Курортный роман с продолжением - Полякова Галина Викторовна - Страница 43

• Предыдущая
• 43/58
• Следующая

– А мы никогда не расстанемся!

– Никогда… ты и в самом деле так думаешь?

– Конечно! Как же иначе?

– Я старый…

– Прекрати!

– Больной…

– Не продолжай! Это глупо, неужели – не понимаешь?

– Ты действительно считаешь, что любишь меня? – с непонятной усмешкой взглянул на нее Георгий.

– Да что с тобой? – возмутилась Катя. – Это Мишка так уработал тебя, пока ты копал ему грядки?

– Я и сам не дурак.

– Хочешь, докажу?

– Хочу! Докажи! – Георгий оживился. – Как?

– Как угодно! Как скажешь! Хочешь, сама покончу с собой?

– Что за бред, – разочарованно протянул он.

– Ну, придумай сам. Что хочешь! Любое испытание! Скажи, что я должна сделать, чтобы ты поверил?

Георгий откинулся на спинку скамьи и закрыл глаза. Голос прозвучал тихо, еле слышно:

– Давай уедем…

– Куда? В Киев? Это невозможно, ты должен понять.

– Не в Киев. В маленький городишко у моря. В Ялту, Алупку, Алушту… купим домик с окнами на море. Представь – утро, подходишь к окну, а оно там. Всегда на месте. Огромное… Синее, черное, любое. Дышит, смеется, скандалит… А мы стоим и смотрим. Поедем? – Катя растерялась и замолчала. Мысли беспорядочно метались в поисках ответа. Пауза длилась. – Вот видишь? А говоришь, любишь. Такого пустяка не можешь для меня сделать.

Она, наконец, возразила:

– Какой же это пустяк? Совсем даже не пустяк. Тебе прекрасно известно, что мама серьезно больна, отец стар и тоже не слишком здоров. У них никого нет, кроме меня и Алешки. Если мы бросим их, это убьет обоих. Не сразу, но обязательно.

– Мама, папа, сын, еще кто-то… – устало проговорил он, закинув ногу на ногу и разбросав руки по спинке скамьи.

– Зачем ты так? Никого, кроме тебя… поверь, наконец!

– Верю, верю, всякому зверю… – Он вдруг разрушил вальяжную позу и резко согнулся, взглянув на нее откуда-то снизу. – А знаешь, что мне однажды сказала прокурорша?

– Зина? С юга? Что же такое интересное она тебе сказала?

– Она уверена, что ты развела нас с Мишкой, как последних лохов. Что только в тихих омутах и водятся пылкие русалочки. Хвостик отстегивают решительно, коль симпатяга рыбачок убедительно попросит. Но что-то русалочку напрягло. Может, слишком многого паренек хотел от нее? Переусердствовал в изысках? Плечико лилейное чуть не разгрыз ей в порыве страсти… Зинуля была под сильным впечатлением. Вот и решила осторожная наяда поберечь свой хвостик. Но пожалела красавчика – сама отказать в продолжении экзотичных утех не решилась, а попользовала с этой целью двух провинциальных лопушков.

Катя глотнула воздуха и замерла.

– Молчишь? Все так? Профессионал прав? Ну-ну, – Георгий насмешливо разглядывал ее побледневшее лицо под опущенными ресницами. – Неприятно? Нет ничего тайного? Ничего, Катюша, бывает. Это жизнь, а мы ее прожили.

Нестерпимое желание охватило ее – прочь отсюда! Сейчас же! Сию минуту! Улететь! Исчезнуть! Раствориться в воздухе! Не видеть эту ехидную ухмылку. Не слышать тихого, вкрадчивого голоса. Вырваться из его жизни и выбросить из своей. Подальше от этой скамейки, от него, от его слов и мыслей…

Она стремительно поднялась. Георгий едва успел схватить ее за руку, с силой дернув к себе.

– Куда?! Стоять! Не так быстро! Не нравится? Что-то не так? Она отвернулась, застыв в напряженном ожидании, когда ослабеет зажим, сковывающий запястье. Смотрела под ноги, готовясь к рывку.

– Что, язык проглотила? Скажи что-нибудь. Оправдайся, если можешь.

Она медленно повернула к нему бледное лицо и, разомкнув пересохшие губы, негромко произнесла:

– Я не собираюсь оправдываться. Ни перед тобой, ни перед твоими родственниками, ни перед этой сукой. У вас и без меня чудная компания. Сожалею, но мне она не интересна. Собирай и дальше всякую мерзость про меня, раз одного Мишутки недостаточно. Желаю удачных находок в увлекательных поисках. Пусти!

Она вырвалась, но Георгий вскочил, схватив ее за плечи. На белом лице ярко сверкали больные глаза.

