Схизматрица - Стерлинг Брюс - Страница 66

• Предыдущая
• 66/80
• Следующая

Знание было силой. Завладев знанием, человечество обрело силу — яркую и неистовую, точно провод под высоким напряжением. Ставки были, как никогда, высоки: перспективы были ослепительнее, потенциалы — богаче, а возможные последствия — серьезнее, чем когда бы то ни было в прошлом.

Но и человеческий разум не до конца еще исчерпал свои ресурсы. Средства к дальнейшему выживанию найдены были не только острым восприятием вооруженных арсеналом «растягивающих мозг» биохимических препаратов шейперов, не только передовой кибернетикой и неумолимой логикой искусственных разумов механистов. Мир оставался цел и невредим благодаря фантастической способности человеческого разума. Способности скучать.

Человечество всегда окружали чудеса. И ничего особенного из этого не проистекало. Жизнь, пусть даже осененная космическими откровениями, продолжала вращаться в уютной повседневной рутинности. Раскольнические группировки становились все более причудливыми, но люди, ко всему привыкающие, вскоре переставали им ужасаться. Откровенно антигуманные подвиды, наподобие Призрачных интеллигентов, Омаров или Кровавой бани, тем или иным образом входили в каталог возможного и даже становились предметом анекдотов.

И все же в мире чувствовалась напряженность. Новые, разрозненные человечества неслись, не разбирая дороги, к непонятным целям, скорость кружила им головы. Износились до дыр старые предрассудки, прежние ценности устарели. Целые общества были парализованы слепящими перспективами неограниченных возможностей.

Напряженность принимала разные формы. Для катаклистов — тех самых, первыми почувствовавших ее, сверхспособных — она была неистовым объятием Бесконечности, не заботящейся о последствиях. Даже саморазрушение — и то облегчало несказанную боль. Дзенские серотонисты попросту отказались от перспектив ради блаженного покоя и мира. Для прочих напряженность не выражалась ни в чем конкретном. Разве что вызывала покалывающее беспокойство на рубеже сна и яви или яростные слезы, когда внутренние запреты сняты спиртным либо наркотиком…

А для Абеляра Линдсея сиюминутное проявление этой напряженности выражалось в том, что он сидел, пристегнувшись к столику, в «Маринере», одном из баров Царицына Кластера. Бар помещался в невесомости надувной сферы, на стыке четырех длинных переходов, и был чем-то наподобие полустанка посреди россыпи жилых модулей, составляющих кампус Космоситета метасистем Царицына Кластера.

Навалившись на куполообразный столик, он прижал липучие налокотники своего костюма к скатерти. Линдсей дожидался Уэллспринга.

Ему шел сто седьмой год. Последнее омоложение не изгладило полностью внешних признаков старости. От уголков глаз лучиками разбегались морщины, от крыльев носа к углам рта пролегли глубокие складки. Переразвитые лицевые мышцы окаймляли его подвижные темные брови. Он носил небольшую бородку, а длинные седеющие волосы были сколоты булавками, украшенными драгоценными камнями. Морщины прорезали бледную, словно вощеный пергамент, кожу живой руки. Протезная же была покрыта сотами сенсорных пластинок.

Он разглядывал стены. Владелец «Маринера» сделал внутреннюю поверхность бара непрозрачной и превратил в планетарий. Вокруг Линдсея и дюжины других посетителей простирался пустынный марсианский ландшафт, прямая трансляция с Марса, круговая панорама в цвете, создававшая полный эффект присутствия.

Месяцами неустанная робокамера колесила по краю кратера Маринер, транслируя его виды. Линдсей сидел к громадному провалу спиной: титанические масштабы и извечная безжизненная пустота вызывали у него весьма болезненные ассоциации. Валуны предгорий, проецируемые на круглую стену напротив, гигантские каменные столбы и источенные ветром барханы словно в чем-то его упрекали. Чувство ответственности за целую планету было для него новым. Три месяца он в ЦК, а никак не привыкнет к масштабам этой мечты…

Из-за соседнего столика, отстегнувшись, поднялись в воздух трое космоситетских ученых. Один из них, заметив Линдсея, подплыл к нему:

— Прощу прощения, сэр. Уверен, что я вас знаю. Профессор Бела Милош, не так ли?

