Изгнанная из рая - Стил Даниэла - Страница 48
- Предыдущая
- 48/59
- Следующая
Именно поэтому он был рад, когда она стала расспрашивать о нем, однако и эта тема, похоже, не слишком увлекала ее. Питер все же решился заговорить о ее прошлом.
— Так где же ты все-таки выросла? — спросил он ее.
— Здесь, в Нью-Йорке, — коротко ответила Габриэла, умолчав о своем пребывании в монастыре. Эта страница ее жизни была перевернута и — как она надеялась — прочно забыта. Возвращаться к ней, во всяком случае, ей не хотелось.
Питер не стал настаивать. Вместо этого он опять стал рассказывать о себе. Единственный ребенок в семье, он закончил медицинский факультет Колумбийского университета, где когда-то училась сама Габриэла. Но этим, пожалуй, и исчерпывалось все, что было между ними общего. Во всем остальном они были совершенно разными людьми. По характеру Питер был открытым. В своей врачебной практике ему часто приходилось сталкиваться с последствиями жестокости и страданиями, но на себе он их не испытывал никогда. В Габриэле же было что-то такое, что заставляло его предположить: в свои двадцать три года она перенесла слишком много страшного — такого, чего вполне хватило бы не на одну жизнь. Но что это было, Питер так и не узнал. Двери ее души были для него закрыты, и он не знал, как подобрать к ним правильный ключ. Впрочем, сейчас Габриэла казалась ему больше задумчивой, чем печальной, и Питер решил, что не станет докапываться до ее тайн.
А потом — чисто случайно — он упомянул о своем школьном друге, который стал священником и с которым они продолжали поддерживать тесные дружеские отношения. Питер рассказывал о нем с такой теплотой и любовью, что, слушая его, Габриэла не сдержала улыбки. Питер же решил, что она смеется над ним, и, задетый за живое, стал убеждать ее, что священники — такие же люди, как и все остальные. Именно тогда он узнал, что Габриэла с десяти лет воспитывалась в монастыре. Но это было все. Ни в какие подробности вдаваться она не захотела.
Питер удивился. Он долго не мог поверить, что она чуть не стала монахиней, а потом спросил, что же заставило ее передумать.
И снова Габриэла поспешила отгородиться от него.
— Долго рассказывать, — ответила она и вздохнула.
Только сейчас Питер спохватился, что его ждет работа, и ушел, пообещав непременно заглянуть к ней завтра. Однако слова своего он не сдержал. Он вернулся два часа спустя и убедился, что" она спит. В начале первого ночи — вместо того, чтобы самому подремать хотя бы минут тридцать, — Питер опять зашел к Габриэле и обнаружил, что она проснулась. Несмотря на темноту, он еще с порога увидел, что она лежит с открытыми глазами, и это напугало его.
— Можно войти? — спросил Питер, тихо прикрывая за собой дверь. Весь вечер его тянуло сюда словно магнитом, но он не мог бросить остальных пациентов. Даже ради нее.
— Конечно. — Габриэла улыбнулась и даже приподнялась на локте здоровой руки. В углу палаты горела небольшая синяя лампочка, и от этого вся комната была погружена в мягкий, романтический полумрак, однако мысли Габриэлы были не очень приятными. Она проснулась уже минут сорок назад и тихо лежала, вспоминая своих родителей, особенно — отца.
— Что-то у тебя очень серьезное лицо, — шутливо промолвил Питер, подходя ближе. — Ты себя плохо чувствуешь или просто не спится? Может, сделаем укольчик?
— Нет, все в порядке, не стоит, — ответила Габриэла. — Просто я думала… обо всем.
Как печально, что все люди, которые когда-либо были ей небезразличны, исчезали из ее жизни, не оставив после себя ничего, кроме горьких воспоминаний. К счастью, это не относилось к профессору. Хотя бы о нем думать было легко.
— Если ты о том, что случилось, то не надо… — Питер положил ей руку на лоб, но Габриэла отрицательно покачала головой.
— Я думала не о Стиве, а о своих родителях, — призналась она, и Питер с сочувствием посмотрел на нее. В ее больничном листке в графе «Родственники» стоял прочерк, а это значило, что родителей у нее нет. Питер спросил, когда они умерли.
Габриэла ответила не сразу, и по одному ее молчанию Питер понял, что снова попал впросак.
