Инквизитор Эйзенхорн - Абнетт Дэн - Страница 38

— Есть и другое объяснение, — сказал мне Титус Эндор во время мессы в Имперском Соборе Дорсая. — Несмотря на могущество и влияние Дома Гло, не они стояли на вершине пирамиды заговора. Есть кто-то и выше.

Такое, конечно, тоже возможно, но я знал, насколько заносчивы и честолюбивы Гло. Они не из тех, кто подчинился бы другому хозяину. По крайней мере, человеческому хозяину.

Тем временем беспорядки добрались и до Гудрун. Один из городов на юге подвергся серии взрывов, а фермерское поселение на западе вымерло от отравления нервным токсином, сброшенным в его водозаборы. Военный флот Скаруса по-прежнему прилагал усилия, чтобы оправиться от повреждений, причиненных самому себе, а адмирал Спатиан вернулся из своего похода за кораблями Эструма с пустыми руками. Эти суда просто исчезли. Я обменялся посланиями с Мадортином, который сообщил мне, что в командовании Военно-космического флота теперь мало кто сомневался в том, что гибель «Ультима Виктрикс» и последовавший за ней погром стали результатом саботажа. Влияние нашего врага простиралось даже на Военный флот.

А затем в двух огромных городах-ульях Трациан Примарис поднялось открытое восстание. На улицы вышли тысячи рабочих, пораженных порочным влиянием Хаоса. Они занимались поджогами, грабежами и убийствами. И открыто демонстрировали непотребные знаки Хаоса.

Планы лорда главнокомандующего насчет крестового похода в Офидианский субсектор откладывались на неопределенный срок. Военно-космический флот Скаруса снялся с якоря и устремился подавлять восстание на Трациане.

Но это оказалось только началом. В предместьях столицы Саметера вспыхнул откровенный мятеж, а днем позже разразилась гражданская война на Гесперусе. Оба случая носили признаки влияния Хаоса.

Этот печальный период упомянут в Имперских хрониках как Геликанский Раскол. Он длился восемь месяцев, и в открытой войне на этих трех мирах погибли миллионы, если не вспоминать о сотнях менее крупных инцидентов на других планетах, включая Гудрун. Лорд главнокомандующий получил-таки свой священный крестовый поход, хотя вряд ли он представлял, что его придется вести против населения собственного субсектора.

Все власть имущие, и даже мои достойные собратья-инквизиторы, были настолько ошеломлены этим бунтом, что это практически парализовало всю работу. Заклятый враг человечества нередко действовал открыто и жестоко, но в этот раз его поведение казалось лишенным логики. Почему после столетий осторожного, тайного становления скрытные культы внезапно поднялись как один, подставляясь под гнев Имперских войск?

Я решил, что ответ заключается в «истинной причине». И то, что Уризель Гло сопротивлялся пыткам едва ли не с ликованием, лишь укрепило мое убеждение: архивраг готовится к чему-то столь грандиозному, что готов принести в жертву все свои тайные войска по всему субсектору, только бы отвлечь Империю.

И мне подумалось, что лучше позволить планетам сгореть, чем дать свершиться «истинной причине».

Вот поэтому я и отправился на Дамаск.

Под свинцовым, мрачным небом кочевали за ветром воздушные леса. Они напоминали тучные стада каких-то раздутых животных, пасущихся над склонами каменистых холмов, сталкиваясь с грохотом, похожим на стук копыт.

Но это были только деревья: пузырчатые целлюлозные шары, заполненные газом, который был легче воздуха и возникал в результате гнилостного распада в их чреве. Они дрейфовали по ветру, медленно волоча за собой корневые системы. Иногда при столкновении двух деревьев шары со стенанием исторгали газ через сфинктеры. Вонючие струйки поднимались над древесным стадом.

Я взобрался на вершину невысокого плато, где желтоватый лишайник покрывал синеватый кремень и гравий. Над плоской вершиной проносились одиночные шаровидные деревья.

