Жестокие слова - Пенни Луиз - Страница 73

• Предыдущая
• 73/97
• Следующая

Рор рассмеялся, но ни Ханна, ни Хэвок даже не улыбнулись.

– Кто-нибудь из местных с ним связан родственными узами?

– Нет, никто, – с уверенностью сказала Ханна.

Морен пытался найти что-нибудь о прошлом Парра, но его поиски не принесли практически никакого результата. Их круг общения на родине ограничивался, похоже, тетушкой и несколькими двоюродными родственниками. Когда они эмигрировали, им было по двадцать с небольшим, в Канаде они получили статус беженцев. А теперь стали гражданами.

Ничего примечательного. Никаких родственных уз, связывающих их с Мартину. Или с кем-нибудь знаменитым или скандально известным. Никаких воо, никакой Шарлотты, никаких сокровищ – ничего.

И все же Бовуар был убежден, что они знают больше, чем говорят. Больше, чем удалось найти Морену.

Когда полицейские сели в машину и поехали назад, их отражение появилось в стеклянном доме, и Бовуару вдруг пришло в голову: так ли прозрачны Парра, как их дом?

– У меня к вам вопрос, – сказал Гамаш, когда они направились назад в гостиную.

Жером на мгновение поднял голову, а потом снова погрузился в свои изыскания, пытаясь расшифровать загадочную надпись.

– Спрашивайте.

– Дени Фортен…

– Владелец галереи Фортен? – прервала его суперинтендант.

Гамаш кивнул:

– Он вчера был в Трех Соснах и видел одну из резных скульптур. Он сказал, что она ничего не стоит.

Тереза Брюнель немного помолчала.

– Меня это не удивляет. Он уважаемый арт-дилер. У него глаз на новые таланты. Но скульптура – не его специализация, хотя в его круг входит несколько известных скульпторов.

– Но даже я понял, что эти скульптуры – работы выдающиеся. Почему этого не увидел он?

– Что вы предполагаете, Арман? Что он солгал?

– А это возможно?

Тереза задумалась.

– Вероятно. Мне это всегда представляется немного забавным, а иногда полезным, – общее восприятие мира искусств. Люди со стороны, похоже, думают, что этот мир состоит из самоуверенных сумасшедших художников, тупоголовых покупателей и владельцев галерей, которые сводят двух первых. На самом же деле это бизнес, и все, кто этого не понимает и не оценивает его как таковой, ничего в нем не добиваются. В некоторых случаях на карту ставят сотни миллионов долларов. Но самомнение подчас куда больше, чем эти груды денег. Соедините огромное богатство и еще большее самомнение – и вы получите взрывчатую смесь. Это жестокий, нередко уродливый, часто агрессивный мир.

Гамаш вспомнил про Клару и спросил себя, понимает ли она это. Знает ли, что ее ждет.

– Но наверняка не все ведь такие, – сказал он.

– Да. Но не на этом уровне. – Она кивнула на скульптурки на столе ее мужа. – Один человек убит. Не исключено, что, когда мы займемся этим вплотную, появятся и другие трупы.

– Из-за этих резных скульптур? – Гамаш взял в руки корабль.

– Из-за денег.

Гамаш вгляделся в скульптуру. Он знал, что не все руководствуются одним этим мотивом. Были и другие причины. Ревность, гнев, месть. Он смотрел не на пассажиров, плывущих в счастливое будущее, а на того, кто оглядывался назад. С ужасом. Смотрел туда, откуда они плыли.

– У меня для вас есть хорошая новость, Арман.

Гамаш опустил корабль и посмотрел на суперинтенданта.

– Я нашла ваше «Воо».

– Вот оно, – показала Тереза Брюнель.

Они приехали в центр Монреаля, и теперь суперинтендант показывала на одно из зданий. Гамаш притормозил, что немедленно вызвало к жизни целый хор звуковых сигналов. В Квебеке торможение считается чуть ли не самым опасным преступлением. Но он, игнорируя гудение, не стал увеличивать скорость, а попытался увидеть, на что она показывает. Это была художественная галерея Хеффеля. А перед ней стояла бронзовая скульптура. Но они проехали мимо, прежде чем Гамаш успел что-либо разглядеть. Следующие двадцать минут он искал место для парковки.

