Зодиак - Стивенсон Нил Таун - Страница 53

• Предыдущая
• 53/72
• Следующая

Кельвина трудно описать. Мы учились вместе в университете. У него была манера то появляться на занятиях, то снова исчезать. Не уверен, что он хотя бы записывался на лекции или платил за обучение. Это не имело для него значения, поскольку на отметки, зачеты или дипломы ему было наплевать. Его просто интересовало то и се. Если любая данная лекция была скучной, он уходил, слонялся по коридорам и аудиториям и оказывался, скажем, на задней парте семинара по астрофизике или старофранцузскому языку.

Позднее я узнал, что он учился по особой программе, которую администрация придумала, чтобы привлечь тех студентов, которые обычно шли в Гарвард или МТИ. Университет брал их без какой-либо платы и даже устроил особое общежитие на Бейстейт-роуд. В особых затратах она не нуждалась, поскольку не приходилось раскошеливаться на стипендии, просто с этих студентов ничего не требовали за обучение. Университет ничего не терял, ведь без этой программы такие студенты все равно бы не приходили.

Кельвин появлялся, лишь когда сам того хотел. Он начал учиться в первый год программы, пока еще в ней не устранили все огрехи. Со временем администрация решила, что он как раз один из них. Поэтому на второй год на него начали давить, требуя, чтобы он записался на конкретные курсы и получал приличные оценки. Он записался на несколько начальных, тратил на учебу от силы час в неделю и получал высшие баллы, а остальное время проводил на семинарах по астрофизике.

В следующем году от него потребовали планомерного прогресса, мол, пусть выберет, в какой области будет специализироваться. На том все и кончилось. Впоследствии он основал собственную компанию и преуспел. Он жил в собственном доме в Бельмонте с женой, сестрой и несколькими детьми (я так и не понял, чьи они были), писал концептуальный софт для тридцатидвухразрядных компьютеров и время от времени помогал мне с кое-какими проблемами.

В Бельмонт мы добрались лишь в начале двенадцатого, дом стоял почти темный, но мы увидели Кельвина: он работал у себя в кабинете на третьем этаже, там у него был своего рода застекленный «фонарь». Он тоже заметил, как мы подъехали, и я помахал ему снизу, поскольку мне не хотелось переполошить всех, позвонив в дверь. Кельвин спустился и открыл дверь.

– Сколько зим, С.Т.!

Как всегда, его радость была искренней. Подошел его пес-дворняжка и обнюхал мои колени. Я уже собирался переступить порог, но тут мне впервые пришло в голову, что здесь живут дети.

– Не уверен, что мне стоит входить. Я заразился какой-то трансгенной бактерией.

Кельвин – единственный, которому я мог сказать такое прямо, не давая заранее понять, что нас занесло в полнейший абсурд. Сам он ничего необычного тут не нашел.

– Дольмечерова? – поинтересовался он.

Ну конечно. На моем месте Дольмечер сделал бы то же самое: обратился к Кельвину.

– E. coli с перерабатывающей ПХБ плазмидой, верно?

– Ну да.

– А запах откуда?

– Выгрузил немножко ее в пикапе, в ведро.

– Подожди секундочку.

Сходив в гараж, Кельвин вернулся с цистерной бензина. Вытащив из пикапа ведро, он налил туда бензин и, отойдя на несколько шагов, бросил спичку. Мы все постояли несколько минут, глядя, как оно горит. Объявились пожарные: какая-то жертва Альцгеймера через улицу позвонила пожаловаться на огонь у соседей в дымоходе. Мы объяснили, что это химический эксперимент, и они уехали.

– Впущу вас через черный ход, – сказал Кельвин, когда все сгорело до пепла. – Поговорим в подвале.

Мы спустились в подвал, заставленный электрическим и электронным оборудованием, и расселись на табуретах. Я водрузил на верстак плотно закрытый бочонок из-под маргарина. Над верстаком покачивалась голая лампочка, заливая контейнер желтым светом, токсичный эксперимент в нем отбрасывал резкую черную тень на стенку с рисунком цветка.

– Хорошо. Дольмечер привез мне образец, но его уже был ослаблен антибиотиками.

– Откуда ты знаешь, что этот не ослаблен? – спросил я.

– Колбаска хорошей формы. Если бы ты принимал антибиотики, эффективные против E. coli, у тебя был бы понос.

