Владетель Ниффльхейма (СИ) - Демина Карина - Страница 6

• Предыдущая
• 6/102
• Следующая

— Идем, — Алекс вскочил и, схватив за руку, потянул Юленьку за собой.

Шел он, пригибаясь и не оглядываясь на монстров, что возились неподалеку. Конечно, они безголовые, но вдруг у них имеются глаза где-нибудь еще?

Например, на животе.

— Алекс…

— Тихо, Покрышкина. Мы только глянем.

На что глядеть? Зачем? Уходить надо туда, где безопасно. А он не понимает, словно назло. Папа вот тоже часто назло маме делает. Вроде бы и не специально, а получается, что…

Шар остановился, уткнувшись в ограду из белых ровных валунов, похожих не то на бревна, не то на огромные куски школьного мела. Вершины их, поднимавшиеся над Юленькиной головой, доходили едва-едва до половины шара.

— Рррау? — донеслось сзади. — Ррра-рра-рррау?

— Алекс…

— Да погоди ты! Смотри! Офигеть! Это же…

Самое уродливое лицо, которое Юленька когда-либо видела. А видела она не то, чтобы много, но как ей казалось прежде — предостаточно. Но это лицо было особым. Идеально круглое, с гладкими щеками и носом, что выдавался вперед, словно клюв, с крохотным ртом-дырочкой и совсем уж неразличимыми глазами, оно походило на ту страшную маску, купленную мамой на распродаже.

Мама еще врала всем, будто бы маску из Венеции выписала.

Зачем? Юленька не знала.

А это лицо было живым. Стоило Алексу — вечно он всюду лезет! — прикоснуться к пористой коже, как веки дрогнули и разошлись. Под ними оказались каменные глаза с крохотными зрачочками и желтой радужкой.

— М-мамочки, — сказала Юленька, пятясь.

Голова же ничего не сказала, но вытянула губы трубочкой и плюнула. А потом закашляла и завыла обезумевшей пожарной сиреной.

— Бежим! — крикнул кто-то, но не Алекс.

И Юленька клятвенно пообещала себе, что когда вернется домой — а она непременно вернется домой! — обязательно займется спортом. Бегом. По утрам. В парке.

Или с мамой в спортивном зале… с мамой лучше… Юленька сильно соскучилась по маме. И если бы она не бежала, то непременно заплакала бы.

Девчонка споткнулась и полетела кувырком в блеклое гниловатое море. Она падала молча, и Джек подумал, что это хорошо — тролли не услышат. А потом подумал, что кошку он все-таки пнет, и остановился.

Дышал он тяжело. Из открытого рта текла слюна, а в боку кололо, как будто туда иглу вогнали. Джек на всякий случай пощупал, но если игла и была, то сидела глубоко в теле.

— Чего встал? — поинтересовалась Снот, запрыгивая на ветку странного дерева. Ветка прогнулась, дерево задрожало, а кошачьи когти пробили нежную кору, выпуская мутные соки. Шерсть Снот стояла дыбом, а пушистый хвост нервно подрагивал. Выглядела она весьма недовольной.

Можно подумать, Джек доволен. Это же он сидел внутри пустой головы, которой тролли играли в мяч. Он цеплялся за крошащийся камень и вздрагивал от каждого пинка. Он падал, бился локтями, лбом и язык ко всему прикусил.

— Я… тебя… убью… — сказал Воробей. Каждое слово приходилось вклинивать между вдохом и выдохом. А язык распух.

И шевелится еле-еле. Джек сунул пальцы в рот, пытаясь нащупать дыру, которая просто-таки обязана была быть, но дыры не нашел. Зато едва не стошнило.

— Глупый детеныш, никогда не говори о том, чего не понимаешь. Меня крайне сложно убить.

Кошка прислушалась и удовлетворенно фыркнула:

— Но если тебе необходим отдых, то мы, конечно, можем подождать… познакомиться… ты же хочешь познакомиться с другими детенышами?

Если чего Воробей и хотел, то попросту лечь и лежать, долго-долго, пока не растает невидимая игла, ковыряющаяся в его потрохах. Но говорить он не стал, просто сплюнул тягучей кислой слюной. И капля расползлась на сером граните.

А парень, который смотрел на Джека искоса, тоже сплюнул, стараясь попасть дальше.

Парень Джеку сразу не понравился. И девчонка тоже, хотя ее Воробей вообще не разглядел. Сейчас она сидел внизу, увязнув ногами в кисельной мути и скулила. Парень же стоял и пялился на Джека.

Чужак.

