Навь и Явь (СИ) - Инош Алана - Страница 23

• Предыдущая
• 23/305
• Следующая

– Ну вот и кончилось детство твоё беззаботное…

Прикосновение её тёплой ладошки отозвалось приятным мурашечным трепетом вдоль спины. Склонившись над тазиком, Твердяна сама себя не узнала: на воде колыхалось отражение круглой сизой головы со свесившейся с темени смешной короткой косичкой. Вглядевшись в своё чумазое лицо, Твердяна усмехнулась и поскребла шершавый затылок. Это была её причёска на всю оставшуюся жизнь – разве что коса через несколько лет достигнет пояса.

Уже на следующее утро, когда за окном густо синело предрассветное небо, Твердяна в свете лампы скоблила череп подарком родительницы – новенькой, зеркально блестящей бритвой с костяной ручкой, украшенной резными узорами. В первый раз с затылком ей помогла Роговлада.

– Ничего, приноровишься сама. Я уж и без зеркала, и с закрытыми глазами могу.

Работа в кузне шла с понедельника по шесток [3], а неделя [4] была днём отдыха. В будние дни Твердяна до того уставала, что на прогулки не оставалось сил, да и времени тоже, но свой выходной она неизменно проводила в скитаниях по горам. Их седоглавый, нескончаемый, головокружительный простор с раннего детства пленил её сердце, порожистые гремучие ручьи и вольные реки, серебряноструйные водопады и чистые голубые озёра манили хрустальной прохладой. Цветочные ковры колыхались под ветром, а рядом с ними сверкал вечный снег. Белая, жёлтая, алая камнеломка цветущими подушками покрывала голые скалы, пушистая бескрайность облаков стелилась под ногами – как можно было не любить эту красу всей душой, не стремиться к ней? И как тихи, как умиротворённо-янтарны были закаты, а рассветы – золотисто-дымчаты, все в драгоценно сверкающих россыпях росы! Как вкусна казалась рыба, зажаренная на костре и пахнущая дымом… Лишь Вукмиры не хватало горам, и это был их единственный и невосполнимый недостаток.

Нарвав цветов и не зная, что с ними дальше делать, Твердяна сидела на утёсе над озарённой солнцем долиной реки. Зелёные склоны, белые вершины, сверкающая лента воды… Ах, если бы сестру сюда! Та сплела бы венок из этих цветов, сидя у входа в шалаш, и они бы запекли рыбу в глине. Тоска расправила крылья и рванулась из груди, властно подняв Твердяну на ноги. Путеводной звездой сияли из-за облаков родные, нездешне-синие глаза…

Проход привёл её к калитке, возле которой они простились: видно, охранная волшба вокруг поселения жриц не пропустила её прямиком к Вукмире. Ну и хитроумны же эти девы Лалады – и не найдёшь их, если они сами не желают того. Вытянув шею и щуря глаза, Твердяна всмотрелась в лоскутное одеяло огородов у подножья чудо-дерева в надежде отыскать среди светлых крошечных фигурок сестру. Впрочем, надежда эта была несбыточной: что можно разглядеть с такого расстояния? Вспомнив приветственные слова, которыми обращалась к жрицам родительница, Твердяна произнесла:

– Да пребудет с вами свет Лалады!

Щебет птиц, вздох ветра, пляска солнечных зайчиков под ногами… А через одно шелестяще-летнее мгновение из-за соседнего дерева шагнула незнакомая дева с ромашково-золотыми волосами.

– И с тобой да пребудет свет, дитя моё, – картаво журчащим, как ручеёк, ласковым голосом ответила она, подойдя к калитке. – Что привело тебя?

– Я… мне… – оробев под внимательным взором лазоревой вечности, сиявшей в глазах девы, залепетала Твердяна. – Я сестра Вукмиры, она у вас тут в ученицах с нынешнего лета. Нельзя ли… увидеться с ней?

Пшенично-золотые брови жрицы приподнялись, придав её взору сердечную сочувственность.