– Вы что, не можете припарковаться во втором ряду? – спросила суперинтендант Брюнель.

– Вы хотите, чтобы нам поотрывали головы?

Она прыснула со смеху, но возражать не стала. Наконец они припарковались и пошли назад по Шербрук-стрит к художественной галерее Хеффеля, где уставились на бронзовую скульптуру, которую видели прежде, но никогда не задерживали на ней взгляд.

В кармане Гамаша зазвонил телефон.

– Pardon, – сказал он суперинтенданту и ответил.

– Это Клара говорит. Хотела узнать, когда вы будете готовы.

– Через несколько минут. У вас все в порядке?

Голос у нее дрожал.

– Все хорошо. Где я могу с вами встретиться?

– Я на Шербруке, перед галереей Хеффеля.

– Я знаю, где это. Смогу подъехать через несколько минут. Вас устроит?

Она явно спешила уехать, словно ей невмоготу было оставаться в городе.

– Отлично. Я буду здесь.

Гамаш убрал телефон и вернулся к скульптуре. Молча обошел ее, а Тереза Брюнель с иронической улыбкой наблюдала за ним.

Он увидел бронзовую статую почти в полный размер: женщина средних лет стоит рядом с лошадью, у ее ног собака, а на спине лошади – обезьянка. Обойдя вокруг статуи, Гамаш остановился возле суперинтенданта Брюнель.

– Это и есть «воо»?

– Нет, это Эмили Карр. Работа Джо Фейфарда. А называется она «Эмили и ее друзья».

Гамаш улыбнулся и тряхнул головой. Да, конечно. Теперь он вспомнил. Эта женщина – степенная, приземистая, уродливая – была одной из самых удивительных художниц Канады. Талантливая и наделенная богатой фантазией, она творила главным образом в начале ХХ века и давно ушла из жизни.

Он внимательнее присмотрелся к бронзовой женщине. Она здесь была моложе, чем на старых, зернистых, черно-белых фотографиях, которые он видел. На них всегда была мужеподобная женщина. Одна. В лесу. Никакой улыбки на лице. Впечатление безрадостное.

А эта женщина казалась счастливой. Может быть, это была причуда скульптора.

– Она великолепна, правда? – сказала суперинтендант Брюнель. – Обычно у Эмили Карр мрачный вид. На мой взгляд, это блестящая идея – изобразить ее счастливой, а такой она явно была лишь среди своих животных. Кого она ненавидела, так это людей.

– Вы сказали, что нашли «воо». Где?

Он был разочарован и далеко не убежден в том, что суперинтендант и в самом деле нашла то, что им нужно. Каким образом давно умершая художница, жившая на другом конце континента, могла быть связана с расследованием?

Тереза Брюнель подошла к скульптуре и положила наманикюренные пальцы на обезьянку:

– Это Воо. Постоянная спутница Эмили Карр.

– Воо – это обезьянка?

– Эмили Карр любила всех животных, но больше всех – Воо.

Гамаш скрестил руки на груди, разглядывая скульптуру.

– Теория интересная, но «воо» в хижине Отшельника могло означать что угодно. Почему вы думаете, что речь идет об обезьянке Эмили Карр?

– Вот почему.

Она открыла сумочку и протянула ему брошюрку на глянцевой бумаге. Это была коллекция работ Эмили Карр в Ванкуверской галерее изящных искусств. Гамаш просмотрел фотографии легко узнаваемых картин Карр, изображающих дикие места западного побережья, каким оно было почти век назад.

Ее манера письма была исключительная. Сочные зеленые и коричневые тона перемешивались так, что лес казался одновременно впавшим в безумие и спокойным. Того леса давно уже не стало. Его спилили, сровняли с землей, уничтожили. Но он все еще оставался живым благодаря кисти и таланту Эмили Карр.

Однако не это сделало ее знаменитой.

Гамаш листал брошюру, пока не нашел картины ее фирменной серии. Картины, навсегда остававшиеся в душе любого канадца, который их видел.

Тотемные шесты.

Установленные на берегу далекой рыбацкой деревушки племени хайда на севере Британской Колумбии. Она рисовала эти шесты там, где их установили хайда.

И тут изящный палец указал на три коротких слова.

Острова Королевы Шарлотты.

• Предыдущая
• 73/97
• Следующая