Евангелие от святого Бернарда Шоу - Кроули Алистер - Страница 3

Теперь же настала пора обратиться к очерку мистера Шоу.

Джордж Бернард Шоу

О перспективах христианства

Предисловие к пьесе «Андрокл и лев» Не отведать ли христианства?

Вопрос кажется безнадёжным после двух тысяч лет решительно строгого следования старинному возгласу: «Не этого человека, но Варавву». До сих пор всё выглядит так, словно Варавва был ошибкой, несмотря на крепость его десницы, на его победы, его империи, его многомиллионные богатства, на его мораль, и церкви, и политические конституции. «Этот человек» до сих пор не был ошибкой; ибо никто и никогда не был достаточно разумен, чтобы попробовать его путь. Но и у него был один причудливый триумф. Варавва украл его имя и принял его крест за образец. Есть во всём этом своего рода комплимент. Есть в этом даже своего рода лояльность, вроде такого разбоя, который нарушает все законы и призывает к патриотической преданности царю, устанавливающему их.

У нас всегда было занятное чувство, что, хотя мы и распяли Христа на столбе, он всё же уцепился за верный его конец, и что, будь мы чуть получше, мы смогли бы отведать его замыслов. Недостойными людьми была предпринята пара-тройка нелепых попыток подобного рода, вроде Мюнстерского Царствия Божия , закончившегося распятием куда более зверским, чем то, единственное, на Голгофе, когда епископ, принявший сторону Анн , возвращался домой и умер от ужаса. Но ответственные люди подобных попыток никогда не предпринимали. Богатый, респектабельный, дееспособный мир был неизменно антихристианским и вараввистским со времён распятия; и особая доктрина Иисуса никогда не сказывалась на его политической или социальной практике. Я не более христианин, чем Пилат или ты, мой кроткий читатель; и до сих пор, подобно Пилату, я всерьёз предпочитаю Иисуса Анне и Каиафе; и я готов допустить, что после размышлений над мировой и человеческой природой в течение почти шести десятков лет я закрываю глаза на всемирные бедствия, взирая лишь на путь, который открыл бы Христос, возьмись он за работу современного государственного деятеля.

Умоляю, не спеши с первых же страниц сердиться на меня и захлопывать книгу. Я обещаю тебе самые скептические, научные и современные рассуждения, которые ты только можешь пожелать. Я утверждаю, что знаю о политике и экономике много больше, чем знал Иисус, и могу сделать то, чего не мог сделать он. По всем вараввистским меркам я — человек куда как лучшего характера и положения и с куда большим чувством практицизма. Я не испытываю симпатии к бездельникам и болтунам, пытающимся реформировать общество, отрывая людей от их повседневного продуктивного труда и превращая в таких же бездельников и болтунов; и, будь я Пилатом, я признал бы насущной необходимостью запретить всякие нападки на существующий общественный порядок, особенно с учётом того, что порядок может быть разрушен людьми, не владеющими искусством управления или силой создавать политические структуры для воплощения своих взглядов в жизнь, пребывая в опаснейшем из заблуждений, что конец света близок.

Я не пытаюсь защищать таких христиан как Савонарола или Иоанн Лейденский: они топили корабль прежде, чем учились строить плоты; и приходилось вышвыривать их за борт, дабы спасти команду. Я говорю об этом, чтобы позволить себе числиться среди порядочных людей; но я повторю ещё раз, что, займись Иисус практическими проблемами коммунистической конституции, включая обязательство относиться к преступлению без мстительности и желания наказать и все человеческие представления о святом долге, он принёс бы человечеству неоценимую пользу, ибо эти его непреходящие требования оборачиваются теперь здравым смыслом и устойчивой экономикой.