— Они не умерли, — сказала она наконец. — Насколько мне известно, много лет назад мой отец жил в Бостоне, а мать, наверное, все еще в Калифорнии. Ее я не видела больше тринадцати лет, а отца — пятнадцать.
Услышав это, Питер был весьма озадачен.
— Ты, наверное, была непослушной девочкой и убежала с бродячим цирком? Или тебя похитили цыгане? — предположил он в своей шутливой манере, и Габриэла невольно рассмеялась нарисованной им картине.
— Нет, я убежала, чтобы поступить в монастырь, — ответила она в тон ему, но сразу же снова стала серьезной. — Это правда долгая история, Питер. Отец ушел из семьи, когда я была маленькой. А в десять лет мать оставила меня в монастыре. Ей нужно было оформить развод. Она собиралась вернуться за мной, но… так и не вернулась.
В устах Габриэлы это звучало совсем просто, но Питер уже догадался, что на самом деле все обстояло иначе.
— Это… звучит необычно, — осторожно сказал он. — Неужели ни мать, ни отец не могли тебя содержать?
— Нет, они были хорошо обеспеченные люди, — сказала Габриэла и сразу же подумала о том, как холодно звучит эта фраза. «Хорошо обеспеченные люди»… Можно было подумать, что она говорит о ком-то постороннем. — Просто мне кажется, что они не очень любили детей.
— Какая милая, достойная уважения черта, — заметил Питер, внимательно наблюдая за Габриэлой и борясь с желанием обнять ее и прижать к себе. Но он был на дежурстве, и она была его пациенткой. Питер и так проводил с ней времени больше, чем с другими. Ему не хотелось, чтобы кто-то это заметил.
— Отнюдь… — Габриэла неожиданно подумала о том, что не должна ничего от него скрывать. Питер был врачом, а ей казалось, что врачу можно доверить больше, чем обычному человеку. С ним ей было спокойнее, чем с кем бы то ни было. Во всяком случае, Габриэле захотелось открыть ему свой мрачный секрет.
— Ты спрашивал меня об автомобильной катастрофе, в которую я попала… Так вот, они и были моей катастрофой. Вернее, мать… Отец просто наблюдал за всем со стороны.
— Я, наверное, не очень хорошо тебя понял, — проговорил Питер и нахмурился. Габриэле на мгновение показалось, что — как и многие другие — он просто не хочет понимать, о чем она говорит. — Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду сломанные ребра, — с необычной для себя жесткостью сказала Габриэла, решив, что раз уж она проговорилась, надо идти до конца. — На протяжении нескольких лет подряд это был единственный мамин подарок дочке к Рождеству. Единственный и излюбленный — других она не признавала. Правда, существовал еще ремень, но им меня потчевали по другим, менее знаменательным поводам.
Она пыталась придать своим словам легкость в манере Питера, но — по крайней мере для нее самой — рассказ о том, что она пережила, продолжал оставаться жутким, какие бы слова она ни выбирала.
— Мать била тебя?! — потрясение воскликнул Питер.
— Ну, во всяком случае, я никогда не попадала ни в какие автомобильные катастрофы и не падала С лестниц… по своей собственной неловкости. Она сталкивала меня. Или, избив, заставляла говорить, будто я оступилась. Это продолжалось полных десять лет. Потом мать избавилась от меня, оставив в монастыре. И я от нее избавилась…
Не отдавая себе отчета в своих действиях, Питер поднял руку и коснулся щеки Габриэлы, потом взял ее прохладную тонкую кисть в свою ладонь. Сердце его буквально рвалось на части от жалости и возмущения. И от бессилия. Ему трудно было представить себе все, через что прошла Габриэла, однако еще труднее ему было смириться с тем, что его не было рядом и он не мог защитить ее.
— Габи!.. Как это ужасно! Неужели никто не мог остановить ее?
Это казалось ему совершенно невероятным. Маленькая девочка — и рядом никого, кто мог бы ее защитить. Защитить от родной матери…
— Нет. — Габриэла слегка качнула головой. — Отец все видел, но он никогда ничего не говорил и не вмешивался. Сейчас я думаю, что он, наверное, просто боялся ее. В конце концов он просто не выдержал и сбежал к другой женщине.
- Предыдущая
- 48/59
- Следующая