Бун и Джим с усмешкой переглянулись.

– Похоже, мы пришли куда надо, – подытожил Бун.

Он был прав. Когда дело доходило до науки, Бун и Джим понятия не имели, о чем я говорю. Но Кельвин был настолько впереди меня, насколько я опережал их.

– Извини, что явился в такой час, – сказал я, – но… поправь меня, если я ошибаюсь, речь ведь идет про конец света, так?

– Об этом я и спросил Дольмечера. Он сказал, мол, не уверен. Мол, только недалекий человек хватается за самый худший вывод, дескать, эта его бактерия превратит всю соль в океанах в полихлорированные бифенилы.

– Дольмечер знает, как ее прикончить?

Кельвин улыбнулся.

– Вероятно. Но говорил он довольно бессвязно. И на штанинах у него была свежая кровь.

– Проклятие, Кельвин! Нужно было задержать его и расколоть.

– Он был вооружен, к тому же явился, когда мы праздновали день рождения Томми.

– О!

– Убить можно все. Можно сбросить огромное количество токсинов в гавань и ее отравить. Но вступает в силу «Уловка-22». Если ты не «Баско», у тебя нет ресурсов, необходимых для столь грандиозного проекта. А если ты «Баско», то не захочешь прибегнуть к таким очевидным методам из-за… из-за таких людей, как ты, С.Т.

– Спасибо. Мне уже полегчало.

– Конечно, учитывая, что ты теперь мертв, они слегка расслабятся.

– Так зачем к тебе приезжал Дольмечер? Просто чтобы предупредить?

– Да. А два дня назад он позвонил – между налетами на аптеки. Ему удалось найти немного триметоприма. Похоже, этот сульфамид неплохо справляется с бактериями.

– Так давайте сбросим пару грузовиков в гавань, – предложил Джим.

– У нас нет пары грузовиков, – отозвался Кельвин. – И вообще сомневаюсь, что антибиотики или сульфамиды – это ответ. Они – большие, сложные молекулы. Идут вразрез с Принципом Сэнгеймона Тейлора.

– Ух ты, Кельвин! Я польщен.

– Изготовлять большие сложные молекулы в масштабах гавани трудно. Выход только один – генная инженерия, превращение бактерий в химические заводы. Вот кто наш враг – армия маленьких заводов по производству яда. Но способной ей противостоять армии у нас нет. Не существует бактерии-конкурента, которая производила бы триметоприм. Поэтому нам нужно найти эквивалент ядерной боеголовки. Что-нибудь простое и разрушительное.

Хм, Кельвин, похоже, заинтересовался собственными словами.

– А ведь это идея! – продолжал он. – Если контаминация выйдет из-под контроля, возможно, нам придется спасать мир, взорвав пару боеголовок в гавани. Бостон мы потеряем, зато океаны убережем.

В этот момент Джим с Буном отодвинулись подальше и, открыв рот, наблюдали за Кельвином. Мы услышали, как по линолеуму скребут подошвы чьих-то тапочек, и на лестницу хлынул свет из гостиной.

– Кельвин, – сказал пятилетний малыш, – можно мне клюкволина?

– Да, милый. Налей в свою кружку с Ра, – посоветовал Кельвин.

– Клюкволин? – удивился Бун.

– Клюквенно-малиновый сок, – объяснил Кельвин. – Я люблю этот дом, поэтому давайте пока не будем о ядерной войне. Я просто аналогию привел. Нам нужно найти что-то, к чему восприимчивы трансгенные бактерии. С твоим образцом это будет намного проще. Жаль только, что у меня нет лаборатории получше.

Я рассказал ему, как связаться с Таней и Дебби. Так он получит доступ в оснащенные лаборатории университета. С чашкой в руках спустился малыш, и Кельвин усадил его себе на колени. Мальчишка держал кружку перед лицом как кислородную маску и, наблюдая за нами поверх нее, ритмично хлюпал соком.

– В «Биотроникс» знают, что ты жив?

– Скорее всего нет. Слушай, Кельвин! А ты-то знал? Удивился, меня увидев?

Он нахмурился.

– Я спрашивал себя, где может выбросить на берег твое тело. Ты же не идиот, чтобы выходить в открытый океан без спаскостюма.

– Спасибо.

– Но следует ли говорить Дебби и Тане, что ты жив?

• Предыдущая
• 53/72
• Следующая