Курортный роман с продолжением - Полякова Галина Викторовна - Страница 26

• Предыдущая
• 26/58
• Следующая

– Куда? – внезапно охрипнув, спросил Жора, быстро оглянувшись на освещенный подъезд.

Она представила, как его губы коснутся ее кожи, и прошептала:

– В шею…

Жора наклонился, и она вздрогнула, почувствовав его жар сквозь густые усы.

– Катя, Катя, что я делаю… – бормотал он, осыпая ее шею и подбородок жадными короткими поцелуями. – Я же нарушаю конвенцию, Катя…

Она обнимала его обеими руками, едва держась на ногах от внезапно сокрушившей ее слабости. Казалось, если она оторвется от него хоть на мгновенье, то рухнет на асфальт, как сломанная ветка. Шквал томительно кратких прикосновений затягивал в глубины неизведанной неги. Собравшись с силами, она смогла членораздельно произнести:

– Что? Что ты нарушаешь, Жорик?

– Я нарушитель конвенции, Катя… я клятву дал… он слово честное взял с меня… я обещал ему…

Она несильно оттолкнула его:

– Да, кому? О ком ты говоришь?

– Мишке, брату, кому еще?.. – он привлек ее к себе и поцеловал в губы нежно, как ребенка.

– Все равно ничего не понимаю… – Она и в самом деле ничего не соображала, одурманенная его сдержанной близостью и странной недосказанностью объятий. – Какой еще брат? Причем здесь твой Мишка?

Они стояли и целовались, не в силах оторваться друг от друга. Цветущие ветви скрывали их от глаз редких прохожих.

Терпкий, сладкий запах пьянил. На асфальте лениво меняли очертания кружевные тени. Жора с силой сжал ее пальцы.

– Давай… убежим от него…

Этот бег она вспоминала долго. Они неслись по тротуарам, взявшись за руки, как школьники, сбегающие с урока. Мелькали слабо освещенные улицы и проулки. Стараясь не высовываться из тени, они бежали под распластавшимися над ними ветвями. Жора несся чуть впереди, нагнув голову, чтобы не врезаться в невидимый сучок. Катя летела за ним, не задумываясь о направлении. Они выскочили на ярко освещенную улицу и остановились.

– Куда дальше, Жорик?

– Вперед! – Он потянул ее за руку, торопливо зашагав по направлению к центру, и вдруг остановился – Кать, не называй меня Жориком. Меня трясет, когда ты меня так называешь.

– Да? – удивилась она. – А как надо?

– Меня зовут Георгий. Можно Гоша. Только не Жорик… – он нервно передернулся.

– Не вопрос… – она взглянула на него и изумилась произошедшей с ним перемене – суровое, почти незнакомое лицо взрослого мужчины в упор смотрело на нее. – Больше ты от меня не услышишь это имя, обещаю.

Они стояли в свете уличного фонаря и смотрели друг на друга, будто увиделись впервые. И одновременно бросились в объятья.

– Катюша, Катенька, что же это? Что я наделал, болван. Черт… Мишка… – бормотал Жора, целуя ее волосы.

– Аятебя прошу, не произноси больше имени своего Мишки, – оторвалась от него Катя. – Меня от него тоже трясет…

– Да ты что? Почему? – засмеялся он. – Ты ведь замуж за него собиралась?

– Не издевайся, уж лучше Аркаша…

– Ну уж нет! Никаких Аркашек и Мишек! – он прижал ее к себе, не отрываясь от ее глаз. – Никому! Слышишь? Никому не отдам! Ты моя, Катя. Только моя!

Она обрадовалась его словам всем сердцем, зная, чувствуя, что нет в них никакой фальши или излишней самоуверенности. А их собственническую категоричность, отныне и навсегда ограничивающую ее свободу, с легкостью простила ему. Катя лукаво улыбнулась:

– У тебя уже есть основания для таких заявлений?

Он смутился на мгновенье и вновь крепко обнял ее.

– Сейчас же замолчи! Я и так не могу поверить, что сделал это. Не пугай, я и сам боюсь.

– Чего? Или кого?

– Себя, Катя…

Она взглянула на него смеющимися глазами:

– Так ты трус? Вот, значит, какие вы, спортсмены чемпионы. Давай уйдем от этого фонаря – весь город на нас глазеет.

Они зашагали по центральной улице, заполненной праздной толпой, мимо многочисленных зданий со светящимися вывесками. Из раскрытых окон неслась музыка, веселые голоса, аппетитные запахи. Георгий свернул к интуристовскому ресторану.

