Жестокие слова - Пенни Луиз - Страница 82

• Предыдущая
• 82/97
• Следующая

– Это молитва? – спросила наконец Эстер.

– Один рыбак написал эти слова на стене в одном местечке, которое называется Маттон-Бей, – это далеко отсюда.

– Может быть, не так уж и далеко, – сказала Эстер.

– Рыбак? – улыбнувшись, переспросил человек в костюме. – Это на них похоже. Они все сумасшедшие.

Пожилой человек рядом с ним, одетый в теплый свитер, шлепнул его по спине, и они рассмеялись.

– Мы все рыбаки, – сказала Эстер, и у Гамаша возникло впечатление, что она имеет в виду и его. Она задумалась на мгновение, потом спросила: – А что любил ваш Отшельник?

Гамаш растерялся:

– Не знаю.

– Когда узнаете, тогда и найдете убийцу. Чем мы можем помочь?

– В хижине Отшельника обнаружилось несколько упоминаний Воо и Шарлотты. Это привело меня к Эмили Карр, а она привела меня сюда.

– Ну, вы далеко не первый, – рассмеявшись, сказал пожилой человек. Это был не самодовольный и не иронический смех. – Благодаря ее картинам на Хайда-Гуаи много лет приезжают люди.

Было непонятно, хорошо это или плохо с точки зрения говорившего.

– Я думаю, лет пятнадцать, а то и больше назад Отшельник был на островах Королевы Шарлотты. Мы считаем, он был чехом. Говорил с акцентом.

Гамаш вытащил фотографии, сделанные в морге. Он предупредил собравшихся о том, что? они увидят, но особо не беспокоился. Эти люди знали, что такое жизнь и что такое смерть, – они жили в таком месте, где грань между тем и другим размывалась и люди, животные и духи обитали бок о бок. В таком месте, где слепые видели и все были наделены способностью летать.

Попивая крепкий чай, они разглядывали фотографии мертвеца. Вглядывались долго, пристально. Даже молодая летчица уделила им внимание.

Они смотрели на фотографии, а Гамаш смотрел на них. Не вспыхнет ли в ком огонек узнавания. Не дрогнут ли губы, не изменится ли частота дыхания. Он вдруг обрел сверхчувствительность по отношению к каждому из них. Но видел только людей, которые хотят ему помочь.

– Боюсь, мы вас разочаровали, – сказала Эстер, когда Гамаш убирал фотографии в свою сумку. – Почему вы просто не отправили их нам по электронной почте?

– Я отправил их сержанту Миншоллу, а он роздал их полицейским, но я хотел побывать у вас лично. И есть такие вещи, которые невозможно отправить по электронной почте. Я привез их с собой.

Он положил на стол два свертка в полотенцах и осторожно развернул первый.

В зале воцарилась полная тишина – не было слышно ни звяканья ложек, ни открывания крышек, ни дыхания. В этот момент словно что-то присоединилось к ним. Словно тишина села на свободный стул.

Гамаш осторожно развернул вторую вещь, и она на всех парусах полетела по столу к первой.

– Есть и другие. Всего их было восемь, как мы думаем.

Если они и слышали его, то никак не дали это понять. Потом один крепкий мужчина средних лет протянул руку, но замер и посмотрел на Гамаша:

– Можно?

– Прошу вас.

Крепыш взял скульптуру в большие мозолистые руки, которые натягивали паруса на лодках. Поднес скульптуру к лицу – теперь он заглядывал прямо в глаза крохотных мужчин и женщин, которые с такой радостью и надеждой смотрели вперед.

– Это Хаавасти, – прошептала ему на ухо летчица. – Уилл Сомс.

– Это Уилл Сомс? – переспросил Гамаш.

Он читал об этом человеке. Об одном из величайших живых художников Канады. Его традиционная резьба дышала жизнью, и частные коллекционеры и музеи по всему миру жаждали заполучить его работы. Гамаш полагал, что Сомс жил жизнью затворника и обрел известность именно благодаря этому. Но старший инспектор начал понимать, что на Хайда-Гуаи легенды оживают, ходят среди людей, а иногда попивают черный чай и едят взбитый крем.

Сомс взял вторую скульптуру, перевернул ее:

– Красный кедр.

– Отсюда, – подтвердил Гамаш.

Сомс посмотрел на плывущий парусник снизу:

– Это что – подпись?