Я говорю «непреходящие», потому что его общая человечность, его обусловленность временем и пространством (то есть сирийским укладом жизни тех лет) привязывала его убеждения к множеству вещей, истинных и ложных, и это никоим образом не отличало его от прочих сирийцев той поры. Но такие общие взгляды составляют специфику христианства не в большей степени, чем ношение бороды, работа в плотницкой мастерской или уверенность в том, что Земля плоская, а звёзды могут посыпаться на неё с неба подобно градинам. Христианство интересует сейчас государственных деятелей из-за доктрин, отличавших Христа от иудеев и всевозможных вараввистов, включая их самих.

Почему Иисус больше других?

Я не утверждаю, однако, что эти доктрины были специфичны для Христа. Доктрина, свойственная одному человеку, будет не более чем чудачеством, если понимание её зависит от проявления столь редких человеческих способностей, что лишь один исключительно одарённый человек может обладать ими. Но даже в этом случае она бесполезна, будучи неспособной к распространению. Христианство есть шаг к нравственной эволюции, не зависящей от какого бы то ни было отдельно взятого проповедника. Даже если Иисуса никогда не было (как и если он существовал таки в какой-то иной форме, нежели та, в которой шекспировский Гамлет задавал свои решительные вопросы), всё равно Толстой мыслил, и учил, и враждовал с православной церковью.

Это вероучение фрагментарно практикуется на весьма обширных территориях, несмотря на то, что законы всех стран относятся к нему, по сути, как к преступному. Многие его защитники были воинствующими атеистами. Несмотря на то, что по каким-то причинам воображение белого человека избрало Иисуса из Назарета христо и приписало ему все христианские доктрины; и на то, что дело именно в доктрине, а не в человеке, и что, в конце концов, один символ хорош ровно столько же, сколько и другой, если все вкладывают в него одно и то же значение, — я поднимаю сейчас вовсе не вопрос о том, в какой степени достоверны евангелия и насколько состоят они из греческих или китайских заимствований. Писания о том, что сказал по тому или иному поводу Иисус, вовсе не отменяют свидетельств о том, что сказал Конфуций до него. Те, кто призывает к буквальному пониманию его божественного происхождения, не умолкнут только из-за того, что узнают о тех же требованиях в отношении Александра или Августа. И я просто не буду заниматься вопросом фактологической достоверности евангелий; ибо я не действую подобно сыщику, но включаю свет дня нынешнего, дабы некоторые евангельские идеи и доктрины сами отделились от прочих как целиком и полностью противоречащие общепринятой практике, общепринятому здравомыслию и общепринятым убеждениям и по-прежнему, в зубах упрямого неверия и непокорности, производящие неодолимое впечатление, что Христос, отвергнутый таки своими потомками как непрактичный мечтатель и казнённый своими же современниками как опасный анархист и богохульный безумец, был больше своих судей.

Это очень больно — чувствовать себя обязанным начинать с лобовой атаки на логику мистера Шоу. «Писания о том, что сказал по тому или иному поводу Иисус, вовсе не отменяют свидетельств о том, что сказал Конфуций до него». Всё верно, но это — несомненная причина поговорить о Конфуции, а не об Иисусе. Мистер Шоу в известной мере допускает это; ибо единственная причина того, что он выбрал именно такой предмет для обсуждения — в том, что «воображение белого человека избрало Иисуса из Назарета христом и приписало ему все христианские доктрины»; и, добавляет он, «дело именно в доктрине, а не в человеке». В таком случае, доктрина должна быть доказана в первую очередь. Она совершенно не связана с тем, существовал ли когда-либо Иисус, и, следовательно, это не более чем риторическая уловка, дабы соединить жизнь Христа с любым из доводов подобного рода.

Переходим к следующей сентенции. «Те, что призывают к буквальному пониманию его божественного происхождения, не умолкнут только из-за того, что узнают о тех же требованиях в отношении Александра или Августа». Это тоже в достаточной мере истинно, ибо такие личности непостижимы рассудком. Если я утверждал прежде нечто невероятное, мои доказательства зависят от изучения фактов; но если случилось так, что мои утверждения идентичны, за исключением имён и мест, с известными утверждениями признанных психопатов или лгунов, ни один серьёзный человек не возьмётся исследовать факты по этой проблеме.