По центру плато размещался рокритовый обелиск, отмечавший место высадки первых колонистов, прибывших на Дамаск. Стихия практически полностью стерла памятную надпись. Стоя рядом с обелиском, я неторопливо осматривал пейзаж. Черные кремневые холмы с запада, густые леса воздушных деревьев над широкой речной долиной к северу, лиги колючего кустарника к востоку и рокочущие, извергающие пламя и серный коричневатый дым вулканы — на юге. Стаи мелких летучих тварей кружили над лесами в поисках места для ночлега. Над нами поднималась неприветливая, рябая луна, чей лик размывался в густой янтарной атмосфере Дамаска.

— Эйзенхорн, — позвал меня по воксу Мидас.

Я спустился обратно, застегивая свой кожаный плащ, чтобы защититься от вечернего ветра. Мидас и Фишиг ждали возле «Лэндспидера», на извлечение которого из трюма и сборку они потратили два часа. Это была старая модель, не снабженная оружием. Машиной не пользовались уже около трех лет. Мидас захлопнул капот над простужено кашляющим двигателем.

— Все-таки вы заставили его работать, — сказал я.

Мидас пожал плечами:

— Это просто кусок дерьма. Пришлось выдергивать Уклида, чтобы заменить несколько реле. Вся проводка оказалась дохлой.

На физиономии Фишига отражалось крайнее разочарование в транспортном средстве.

Мне редко приходилось пользоваться подобным. На большинстве миров у нас имелся доступ к местному транспорту. Я не ожидал, что Дамаск окажется столь… безлюден.

Записи гласили, что на планете наличествует как минимум пять поселений, но с орбиты нам не удалось найти ни одного, мы не дождались ответа ни на голосовые, ни на астропатические сообщения. Неужели человеческое население Дамаска вымерло за пять лет с того момента, как были сделаны последние записи?

Эмос, Биквин и Ловинк остались на катере, причаленном на берегу широкой реки и тщательно замаскированном камуфляжной сеткой. Мидас выбрал для посадки место, откуда легко было добраться на «спидере» до одной из колоний, и вместе с тем достаточно далеко, чтобы ее обитатели нас не заметили. Тобиус Максилла остался ждать распоряжений на борту «Иссина», повисшего на орбите.

Мидас сел за штурвал «спидера», и мы отправились от замаскированного катера к тому месту, где, по нашим сведениям, находилось ближайшее человеческое поселение.

Навстречу нам рванулся ветер, и мы затряслись по бугристой поверхности планеты, стараясь объезжать воздушные корни шаровидных деревьев, вставших на якорь или дрейфующих по ветру. Растения, казалось, пытались выбрать между почвой и притяжением неба. В лесах летали их обитатели — небольшие млекопитающие, похожие на летучих мышей. В восходящих потоках воздуха безмолвно парили более крупные создания с перепончатыми крыльями и колючими хвостами. Ландшафт был неровным, изломанным, и повсюду глаз натыкался на синеватый отблеск кремня. Воздух оказался тяжелым и удушливым, и нам время от времени приходилось пользоваться дыхательными масками.

Около двадцати километров мы держались пенистых солоноватых вод реки, а затем оставили ее широкие топкие берега и затряслись мимо скальных обрывов и рельефных пустынь, сформированных разрушенными стихией обнажениями кремня, зарослями пыльного папоротника и пятнами лишайника, дрожащего, подобно водной ряби, в порывистом ветре. Уродливая луна поднималась все выше, но до заката было еще далеко.

Мидас вынужден был остановить «спидер», когда у нас на пути оказалось стадо крупных животных, впавших в ступор при виде нашей колымаги. Это были сизовато-серые гиганты с крутыми, горбатыми спинами и длинными, стройными ногами, заканчивающимися широкими стопами. Ноги казались слишком тонкими для столь больших тел, но, как я подозревал, так же как и в случае с местными растениями, туши этих животных поддерживали пузыри газа. Морды зверей заканчивались неким подобием хоботов.

Животные наконец пришли в себя, возмущенно зафыркали и с шумом удалились в заросли папоротника. Но теперь в ступор впал наш «спидер». Мидас вышел и принялся уговаривать движок. Пока он занимался этим делом, мы с Фишигом решили размять ноги. Арбитр взобрался на высокий валун, любуясь синими всполохами метеоритного дождя, окрашивающего небо над западным горизонтом.