Жажда странствий - Стил Даниэла - Страница 35

• Предыдущая
• 35/78
• Следующая

В Харбине с каждым днем становилось все холоднее, уже нельзя было оставить снаружи ни воду, ни молоко — все сразу замерзало. Для любых домашних нужд и воду, и молоко приходилось оттаивать. Дети почти не выходили из дому, и Одри, казалось, никогда не испытывала такого холода. Ноябрь уступил место декабрю, а монахини все не появлялись. Чарли оказался прав. Здешняя жизнь была совсем не то что привычная для Одри упорядоченная жизнь в Штатах. Ничего не происходило вовремя, по заранее задуманному плану.

Все это время Лин Вей носила широкую просторную одежду, но в один прекрасный день Одри вдруг заметила, что живот ее главной помощницы стал округляться. В середине декабря Лин Вей, со слезами на глазах, понурив от стыда голову, призналась Одри, что «ложилась с японским солдатом». Она просила Одри не говорить сестре, хотя долго ее секрет сохранить было уже невозможно. По словам Лин Вей, это произошло не то в июне, не то в мае, и, следовательно, родов можно было ожидать в феврале или марте. Одри, прикинув сроки, глубоко вздохнула. Хорошо бы к этому времени уже приехали монахини, а она была бы на пути к дому. За эти два месяца Одри написала пять или шесть писем Чарльзу и одно длинное, красочное повествование о своих приключениях деду, где просила у него прощения за такое долгое отсутствие, обещала, что это никогда больше не повторится, и благодарила за то, что он ее все-таки отпустил.

Но, давая обещание не уезжать больше из дому, Одри думала о Чарльзе и гадала, когда же они снова окажутся вместе. Она ни на минуту не раскаивалась в том, что между ними установились такие близкие отношения. Он для нее единственный. Никого другого она любить не могла бы и никогда не полюбит. В глубине души она твердо верила, что они в конце концов окажутся вместе, какие бы ни возникали трудности и препятствия к этому.

Одри думала о Чарльзе, и сердце ее пело, на губах начинала играть улыбка. Она по-прежнему носила, не снимая с пальца, его кольцо.

Потом в один прекрасный день Одри вдруг спохватилась, что скоро Рождество. В сочельник она пела детям рождественские песни, а они сидели вокруг и удивленно таращили на нее раскосые глазки. Только Лин Вей и Синь Ю знали «Тихую ночь», но пели все по-французски. Правда, малышам было безразлично, на каком языке поют старшие, они восторженно слушали. В тот вечер Одри, укладывая малышей спать, особенно нежно укрывала их одеяльцами и каждого, прощаясь, наградила материнским поцелуем. Трое из них последние недели сильно кашляли, и Одри очень беспокоилась за них, ведь у нее не было никаких лекарств, а в доме стоял холод. Она взяла на ночь двоих к себе в постель, они беспрестанно кашляли у нее под боком, но она старалась согреть их теплом своего тела, и к утру одному из них стало заметно лучше. Зато другой проснулся совсем вялый, с покрасневшими глазами. Когда Лин Вей с ним заговорила, он никак не отозвался. Лин Вей со всех ног бросилась к Одри:

— Я думаю… Ши Ва очень плохо. Нужен врач, да?

— Да, да.

Малыш лежал совсем бледный, без кровинки в лице и ловил ртом воздух. Она позвала его по имени — он даже не услышал.

Прикладывая к его лобику полотенце со снегом, Одри ждала, когда вернется Синь Ю с врачом.

Посылать Лин Вей она не решилась — та ведь могла упасть, а в ее положении это было нежелательно.

Ей показалось, что прошли часы, прежде чем возвратилась Синь Ю. С ней пришел маленький длиннобородый старичок в странной высокой шапке. Он говорил на диалекте, совершенно не знакомом Одри, а обе старшие девочки, Синь Ю и Лин Вей, не смел поднять на него глава, они только кивали, слушая, а когда он ушел, в ответ на расспросы Одри заплакали.

— Он говорит… Ши Ва не доживет до утра.