– Ведомо мне, как ты скучаешь, – мягко молвила она. – Но сестру твою беспокоить нельзя первые двадцать лет. Нельзя нарушать её единение с Лаладой и сосредоточение.

Двадцать лет… Двадцать плодовитых медовых заревов, двадцать сытных, но дождливых листопадов, двадцать пронзительно-вьюжных сеченей и столько же звонких снегогонов – без неё.

– Ну… хоть цветы эти можно ей передать? – сдавленно и глухо спросила Твердяна.

Дева с грустновато-ласковой улыбкой качнула головой.

– Нет, дитя моё, не стоит этого делать. Погоди-ка, я кое-что тебе дам…

На краткое время жрица исчезла, а вскоре вернулась с узорчатым туеском в руках. Выйдя за калитку, она вручила его Твердяне, и та, ощутив его тёплую тяжесть и околдовывающий запах поднебесно-цветочной свежести, сочившийся из-под крышки, сразу догадалась, что в нём.

– Не кручинься, дитя. Прими в подарок драгоценный мёд тихорощенский: пусть целебная сладость любви Лаладиной скрасит горечь разлуки.

Твердяна пробормотала слова благодарности и покинула Тихую Рощу. Ах, разве мог мёд утолить тоску по Вукмире, пусть даже самый вкусный на свете?! Обыкновенный, наверно, не мог, но этот… Приоткрыв крышку и подцепив на палец прозрачную, как вода, капельку, Твердяна попробовала. Сладко, но без свойственной мёду шершаво-тёплой приторности, даже чуть приметная хвойная горчинка оттеняла цветочную нежность. А запах… Это был запах светлого тихорощенского покоя, пропитанного мудростью предков, согретой водами Тиши земли и щедро разбросанных по ней ягодных сокровищ. Если ко всему этому добавить доброе прикосновение солнца и мягкость рук дев Лалады – это и будет чудесный мёд, созревающий в этом чертоге упокоения.

Тихо, исподволь, на мягких кошачьих лапах в голову закралась мысль о Нярине… В самом ли деле она исцеляла печали? Матушка Благиня обрадовалась драгоценному мёду и припрятала его для особых случаев, а Твердяна устремилась на овеянную светлой славой гору, вечно источавшую горячие слёзы своих источников.

Скинув одежду, она погрузилась в прогревающие до самого сердца объятия воды, с невозмутимо-зеркальной поверхности которой поднимался парок. Расслабляющая нега окутала тело, веки отяжелели, и Твердяна сквозь усталый полусонный прищур разглядела деву в белых одеждах и сверкающем венце на голове. Пушистые кончики её чёрных кос погрузились в воду, когда она села на край каменной купели, с ласковой улыбкой глядя на Твердяну.

«Отдай мне твои слёзы, я выплачу их за тебя, – серебристо прозвенело в голове будущей оружейницы. – Отдай свои печали, я исцелю твоё сердце».

Блестящие, как мокрые вишенки, раскосые глаза излучали бесконечную, всепрощающую доброту. Их мягкая власть была велика: они сумели выманить наружу слёзы Твердяны, глубоко запрятанные и оставшиеся далеко в раннем детстве. Тёплые ручейки устремились вниз по щекам, наполняя сложенную горстью ладонь изящноглазой девы; выпив солёную влагу, она устремила взор к небу, и теперь уже на её щеках заблестели струйки. Капли падали, тревожа широкими кругами туманное зеркало купели, а тоска разжала свои когти, и сердце Твердяны забилось спокойно и размеренно.

Вода заливала глаза, уши, ноздри.

– Брр! Фу… – вынырнула Твердяна, отфыркиваясь и откашливаясь.

Что это? Она уснула и соскользнула под воду? Похоже, так оно и было… Но какой настоящей, осязаемой казалась дева! Высокие скулы и раскосые глаза-вишенки, чёрный шёлк кос, целомудренная грудь под серебряной вышивкой белого наряда, тяжёлые серьги и драгоценный венец – тёплое и живое наваждение, ласковое, как девичья ладошка.

• Предыдущая
• 23/305
• Следующая