Незнакомец, подобно многим шейперам-перебежчикам, производил впечатление человека с налетом высокомерия и фанатизма.

— Да, я был известен под этим именем.

— Я — Евгений Наварре.

— Припоминаю… Специалист по мембранной химии? Какая приятная неожиданность. — Линдсей знал Наварре по Дембовской, но только через видеообмен. Сейчас Наварре показался ему сухим и бесцветным. Да ведь и сам он тоже стал за эти годы таким… — Присаживайтесь, профессор.

Наварре пристегнулся к сиденью.

— Как любезно с вашей стороны вспомнить мою статью для «Джорнел». «Поверхностные везикулы и их роль в коллоидном катализе экзоархозавров». Одна из первых моих работ.

Светясь спокойным благовоспитанным удовлетворением, Наварре сделал знак официанту, семенившему на многочисленных пластиковых ножках через зал. Конструкцией робот повторял — в миниатюре — марсианский исследовательский зонд. Из вежливости Линдсей заказал выпивку.

— Давно ли вы в ЦК, профессор Милош? По вашим мускулам можно сказать, что вы привыкли к высокой гравитации. Работали с Инвесторами?

Псевдогравитация Республики не прошла для Линдсея бесследно.

— Я не волен этого разглашать, — загадочно улыбнулся он.

— Понимаю, — с серьезным видом ответил ему Наварре. — Очень рад, что вы здесь, в Космоситете. Будете работать на нашем факультете?

— Да.

— Думаю, нашим исследователям Инвесторов крупно повезло.

— Честно говоря, профессор Наварре, изучение Инвесторов потеряло для меня новизну. Я собираюсь участвовать в разработках терраформинга.

— Господи! — удивленно воскликнул Наварре. — Неужели вы не могли подобрать себе что-нибудь поинтереснее?

— Вы полагаете?

Подражая собеседнику, Линдсей подался вперед. От навыков не осталось и следа. Рефлекторный порыв смутил его, и Линдсей уже в сотый раз решил бросить эти штучки.

— Отдел терраформинга, — продолжил Наварре, — прямо кишит чокнутыми посткатаклистами. А вы всегда были человеком основательным, аккуратным, хорошим организатором. Ну зачем, спрашивается, вам такая компания?

— Понимаю. А что привело в Царицын Кластер вас, профессор?

— Н-ну, я и лаборатории Джастроу-Стейшн разошлись во мнениях по поводу патентных прав. Мембранная технология. Производство искусственной кожи Инвесторов — она здесь как раз в моде, вот, например, обратите внимание на сапожки той юной леди.

Студентка-цикада в вышитой юбке, с ярко раскрашенным лицом, потягивала фраппе на фоне оранжевой каменистой пустыни. Ландшафт позади нее неожиданно наклонился, следуя движению зонда. Почувствовав головокружение, Линдсей ухватился за столик.

Наварре слегка покачнулся и продолжал:

— Царицын Кластер более дружелюбен к предпринимателям. Вот я здесь всего восемь месяцев — и уже избавился от псов!

— Поздравляю, — сказал Линдсей.

Советники Матки держали большинство иммигрантов под наблюдением «псов» по два года. В догтаунах, на окраинах, были целые районы, нашпигованные камерами, где каждый находился под непрестанным надзором видеопсов. Обширнейшая сеть мониторов была частью общественной жизни Царицына Кластера. Но полноправные граждане могли укрываться от надзора в «приватах», последних пристанищах частной жизни в ЦК.

Линдсей поднес к губам бокал.

— Чтобы предупредить возможные недоразумения, я должен сказать, что пользуюсь теперь фамилией Линдсей.

— Что? Как Уэллспринг?

— Прошу прощения?

— А вы не знакомы с подлинной личностью Уэллспринга?

— Конечно, нет, — ответил Линдсей. — Насколько я понимаю, все документы пропали на Земле, где он родился.

Наварре довольно расхохотался:

— Но это же — в верхах ЦК — ни для кого не секрет! Во всех приватах об этом говорят. Уэллспринг — родом из Цепи миров. Его настоящее имя — Абеляр Малкольм Тайлер Линдсей.

— Поразительно.

— Уэллспринг играет весьма тонко. Его терранское прошлое только камуфляж.

• Предыдущая
• 66/80
• Следующая