– Куда ты? Нас не пустят, там вечное спецобслуживание, – упиралась Катя. Но он не слушал ее и шел вперед, крепко держа за руку. У входа он сунул швейцару купюру, и они беспрепятственно прошли в сверкающий вестибюль.

Закуска заветривалась в салатницах и блюдах. Георгий подливал шампанское в конусообразные фужеры, доставая бутылку из серебристого ведерка. Они не разговаривали, смотрели друг на друга не отрываясь, и хотели только одного – быть вместе. Близко…

Заиграл оркестр, и Георгий протянул ей руку. Они прошли в самую середину танцующей толпы, и он обнял ее. Она предчувствовала и ждала от него именно такого объятья – несдержанного и досказанного. Но оно потрясло ее. Такого странного сочетания острого земного счастья с каким-то нереальным, почти абсолютным покоем она еще не испытывала. Казалось, эти сильные руки отгораживают ее не от толчков подвыпивших танцоров, а от всех бед и невзгод мира. Почему никто не рассказывал ей ни о чем подобном? Даже не намекал, что такое бывает? Хотелось проверить на прочность это неизвестное новое, ворвавшееся в ее жизнь. Нащупать его границы…

– У тебя с женой было так же или иначе? – небрежно спросила она.

Георгий отодвинулся, унося с собой неизведанные ощущения.

– О жене мы говорить не будем, лады? Больше вопросов на эту тему не задавай.

Границы были! Вот они – жена. Хоть и бывшая, но, как водится, святая. А Катя – так, пустячок, южный романчик. Стоит ли его продолжать в таком случае? С этим традиционным мужским установлением о неприкосновенности хоть и поруганной, но всегда святыни она была знакома давно и хорошо. И эти границы в его устах напугали ее. Их тесные размеры не совпадали с ее ощущениями совершенно.

– Кать, что? Что-то не так?

– Ничего страшного, танцуем дальше.

– Нет, я так не могу. Скажи, что случилось? Я что-то ляпнул? – Георгий остановился. – Говори!

– Ничего особенного. Просто до смерти надоели эти ваши «жены непорочны». Сплошь святые мадонны! Светлый образ хранится в душе, как неприкосновенная реликвия. Не дай Бог загрязнить его даже вопросом из недостойных уст блудницы. Я сыта этим по горло, Жорик!

– А, вот ты о чем? – Он тихо рассмеялся и привлек ее к себе. – Ты ничего не поняла. Вернее, поняла, как тебе надо. Не ее светлый образ хранится в душе, а та куча собственного изготовления, которую я наваял ей. Вот о чем не хочется вспоминать и говорить. А жена моя бывшая очень неплохой человек и весьма красивая женщина, Катюша.

– Красивей меня?

– Но не в этом умопомрачительном платье, – засмеялся он облегченно и вдруг посерьезнел. – Знаешь, что самое ужасное?

– Что? – напряглась она.

– Ты точно такая, какой должна быть. Это потрясает и пронзает меня насквозь, как кол – внутренности несчастного Кампанелло…

Они пришли на безлюдный городской пляж. Светила луна. Сияли далекие звезды. Тихо вздыхало море. Георгий держал в руке бутылку шампанского с ресторанным штампом. Они уселись на самом конце бетонного волнореза, далеко уходящего в море. Разулись, свесили ноги в воду. Георгий обнял ее. Они молчали, но слов и не требовалось – все уже было сказано между ними.

– А пить будем из горлышка?

– Ни в коем разе! – спохватился Георгий. – Все предусмотрено, мадам!

Он достал из-за пазухи знакомый конусообразный фужер, но тот вдруг выскользнул из его руки и покатился, зазвенев о бетонную плиту. Георгий дернулся, успев схватить его у самого края. Он с сожалением смотрел на прозрачную воронку с отколотой ножкой.

– Пить можно. То, что надо, цело.

Они пили шампанское из некоего подобия хрустальной чаши, передавая ее друг другу, и целовались при передаче…

Сколько прошло времени, Катя не знала. Мгновения казались вечностью. Хотелось длить и длить их, переживая каждое как можно полнее и глубже, не проронив ни капли на шершавый бетон. Она почти физически ощущала, как оба они растворяются и исчезают в этих мгновениях, но каким-то непостижимым образом сохраняются и остаются в них…

• Предыдущая
• 26/58
• Следующая