– Может быть, вы мне скажете?

– Только буквы. Но что-то они должны значить.

– Похоже, это какой-то шифр. Мы пока еще не разобрались.

– И это сделал убитый? – Сомс поднял скульптурку.

– Да.

Сомс посмотрел на то, что держал в руках.

– Не могу вам сказать, кем он был, но кое-что могу сообщить. Ваш Отшельник не просто боялся – он был охвачен ужасом.

Проснувшись на следующее утро, Гамаш ощутил через открытое окно свежий, прохладный ветерок, который нес с собой запахи моря и крики птиц, кормящихся из океана. Он повернулся на кровати и, закутавшись в лоскутное одеяло, уставился в окно. Предыдущий день казался теперь сновидением. Проснуться в Трех Соснах, а лечь спать в этой деревеньке народа хайда у океана.

Небо отливало сочной синевой, и Гамаш видел парящих в нем орлов и чаек. Он вылез из-под одеяла и быстро надел самую теплую свою одежду, обругав себя за то, что не взял кальсоны.

Внизу его ждал завтрак: бекон, яйца, тосты и крепкий кофе.

– Звонила Лавина и просила вас быть на пристани к девяти, иначе она улетит без вас.

Гамаш оглянулся посмотреть, с кем говорит домохозяйка.

Кроме него и ее, в комнате никого не было.

– Moi?

– Да-да, вас. Лавина просила вас не опаздывать.

Гамаш посмотрел на свои часы. Времени было половина девятого, и он понятия не имел, кто такая Лавина, где находится пристань и почему он должен туда идти. Он выпил еще чашечку кофе, поднялся в свою комнату, зашел в туалет, потом взял куртку и шляпу, спустился и спросил у домохозяйки:

– А Лавина сказала, какая пристань?

– Я полагаю, та самая, которой она всегда пользуется. Не ошибетесь.

Как часто Гамаш слышал такие слова, а потом все равно ошибался? Он вышел на крыльцо и, вдохнув полной грудью морозный воздух, оглядел берег. Пристаней было несколько.

Но гидроплан стоял только у одной. А рядом молодая женщина-летчик, поглядывавшая на часы. Значит, ее зовут Лавина? К своему смущению, он понял, что так и не спросил у нее.

Он поспешил на пристань и, ступив на деревянную пристань, увидел, что Лавина не одна. Рядом с ней стоял Уилл Сомс.

– Я подумал, вам захочется узнать, откуда берутся эти куски дерева, – сказал резчик, приглашая Гамаша в маленький гидросамолет. – Моя внучка согласилась показать нам. Самолет, на котором вы прилетели вчера, коммерческий. А это – ее собственный.

– У меня тоже есть внучка, – сказал Гамаш, надеясь, что его поспешные поиски ремня безопасности не были замечены; самолет тем временем отвалил от пристани и направился в пролив. – И еще одна на подходе. Моя внучка рисует для меня картинки пальцами.

Он чуть было не добавил, что рисование пальцами, по крайней мере, никого не может убить, но потом решил, что это будет невежливо.

Самолет набрал скорость и начал подпрыгивать на невысоких волнах. И только теперь Гамаш обратил внимание на порванные брезентовые ремни в салоне, тронутые ржавчиной сиденья, продранные подушки. Он выглянул в иллюминатор и пожалел, что так плотно позавтракал.

Наконец они поднялись в воздух, заложили вираж влево и стали набирать высоту, двигаясь вдоль береговой линии. Они летели сорок минут. В кабине стоял такой шум, что им приходилось кричать, чтобы услышать друг друга. Время от времени Сомс подавался к иллюминатору, показывал на что-нибудь – например, на небольшую бухточку – и говорил что-нибудь вроде: «Вот тут впервые и появился человек в двустворчатой раковине. Это наш райский сад». Или чуть позднее: «Посмотрите, это последний девственный лес красного кедра, последний древний лес».

Гамаш смотрел на этот мир с высоты птичьего полета, видел реки и бухты, леса и горы, прорезанные ледниками. Наконец они спустились в бухту, горы вокруг которой даже в этот ясный день были окутаны туманом. Они снизились, заскользили по воде к темной береговой линии. И тут Сомс снова наклонился к Гамашу и прокричал:

– Добро пожаловать на Гуаи-Хаанас. В мир чудес.

Так оно и оказалось.

• Предыдущая
• 82/97
• Следующая