Владетель Ниффльхейма (СИ) - Демина Карина - Страница 26

• Предыдущая
• 26/102
• Следующая

— Но дети…

— Не так уж они и малы, Ульдра. Вспомни. Разве старше был Сигурд, когда назвали его героем? А Хельги, сын Хьёрварда? Много ли он зим разменял? Атли-гунн? Прочие?

— Не притворяйся, Советница. Ты понимаешь, о чем я говорю: они внутри дети. Я же слышу. И еще: прежде герои хотя бы знали, куда идут.

Молчание воцарилось в доме, до Джека доносился треск огня, сопение Алекса и слабое, непонятное гудение.

— Путь лишь один, — сказала Снот. — И они дойдут. Посмотри, ты называешь их детьми, но Гунгнир признал руку. И Сокрушитель обрел хозяина. Знаю, что ты не веришь оружию асов, но иного нет. И Вёлунд… молчи, он получил по заслугам! Где был Вёлунд, когда корабли уходили в Волчью пасть? Где был он, когда гремела буря мечей? Что делал, когда асы кормили воронье? Сидел! А после вернулся на поле, но зачем? Не для помощи! Он собирал оружие! Варг беззаконный! Червь в железном желуде!

— В тебе слишком много гнева.

— Во мне нет крови Аудумлы. Мне неоткуда взять спокойствие. И я зверски устала держать на себе осколки мира. Поэтому, Ульдра прекрасноокая, сейчас я уйду, но вернусь и проведу их путем тени. И мы достигнем предела Хель, а Владетель сядет на трон ее.

— Но ты хотя бы расскажешь ему правду?

— Да, — помолчав, Снот добавила. — Если так будет нужно.

Драугр шел быстро, Брунмиги то и дело приходилось одергивать поводок, и всякий раз он дрожал — а ну как не выдержат лунные нити, распадутся с неслышным звоном? И остановится тварь, поведет носом, вдыхая соленый морской воздух, снежную тлень и собственный Брунмиги запах.

Бежать тогда?

Но разве убедишь от драугра? Полетит он быстрее копья. Подхватит когтистой лапой, подкинет, сам удивляясь новой силе своей. А поймав — разорвет на куски.

Страшно было Брунмиги, распрекрасно помнил он того, другого драугра, что пришел однажды со стороны гор. Как только перебрался? Зима стояла поздняя, закатная, но крепки были морозы, и спал Брунмиги на дне омута. Видел он во сне быструю форель с крапчатой спинкой. Ловил ее, подхватывая на перекатах, выбрасывал на берег и ловко когтем перебивал хребет. Вспоров мягкое брюхо, он давил икру, розовую, жирную, сладкую.

И во сне блаженно щурился Брунмиги-тролль, уплетая икру, и мясцом не брезговал. Только вот кровь рыбья горькой была… а оттого, что не кровь — вода горечью стала, окрасилась ядом, пропахла гнилым, мертвым. И ледяная кора, крепкая, как дубовые доски, треснула под тяжестью чужака.

Тот драугр был матер и огромен. Но Брунмиги, глупый, молодой, выбравшись из омута, пошел по следу. Не испугался того, что смертью от тех следов тянуло, да и каждый был в полтора альна. Драугр дня два бродил окрест, принюхивался, выжидал чего-то, а чего — одному ему ясно. На третий же день, когда замерзший Брунмиги почти решился вернуться к омуту — а держало его едино любопытство — драугр набрел на поляну, на которую на Йоль слетались мары. Он обнюхивал кривые осины, заметенные снегом до самых вершин, обкусывал веточки и урчал. Затем вдруг упал на снег и принялся кататься, оставляя полосы синей прошлогодней шкуры. Вой его разнесся по округе, всполошив мелких птах.

На четвертый день драугр, сияя обновленной кожей, подкрался к вырубкам. Он залег в сугроб и, положив лобастую голову на руки, принялся ждать. Брунмиги, зарывшийся в сугроб под самые древесные корни, тоже ждал.

Наползали лиловые сумерки. Ветер разыгрался, погнал поземку, завивая причудливыми клубами. И в разноголосицу метели вплелся детский голос.

— Мама… мамочка… мамочка, мне холодно… забери меня, пожалуйста.

Брунмиги сам не сразу понял, что голос этот принадлежит драугру.

— Мамочка, милая, возьми меня домой.

Ветер сносил голос к домам, протаскивал в щели, кидал вместе со снегом в открытые камины. И танцующее пламя лишь прибавляло жизни зову.

