Он сорвался на визг, взлетевший в мутную небесную пелену. Я чуть не высунулся наружу, потому что узнал в нем известного всем «профессора». Тоже мой сосед, кстати, из квартиры напротив. Он уже дней пять, если не ошибаюсь, числился пропавшим без вести. Значит, все это время он просто скрывался на стройплощадке. Фары выскочивших транспортеров скрестились и поймали его в дымящийся яркий фокус. Профессор пошатнулся, видимо ослепленный, но отнюдь не упал, но стал, напротив, как бы еще длиннее. А за узкой спиной его заплясали разнообразные тени: многорукие, кажется, многоногие, ломаные по всем мыслимым измерениям. Без единого звука выскакивали они, как чертики из коробки, и стремительно падали-корчились, по очереди продвигаясь к лебедке. Я не сразу сообразил, что это – солдаты с дубинками. Руки за голову!!!.. Стоять!!!.. – вдруг камнепадами звука загрохотало из невидимого усилителя. Хорошо, что нас закрывали мешки с цементом. Мы вообще находились несколько в стороне. Тени прыгнули на человека – сшибли его и потащили. На мгновение образовался ком, дергающийся головами и локтями. Оглянувшись, я увидел, что под деревом уже пусто. Вероятно, солдат, охранявший подходы к дому, тоже ринулся на перехват. Во всяком случае, путь к нашей парадной теперь был свободен. Я так и не понял, как мы с Маргаритой перебежали на противоположную сторону. Не уверен, но кажется, на мосту нас невнятно окликнули. И, наверное, даже выстрелили: я услышал противное «вжик!» где-то слева. Пуля чиркнула по камням и, к счастью, ушла в неизвестность. Снова – громко и неразборчиво заревел мегафон, но тугая парадная дверь уже закрылась за нами. Отчетливо щелкнул замок. Я немедленно передвинул на нем шпенек блокировки. Все-таки лучше, чем ничего. Я всем сердцем надеялся, что взламывать дверь в парадную они все же не будут. Согласно утвержденной инструкции о «явлениях» этого не полагалось. Впрочем, так же, по той же самой инструкции, использование оружия тоже категорически запрещалось. Ну и что? Когда у нас соблюдались хоть какие-нибудь инструкции? Однако теперь мы, вроде бы, получили некоторую передышку. Может быть, до своих квартир добраться успеем. Было тихо. Маргарита, как дряблая тряпичная кукла, оседала по стенке. Горло у нее втягивало и выталкивало нагретый воздух. Я сказал, буквально запихивая ей в сознание каждое свое слово: Поднимайся к себе и сразу же, слышишь, сразу же, ложись в постель! Постарайся заснуть, и если потом тебя спросят, учти: ты сегодня на улицу вообще не показывалась!.. – Слабо кивнув, она потащилась наверх, оскальзываясь по ступенькам; еле слышно, по-видимому, в беспамятстве бормотала: За что это нас?.. За что?.. За что?..

Я подождал, пока за ней закроется дверь. А потом тоже медленно, преодолевая одышку, начал подниматься к себе. Наверху меня ждали проснувшиеся Близнецы. И жена, вероятно, уже металась по всей квартире, высматривая меня из окон. Наверное, уже раза четыре звонила мне на работу, и можно было только надеяться, что эти звонки не зафиксированы в рабочем журнале. Время как-никак было предельное – три часа ночи. Не хватало еще, чтоб я сам давал путаные объяснение перед нашей Комиссией. И однако даже не это сейчас меня по-настоящему беспокоило. Беспокоило меня сейчас нечто совершенно иное. Я по-прежнему видел лежащего на Канале полковника, мокрые его полуботинки, концы брюк, облепленные ряской и какими-то веточками, торчащие прямо из лацканов кителя птичьи лапки, и особенно, конечно, лицо: высохшее, потемневшее, желто-коричневое, как у мумии – с блеском стекловидной кожистой пленки в глазницах. Вот что сейчас беспокоило меня прежде всего. Я даже не сразу сумел вставить ключ в замочную скважину. Руки у меня дрожали, и бородка ключа почему-то не втискивалась. Она не втискивалась и не втискивалась, как бы я ни старался. Я уже отчаивался и думал, что придется, по-видимому, осторожно стучать. Очень уж не хотелось мне осторожно стучать. Однако до меня наконец дошло, и я просто перевернул ее другой стороной.

Это был первый настораживающий эпизод, который коснулся лично меня. А вторым таким эпизодом была разразившаяся через неделю гроза.

Лука Вепорь в середине восемнадцатого века писал:

«Бысть град ночей – камен, со дворы и домы велыки, и укоренишася без корней… А се месьто еси рекомо – Болото… Бо без дна еси и железныя травы кровянолисты поверьх яво… Таково же и есть град ночей: домы зеркальны, голанская черепица на них, а углы тех домин в муравленных израсцех… Како сладостный морок для сна и погибели стояша оне… Воды неба вкруг них лежаху хрустальны… Желтым цветомь, и рудым цветомь, и цветом тараканного олова… Мнози мняще покрыцем и златоми облекоша… Чюдна музыка играху в них со день до нощь… Проникаще иде во камен и содеяху томление… Нодевающо поясы и колпакы шутовьския, и танцоша, как обезумевши, и всюду толпяшась, и веселяхося серьди камня… А не ведомо убо в веселии человец, что се месьто еси рекомо – Болото… Бо без дна и железныя травы кровянолисты поверьх яво… И живе во земле, во Болоте, яко кладница, некое Тварь… Рожем своим бородавчата, а сути назваша есмь Угорь… Так сю Тварь назваша со скудних времен… Лупыглазех, аки беси во мраке, собой пузатех, во пятнох мнозих, сы задней плавницей… И тело свое надуваемо болотней водой… Камен-град, со дворы и пороги, стояша на Угоре, како на тверди… И пробудишося, и ракоша, и мнози развяша яво иными членами… И содешося от того тряс велыкий, и поиде с Нево-езера вода, выдохьнутая сим Тварем, и двое дни набиралась она во камен, и камен изъела весь… А с того пресекаху до срока летныйсая нощь, и стонаху, и свет в ней загорашася беле нечеловеций… Како бысть и зовут ея теперь – белыя нощь… И гореть яму – пока исполнится крайний срок»…

• Предыдущая
• 2/33
• Следующая