Одри и сама это видела. А еще называется врач! Она надела свою стеганую куртку и меховые боты и вышла на холод с твердым намерением разыскать лучшего в городе русского врача. В конце концов она нашла его дом, но там Сказали, что доктор уехал. Ведь сегодня праздник Рождества, напомнила ей прислуга. Одри умоляла эту женщину передать доктору, когда он возвратится, что его очень просят немедленно приехать к больному в сиротский приют. Передала та или нет, но доктор так и не приехал. В то время в Харбине до умирающего китайского ребенка не было дела никому, кроме родителей, да еще в данном случае — кроме Лин Вей, Синь Ю, Одри и тех детишек, которые доросли уже до того, чтобы понимать, что происходит, когда ночью маленький Ши Ва умирал у Одри на руках и она плакала над ним, как над своим сыном.

В последующие две недели умерло еще четверо детей — от крупа, как считала Одри. Она была бессильна помочь им. Просто с ума сойти! Даже сделать ингаляцию горячим паром, чтобы размягчить душившую больных пленку в горле, и то не было возможности.

Теперь в приюте оставалось только шестнадцать детей, включая Синь Ю и Лин Вей, то есть на самом деле четырнадцать, так как две старшие девочки были скорее помощницы, чем подопечные. У всех было тяжело на душе из-за смерти двух мальчиков и трех девочек, не доживших и до пяти лет. А самому младшему едва исполнился годик, и, держа умирающего малютку на руках, Одри возроптала на Бога. Она поневоле задумалась о том, какая судьба ожидает ребенка Лин Вей, когда ему настанет срок появиться на свет. Что ей, Одри, делать с полукитайским, полуяпонским младенцем? И вообще, как надо поступать с новорожденным? Их тут нередко продают за какой-нибудь мет шок муки. Лин Вей и сама еще почти ребенок, а на вид так ей, пожалуй, можно дать лет девять-десять. Худенькая, слабая, с узкими бедрами, маленькими изящными ручками и милой, приветливой улыбкой. Она рассказала Одри, что познакомилась с отцом ребенка весной, они встречались в церкви, и он часто приходил к ней в приют. Монахиням он понравился. Приносил детям цыплят, даже коза, которая у них есть сейчас, — это его подарок. Ему было девятнадцать лет, и Лин Вей знала, что он по-настоящему ее любит. А потом, в июле, его куда-то перевели.

Она тогда еще не предполагала, что у нее будет ребенок. Где он теперь, она не знает, никаких известий от него не получала.

Совсем как Одри, которая тоже ничего не получала от Чарльза с тех пор, как рассталась с ним в октябре. А ведь прошло уже несколько месяцев, как ни долго идет сюда почта, все-таки хоть одно письмо могло бы, кажется, прийти От деда она несколько дней назад все-таки получила письмо. Он ругал ее за такую эскападу, метал громы и молнии, и если не высказался в том смысле, что домой она может больше не возвращаться, то лишь из опасения, как бы она не поймала его на слове. Читая его гневные строки, Одри так и слышала срывающийся от негодования старческий голос и словно воочию видела, как дрожит водящая пером рука. Она не сомневалась, что эта дрожь, заметная на письме, — от ярости, а не от нездоровья, дед так бушевал, что ей было даже смешно Знакомые ругательства и проклятия были как привет из дома Она села и написала деду длинное покаянное письмо, обещая вернуться скоро, очень скоро, как только приедут монахини, чье прибытие ожидается теперь со дня на день. Она никогда не испытывала таких холодов, как в ту маньчжурскую зиму. Лин Вей она вообще не выпускала из дому, боясь, что холод может вредно сказаться на младенце. Тайна ее положения сама собой раскрылась — большой живот уже невозможно стало скрывать. Младшая сестра, недоуменно таращась на Лин Вей, стала задавать вопросы. И Лин Вей объяснила, что младенец — дар от Бога, как маленький Иисус, о котором рассказывали монахини. На Синь Ю это произвело сильное впечатление. А Лин Вей украдкой спросила у Одри, очень ли это дурно с ее стороны так ответить сестренке? Одри улыбнулась:

— Когда она подрастет, такой ответ ее уже не удовлетворит. Но пока что он, по-моему, годится.

Они обменялись понимающими взглядами, и Одри ощутила легкую зависть.

• Предыдущая
• 35/78
• Следующая