— Мама…

Первым выскочила женщина. Брунмиги помнил ее — старую рабыню, которую держали из жалости. Каждую весну она приходила к омуту и сидела, глядела в воду, напевая на незнакомом троллю языке. Сейчас она бежала, проваливаясь в глубоком снегу, барахтаясь в нем, как курица в воде.

— Стой! — кричал ей молодой парень, не смея, однако, выйти за порог. В левой руке его пылал огонь, а правая сжимала рукоять меча.

Тогда Брунмиги не знал, что против драугра мечи бесполезны.

Когда женщина оказалась за стеной, невысокой, но прочной, драугр вылетел из сугроба. Он несся тенью и тенью же накрыл несчастную, придавил всем телом — только кости хрустнули. Драугр не стал есть старуху. Он чуял другую добычу, куда как более лакомую.

Люди собирались.

Выли турьи рога, гремело железо, плыла вонь чудодейских трав да кровавые руны ложились на щиты, грозя врагу погибелью. Но враг не боялся. Драугр встал на задние лапы и захохотал.

— Мамочка… мамочка… иди ко мне!

Он отмахнулся от стрел. Копья лишь потревожили свалявшиеся, смазанные трупным жиром волосы. Огненную полосу драугр просто раздавил.

Люди держались вместе. Шли они, как, верно, ходили в бой, локоть к локтю, щит к щиту. Скрипели на морозе кожаные куртки, похрустывало железо доспехов.

— Возьми меня домой! — драугр взмахнул лапой и сбил троих.

Подхватил упавшего, подбросил высоко-высоко и поймал на пальцы, жесткие, как колья. Когти пробили кольчугу и вышли из груди.

Тогда Брунмиги сжался в комок и сидел до утра. Слышал он лишь крики, вой и грохот. Утром сменились они чавканьем. Драугр сволок мертвецов в кучу и уже там потрошил, выбирая мясо помягче. Кривые зубы его с легкостью крошили кости, а шершавый язык одинаково хорошо сдирал и кожу, и железную чешую. Головы драугр выставлял в линию. Каждую укладывал бережно, снегом оттирая кровь с лица. Сам ложился рядом и ждал ночи.

Брунмиги бы в омут вернуться, но вышло так, что дорожки, драугром натоптанные, отрезали путь. А ступить на чужую тропу тролль боялся. Вот и сидел под корнями осины, трясся да молил асов, чтоб послали героя убить чудовище беззаконное.

Но какое асам дело до простого тролля? Четыре ночи гулял драугр. Четыре дня росла полоса из голов составленная. А на пятый драугр пошел в деревню. Он запрыгивал на крыши и разламывал их с такой легкостью, как будто бы сделаны она была из соломы. И проваливаясь в дыру, веселился — до Брунмиги доносились счастливое уханье драугра, людские плач и крик, вой псов и хрип скотины, которую драли на куски.

Только когда никого живого не осталось — хоть бы куренка или собаки — ушел драугр. Напоследок он с корнями выдрал осину, под которой сидел Брунмиги. О, помнит тролль синюю кожу и глаза черные, живые, как весенняя земля. Помнит вонь ядовитую и ярость, что ломала драугру ребра, терзала нутро вечным голодом. Ждал, что сожмет тварь лапу да раздавит его, крохотного и беспомощного, как давила людей. Но драугр рыкнул и исчез.

В том поселке долго никто не жил… а потом люди забыли. У их племени короткая жизнь, и память не длинней. Сам Брунмиги все вот помнил распрекрасно.

И поглядывал на чудище, силясь страх одолеть. Говорил себе, что этот драугр — не чета прошлому. Мал. Слабосилен. Еще и приморочен Варгом. В мертвой голове его отныне одна цель, и голод ей не помеха, но подмога.

Вот и бежит драугр, когтями камни метит. Спешит догнать мальчишку, надеется, что, волю хозяйскую исполнив, свободу получит. Да только пуста его надежда.

Нет, мальчишку-то драугр найдет. И сожрет.

Но вот что дальше?

Алекс проснулся, когда заскрипела дверь.

До этого момента он знал, что находится во сне. И сон был страшным. Алекс стоял на мосту, протянутом над бездной. Мост походил на позвоночник диплодока, который Алекс в музее видел. Белые позвонки на шампуре-штыре растопыривали лопасти остевых отростков. И остатки ребер смотрели в серое небо. Мост вздрагивал, и позвонки хрустели, расползаясь мелкими трещинами. Летели в бездну остатки ярких красок. Красной. Синей. Желтой. Зеленой…

• Предыдущая
• 26/102
• Следующая