От чужаков всегда проблемы. И здоровый. Харя широкая, наглая. Сытая. Одет чисто и в новье, а на плече рюкзачок висит и не пустой.

Такие на свалку не заглядывали. И правильно. На свалке Джек быстро бы с ним разобрался.

— Ты кто? — спросил парень, сунув руки в карманы. Широкие штаны его растопырились, подбородок задрался, а нижняя челюсть выпятилась, как будто он собирался снова плюнуть, но уже прицельно, в Джека. Тотчас захотелось врезать. И Джек сунул руку в карман, нащупывая камень.

— А ты кто?

Воробей подумал, что парень не ответит, и тот не торопился отвечать. Но потом все-таки сказал, цедя слова:

— Александр. Алекс Баринов. Там — Юлька. Ну а ты?

— В…

Кошка предупреждающе зашипела, и, глянув в желто-голубые глаза, Джек смирился:

— Джек.

— Снот, — промурлыкала она, улыбаясь во все усы. — Советница Снот…

— Чья советница? — поинтересовался Алекс, разглядывая уже кошку.

— Пока не знаю. Но определенно, выбор у меня появился…

Она подошла к Алексу и потерлась о ногу — предательница! — а затем крикнула:

— Деточка, не окажешь ли ты нам любезность? Не поднимешься ли наверх, пока тебя гримы не утащили?

— Она и вправду разговаривает? — одними губами спросил Алекс, и Снот ответила.

— Конечно же, я разговариваю! Или ты глухой и не слышишь?

— Ну… слышу. Просто говорящие кошки мне еще не встречались. Впечатляет.

— А мне говорящие мальчишки встречались. Не впечатляет совершенно.

Кошка вновь переметнулась к Джеку и, поочередно мигнув глазами, произнесла:

— Спустись и помоги девчонке. А то ведь и вправду утащат. И аккуратней спускайся! Аккуратней! Не порань себя! Ну почему вы, человеческие детеныши, настолько беспомощны? Ни зубов, ни когтей… куда ваши родители смотрят?!

Когда она про родителей сказала, Джеку стало совсем тошно, и он рявкнул:

— Заткнись.

Спускаться пришлось на заднице, до того скользким оказался берег. А девчонка и не подумала помогать. Она сидела, раскинув ноги, и ревела, всхлипывая и всхрюкивая.

Пятки ее в грязных кроссовках тонули в сером комковатом болоте. Чуть дальше оно светлело, избавляясь от илистых взвесей, и растекалось неоглядными водными просторами.

Если море существует, то оно именно такое — огромное и лоскутное, будто слепленное из разбухших кусков белого, серого и синего картона. Море шевелилось, и куски мешались, складываясь новыми узорами.

— У…уходи… я… я…ни-никуда… не… не пойду, — заикаясь от плача сказала Юлька. — Я… я д-домой хочу… домой хочу… а так ни-никуда не-не пойду.

— Ну и дура, — ответил Джек, прикидывая, как быть теперь. Не за волосы же ее тащить в самом-то деле! Хотя, может, и за волосы. Коса у нее была длинная толстая, нарядного рыжего цвета.

Только если дернуть за косу — девчонка завизжит.

Точно завизжит. Раньше визжали.

Когда раньше?

— Если не пойдешь, тебя гримы утащат, — Воробей не знал, что еще сказать. А она плечиком дернула и ответила, заикаясь:

— Н-ну… ну и п-пусть! Пусть тащат!

— Сожрут.

Девчонка только громче завыла. Джек оглянулся на кошку, но та о чем-то беседовала с Алексом. Ну и хрен с ними обоими. И вообще, с какой такой радости, Воробей тут стоит и беседы беседует? Снот велела? Ей надо — пусть сама и лезет. А Джеку… Джеку плевать. Он на свалке справлялся сам? Справлялся. И тут справится.

Самому — проще.

— Как знаешь, — сказал он девчонке и, развернувшись, зашагал вдоль берега.

А ведь сразу и следовало именно так поступить: быть одному.

— Эй! — донеслось сзади, но Джек не обернулся.

Он и цель себе выбрал: белоснежный утес, напоминавший акулий плавник. Утес выдавался в море, а на самой вершине его стоял дом, низкий и длинный, но по виду вполне себе человеческий.

— Эй! Ты меня так и бросишь? Вот так в-возьмешь и бросишь?

Воробей ускорил шаг. Но отделаться от девчонки оказалось не просто. Она догнала и, продолжая всхлипывать, пошла рядом.

• Предыдущая
• 6/102
• Следующая