Монахи под луной - Столяров Андрей Михайлович - Страница 9

• Предыдущая
• 9/47
• Следующая

— Все! Все! Закончили!..

Свет погас, и в темноте опустевшего номера я увидел черный патриарший крест, отпечатавшийся изнутри на шторах. Луна сияла, как ненормальная.

Вариация истекла.

— А ты не боишься постареть? — с внезапным интересом спросил я.

У Фаины размотались отбеленные локоны на висках:

— Глупый, глупый, я ведь каждый день занимаюсь одним и тем же. И мне это нравится. Ну, — садись, подвинься сюда, не стесняйся, право — какой ты… — Она разгладила морщины на покрывале и вдруг неумолимо опрокинула меня назад — загудели тугие пружины — жадно поцеловала куда-то в шею, навалилась, чмокнула, я едва успел отвернуться. Щелкнула, вылетая, пуговица на платье, и душистый телесный жар хлынул мне прямо в лицо. Переплелись борющиеся руки. Съехало полотенце со спинки. Фаина коротко и сильно простонала. От нее припахивало легким вином. Глаза привыкали, и я хорошо видел над собою полное энергичное уверенное лицо с раздвинутыми губами, сквозь которые белела яркая наклейка зубов.

— Ничего сейчас не могу, — соврал я, против воли вдыхая у ключиц сладкую медовую кожу. — Ничего не получится, прости, я совсем не могу сейчас…

— Ну и дурак! — насмешливо ответила Фаина. — Я же чувствую, что ты можешь. Между прочим, это было бы самое безопасное для тебя. — Она прижималась тяжелыми нетерпеливыми бедрами. — Думаешь, Лидка твоя сегодня тоскует одна? Ну — рассмешил. Весь город знает, как она лихо качается. Хочешь, расскажу?.. Ездили в Листвяги, это полчаса отсюда, за городом, лесной берег, я тогда была в первый раз, хотя, разумеется, догадывалась, многие уже догадывались тогда. Жора пригласил нас в бассейн, он всех новеньких приглашает в бассейн, у него на даче небольшой бассейн и холл перед ним. Сам, конечно, развалился в кресле — сигареты тебе, турецкий халат, тапочки: Раздевайтесь! — и жесты небрежные, левый глаз прищуренный. Хозяин. Саламасов. Я, было, чуток засмущалась, все-таки в первый раз, а Лидка, стерва патлатая, как ни в чем не бывало, расстегнула блузку, джинсы — медленно так стащила, не торопясь, чтобы поглядел, — стоит, понимаешь, голая, усмехается, и еще провела ладонями внутри бедер, а потом — по груди, насмотрелась порнухи. Жорик аж весь затрясся, бедный, машет мне рукой: мол, чего тянешь? Я тоже разделась, никуда не денешься, а Лидка уже идет к нему: ягодицами — туда-сюда, туда-сюда, Жора так и прижал ее за ягодицы…

Она вдруг вскинула красивую седую голову и замерла, тревожно прислушиваясь.

— Что случилось? — спросил я.

— Тихо! — сказала Фаина.

— Дева или Младенец? — спросил я.

— Говорят тебе: тихо!

Неожиданно чихнули в трех шагах от меня — резко, как выстрел, и звук этот переливами грома ударил посередине пустынной тишины.

Я только теперь заметил, что номер был двухкомнатный.

— Кто там?

— Извиняюсь — я, — в сонной хрипотце сказали из темноты. — Но вы можете спокойно считать, что меня здесь нет. Я вам мешать не буду.

Мне было все равно, а Фаина, уже одергивая платье и торопливо застегиваясь, прошептала мне в самое ухо:

— Черт его знает, вылетело из головы, не беспокойся, это — «тягач», приехал сегодня, поселили; вроде бы вполне приемлемый, зомби — конечно; скажешь ему, что это временно, и поменьше всяких разговоров, хотя — наплевать!

— Она быстро и твердо поцеловала меня — в подбородок, особенно не разбирая.

