Наступает мезозой - Столяров Андрей Михайлович - Страница 10

• Предыдущая
• 10/129
• Следующая

Двери тюрьмы закрываются.

– Господи, зачем ты меня оставил? – насмешливо воззвал он.

Голос дико и странно прозвучал в подвальной тишине помещения. Насмешки не получилось. Перед Хельцем вырос обтянутый кожей хозяин.

– Вам угодно ещё что-нибудь, сударь?

– Нет, – немного смущенный эмоциями, сказал Хельц.

Бросил деньги на столик и выбрался из кафе наружу. Смеркалось. Красное громадное солнце опускалось за выступы крепостной стены. Прямо перед кафе раскинулся парк: тишь реки, пересекаемая закатной дорожкой. Распластались по темной воде плакучие ивы, пара черных дьявольских лебедей прилипла к зеркальной глади.

Клювы их были точно в спекшейся крови.

Хельц достал из воздуха корку и бросил, но лебеди не шелохнулись. Зато из-под зева разрушенного моста, от которого сохранился лишь каменный бык с половинкой пролета, донеслось отчетливое: Т-с-с… кто-то идет… А затем гораздо более громкое: Ладно, кидаем!…

Тут же из-за вала древних камней вылетело что-то визжащее, жалкое, переворачивающееся и, как куль, бултыхнулось в воду неподалеку от берега – две мальчишеские фигуры вырвались из темноты и стремглав, как ошпаренные, ринулись к улицам города. Хельц проводил их взглядом. Он уже догадывался, что тут произошло, и, нагнувшись к воде, вытащил мокрого поскуливающего щенка, у которого была привязана к шее какая-то железяка. Ничего не меняется, мельком подумал он. Дети вырастут в той же жестокости, что и родители. И естественно повторят их скотский идиотизм. Ему стало скучно. К счастью, здесь было неглубоко, хилая волосяная бечевка лопнула под крепкими пальцами. Щенок резко взвизгнул. Подожди-подожди, удерживая мокрое тельце, говорил Хельц. Он хотел разорвать петлю, обтягивающую шею. Щенок, однако, вывернулся из рук и, панически тявкая, помчался по направлению к городу. Вероятно, вслед за своими хозяевами.

Хельц вяло пожал плечами. Не следовало, разумеется, вмешиваться. Глупость это, растерянность, минутная слабость. Ладно, как тут насчет вокзала?

Он последний раз глянул на лебедей, которые по-прежнему не шевелились, пнул ногой камень, обросший жесткими сорняками, и уже было двинулся по тропинке вдоль берега, ведущего к дальним огням, как раздался откуда-то быстро нарастающий свист и недалеко от него бахнула о твердую почву тяжелая палка.

И сейчас же горячий истерический голос прорезал вечернее очарование:

– Вот он!… Колдун!…

Хельц оглянулся.

Из булыжных карабкающихся кверху улиц, где как раз в эту минуту затеплились чугунные фонари, проступила толпа людей, по виду довольно значительная, а впереди неё выскочил одетый в черное человек и, поддерживая настроение, усиленно замахал руками:

– Очистим город от дьявола!…

И одновременно донесся от площади яростный колокольный звон – будто скинула оцепенение громадная церковь. Хельц только поморщился. Колокольный звон не вызвал у него обычных эмоций. Не вонзилась боль в пылающий мозг, и не пробежали по телу сатанинские корчи. Просто медный набат, более никакого эффекта. Вероятно, и церковь уже лишилась одухотворенности. А вот в человеке, выступившем из толпы вперед, несмотря на сумерки и капюшон, прикрывающий внешность, он узнал господина муниципального советника Пробба, и в самой толпе, конечно, присутствовали люди из секты. Вероятно, все это было ими и подготовлено. Не случайно, он ещё час назад почувствовал слежку и увидел осторожных прохожих, державшихся в отдалении. Он не обратил на эту слежку внимания, а напрасно, следовало, вероятно, задуматься. Следовало, вероятно, учесть, что он ныне – обыкновенный земной человек и что он не может пренебрегать никакими опасностями. Опасностей теперь следует избегать. Тем не менее, Хельц по привычке совершенно не волновался – выставил перед собой распахнутые ладони, сконцентрировался и метнул в толпу шипящую синюю молнию.

Толпа загудела.

Однако, молния пролетела всего метров тридцать – и зарылась в траву, опалив её длинной дорожкой.

Толку от неё было мало.

И толпа, вероятно, почувствовала его нынешнее бессилие, потому что уверенно двинулась, спускаясь на берег, и оттуда, как град, застучали камни и палки.

– Колдун!…

– Сатана!…

– На костер!…

Расстояние, к счастью, было ещё довольно приличное. Хельц подумал и поставил ногу на поверхность реки. Нежная пленка воды прогнулась, но выдержала. Он тогда осторожно сделал один шаг, за ним – другой. И пошел, как по студню, который размеренно колыхался. Значит, все повторяется, вяло подумал он. И хождение мессии по водам, и осуждение. Только я не мессия, и предназначено это не мне.

Он прикинул, сколько ещё остается до берега. Оставалось примерно метров сто пятьдесят. На другой стороне реки лежал луг, подернутый дымкой. Клочья черных кустов, белесые струи тумана. И вдруг наискось пролетели, снижаясь над ним, красные мигающие огни. А затем докатился убийственный рев моторов. Вероятно, лайнер заходил на посадку. Это-то мне и нужно, подумал Хельц. И, немного ускоряя шаги, побрел к плоской вдающейся в реку отмели…

Шофер сказал:

– Да, мадам, к сожалению, это довольно далеко от города. Мне хотелось бы знать, вернетесь ли вы обратно.

– А в чем дело? – спросила Лида.

– В этой местности мне не найти пассажиров. Ночь, мадам. Полнолуние.

Он, казалось, намекает на что-то.

Лида холодно пояснила:

– Я оплачиваю поездку в оба конца. Вас это устраивает?

– Да, мадам.

Такси тронулось, мелькнули за окном пирсы яхт-клуба – белоснежные павильоны, рощица аккуратных акаций. А затем город кончился и распахнулось море до горизонта. Солнце уже зашло, но край неба ещё светился.

Лида откинулась на сиденье. Наконец-то она могла позволить себе немного расслабиться. Все-таки самолет – это страшная штука. Еще днем она, высунувши язык, моталась по Санкт-Петербургу, узнавала насчет полетов, выстаивала в очередях, а сейчас уже – море, тянущиеся вдоль шоссе кипарисы. Лень, истома, другая ритмика жизни. Она вспомнила, как Блоссоп однажды сказал: Вы в России привыкли, что для чего-то там предназначены. А мы здесь уже давно отказались от предназначения. Сам приход в этот мир исчерпывает предназначенность. – А душа? – довольно-таки банально спросила Лида. – А душа, – сказал Блоссоп, – растворяется в существовании. Никакого надмирного назначения она не имеет. Он, как помнится, был очень бодр, оживлен и, казалось, излучал прохладную чувственную энергию. Это было особенно ощутимо в тогдашние жаркие дни. И необыкновенно приятно.

• Предыдущая
• 10/129
• Следующая