– Остановись! Куда ты?

– Уйди! Убери руки! – она резко развернулась в противоположную сторону. Но он опередил ее, преградив путь.

– Стой! Не уходи!

– Георгий, ты смешон. Пусти меня. Я не желаю тебя видеть. Но он не отступил, заговорив горячо и торопливо:

– Кать, не уходи. Не бросай меня. Ну, хочешь, убей! Я гад, скотина! Прости меня, любовь моя. Ты обязана простить, потому что еще никто не любил так, как я. Никто, Катя! Посмотри на меня! Я чудовище. Я ужасен. Черен! Внутри и снаружи. Что ты нашла во мне? Я не живу, когда не вижу тебя, я не верю, что ты… любишь.

Его трясло. Он стоял близко, держа ее за плечи, вонзив лихорадочный взгляд в сердитые серые глаза. Выглядел измученным, усталым, совсем больным. Голос дрожал и прерывался.

С неимоверным облегчением она почувствовала острый укол в сердце, и пронзительная жалость накрыла ее душной волной. Она простила ему все и сразу, едва услышав бешеный стук, рвущийся из его груди. Слезы впитывались в новый джемпер и портили обновку. «Ничего, брошу в машинку, будет, как новый…» – с трудом собирала она разбегающиеся мысли, погружаясь в негу примирения.

– А знаешь, что такое бред ревности? – вдруг спросил Георгий, оторвавшись от нее. – Что-нибудь слышала об этом? Читала, быть может?

– Ничего я не знаю. Не читала, не слышала, не имею представления. Зачем мне?

– И слава Богу, Катя. И не читай, не узнавай. Не надо тебе, – договорил он, снова прижав ее к себе.

– Гошка, ты ревнуешь, потому что не веришь мне. Ты удивительно глуп, Георгий. Надо же, дожить до глубокой старости и остаться таким глупым. Сколько можно повторять – мне нужен только ты! Я люблю тебя! Так за что же я все время получаю? То от твоего Мишки, теперь и от тебя.

– За что? – он вновь помрачнел. – За то, что ты молода и прекрасна, как майский сад, любимая. За то, что я не стою такого царского подарка. А что, по-твоему, я должен думать? Что я, старый хрен, потрепанный жизнью и многократным злостным невоздержанием, замеченный во всех смертных грехах и погрязший в них по макушку, и есть тот самый принц на белой лошадке? Рыцарь без страха и упрека? Я стар, болен и беден, Катя. Я не могу умчать тебя в тридевятое царство и осыпать сокровищами. Я все их давно промотал и растратил. Мне нечего предложить тебе, кроме моей любви…

– А мне ничего не надо, кроме твоей любви, Гошенька.

– Домик у моря… – продолжил он, не слыша ее, – стариковская мечта. Он не нужен тебе, этот маленький домик. И я тоже скоро перестану быть тебе нужен. Ты должна блистать и сверкать, покорять и восхищать, а не сидеть со мной в этом домике, уставившись в морскую даль…

– Хватит, остановись, прошу тебя, – она закрыла ему рот рукой. – Не хочу я никого покорять и не собираюсь ни перед кем блистать. Ты же знаешь меня, чувствуешь. Догадываюсь, откуда ветер. Ну, да Бог с ним, старым дураком. Ты – это все, что мне нужно. Я хочу одного – быть с тобой. И только с тобой! Всегда! Не знаю, как убедить тебя. Женись на мне поскорее, и все наладится. Жили же так Высоцкий с Влади, и мы сможем какое-то время. По крайней мере, ты успокоишься.

– Не говори глупости, – твердо сказал Георгий, отстранив ее от себя. – Ты не Марина, а я не Володя. Я никогда не буду спокоен, живя с тобой порознь.

– Почему? Чем я хуже? Почему Высоцкий доверял признанной красавице, звезде мирового кинематографа, а никому не известная Катя не достойна твоего доверия? – возмутилась она.

– Почему? А ты вспомни, что было в «Золотом колосе» в мой последний приезд перед еры… перед тем, как я пропал.

Катя напряженно вспоминала – что же такого особенного произошло в тот далекий мартовский день? Она помнила, что они долго гуляли по ВДНХ, замерзли, проголодались, зашли в ресторан пообедать. В дальнем конце пустынного зала за длинным столом сидела единственная компания. Гомон веселых голосов гулко отдавался под высокими сводами. Георгий занял столик подальше от шумного общества. Катя захотела курить и рылась в сумке в поисках зажигалки. Она держала в руке незажженную сигарету, недовольно оглядываясь по сторонам. Георгий пожал плечами.

• Предыдущая
• 43/58
• Следующая