— Ну, теперь мне пора, время, как бы они не спохватились…

Я рухнул обратно на диван и поправил подушку, обшитую слипшимися кистями. От подушки разило дезинфекцией. Доносилась с потолка бодрая танцевальная музыка. Я кошмарно устал, жизнь кончалась, замирало сердце в груди, кровь еле-еле текла по опавшим венам, но каким-то краешком сознания, какой-то темной и загадочной глубиной его я смутно помнил, что это еще не все, и действительно, едва дверь затворилась за Фаиной, как низкий натруженный голос из проема между комнатами скупо поинтересовался:

— Сосед?

— Сосед, — ответил я.

— Вот какая история, сосед, — вяло сказали из темноты. — Жил-был Дурак Ушастый. Ну, он был не совсем дурак, а просто очень наивный человек. И вот как-то раз этого Дурака Ушастого вызвали к одному начальнику, а это был очень Большой Начальник, и он прослышал, что Дурак Ушастый умеет работать, как здоровая лошадь на борозде. И вот Большой Начальник сказал этому Дураку Ушастому, что поручает ему одно важное Дело. Дескать, это очень серьезное Дело, и очень нужное Дело, и его надо сделать как можно скорее, потому что вся страна ждет, когда будет сделано это Дело. Так Большой Начальник сказал Дураку Ушастому. И Дурак Ушастый взялся за это Дело. Он очень любил работать, и он умел работать, и он работал, как здоровая лошадь на борозде — изо дня в день, из года в год. Он прокладывал дороги и он расчищал пустыри, он взрывал огромные котлованы и он упорно их бетонировал, он закладывал фундаменты и он возводил цеха, он протягивал к ним издалека многокилометровые трубы. А затем он протягивал многокилометровые трубы — от них. И он опять расчищал, и он опять бетонировал. Он совсем не жалел себя. Он не спал ночей. Потому что он любил свое Дело. И Дело двигалось очень быстро, гораздо быстрее, чем его планировали. И Дурака Ушастого постоянно хвалили за это, его награждали орденами и о нем писали в газетах. И Дураку Ушастому это ужасно нравилось. Он любил, чтобы его хвалили, и он хотел, чтобы его хвалили, и поэтому он старался еще больше. И вот однажды к Дураку Ушастому пришел один человек. А это был очень незаметный и очень простой Человек. И он работал в очень незаметной и очень простой организации. И вот этот незаметный простой человек говорит Дураку Ушастому…

Я стащил пиджак и повесил его на спинку стула. Наваливалась беспросветная ночь. Сосед рассказывал абсолютно без интонаций, на одной колеблющейся горловой ноте. Так рассказывают на поминках. Я был рад, что не вижу его в темноте. В самом деле — «тягач». Я вчера уже слышал эту историю. И позавчера, конечно, я тоже слышал ее. Вероятно, я слышал ее уже не один десяток раз. Это — не «гусиная память». Я знал, что сейчас он спросит — не заснул ли я? И сосед немедленно спросил: Вы не спите? — Нет, — ответил я. Мне нельзя было спать. Черный патриарший крест отпечатался изнутри на шторах. Распахнулся мозг. Я слышал, как скребутся хлесткие крапивные ветви за окном, как, причмокивая, ползут по стеблям вверх тихие неутомимые гусеницы, как шипит, догорая, на площади, живая Звезда, как скрежещут жужелицы ядовитыми челюстями, как сопят бессонные короеды, как трещат тяжелыми крыльями рогатые неповоротливые жуки, через силу поднимаясь из мелкотравья. Мне нельзя было спать. Пробуждался великий Хронос, и тупая безглазая нечисть, облепив сферу мрака, целой армией настороженно караулила меня. — Я слушаю, слушаю вас! — сказал я в отчаянии. Мне ни в коем случае нельзя было спать. Наступала полночь, хрипел механизм часов, умирал под наркозом редактор, плакала в одиночестве старуха, мощные горячие волны времени опускались на город, шевелился и расцветал бледный чертополох, скрипели деревянные мостовые, сияла над улицами жидкая ледяная луна, призраки выходили на охоту, и я знал, что уже ничто в мире не может сегодня измениться и хотя бы на половину секунды задержать тягучий, засасывающий меня круговорот.

• Предыдущая
• 9/47
• Следующая