Быть драконом - Стерхов Андрей - Страница 38

• Предыдущая
• 38/117
• Следующая

– Никак, – ответил я Лере заочно. – Читай дальше.

– Читаю дальше, – будто услышала меня девушка. – Нынешние кхамы не владеют и сотой долей силы и знания своего родоначальника, который был в состоянии перелетать с бубном в руках через большие реки, притягивать молнию с неба и тому подобное. Помимо всего, он властвовал и над самой смертью: не было ни одного умирающего, которого бы он не мог при желании возвратить к жизни. О нем существуют многочисленные легенды. В одной из них рассказывается, что некий хан, которому надоело вранье шаманов-шарлатанов, повелел всех их сжечь. «Если все сгорят – сказал он, – жалеть нечего. Значит, все они были обманщики. Если между ними есть истинные шаманы, то они не сгорят». Изверг какой-то! Правда, шеф?

– Не более других властителей мира, – успел вставить я. А она уже продолжала:

– Всех шаманов собрали в одну юрту, обложили сухим хворостом и подожгли. Юрта сгорела вместе с находившимися в ней шаманами. Спасся только один. Живой и невредимый он вылетел из огня с бубном в руках. Садизм какой-то! Читаю, шеф, и плачу.

После этих ее слов я вырубил проигрыватель и притормозил у обочины – опять прихватило сердце. Не так сильно, как с утра, но все же.

Что же это с ним там такое? – подумал я, скрипя зубами от боли. Может, что-то не так с тайником?

Едва отпустило, я тут же погнал на бывшую Луговую, ныне Марата. Решил на месте проверить, что там да как.

На фасаде дома № 32 по улице, с какого-то коммунистического перепугу названной в честь члена Наблюдательного Совета Коммуны и руководителя монтаньяров в Конвенте, висит памятная доска, на которой выбито: «В этом доме с 1956 по 1977 год жил и работал член Союза писателей СССР Кишмишов Аристарх Селуянович». Под этой доской в специальной нише, похожей на морозильную камеру холодильника, и хранится мое сердце. Раньше где его только ни доводилось прятать: и в глубине пещер, и на вершинах гор, и в проруби, и на дне колодца, и в леднике подвала – целое дело! Теперь, в век высоких технологий, все по-другому. Все теперь гораздо проще.

Подъехав на место, я вытащил из багажника раздвижную стремянку, фигурный торцовый ключ, фонарь и, приставив лестницу к стене, полез наверх. Минуты две откручивал болты. Когда управился, с силой надавил на букву «и» в слове «писателей». Тут же щелкнула пружина, и с легким потрескиванием пошли проворачиваться шестерни невидимого механизма.

Вскоре доска откинулась, повиснув на кронштейнах, и моему взору открылась вырубленная в стене потайная ниша.

Я подождал, пока рассеется пар, и посветил внутрь.

Широкогорлая стеклянная колба с трехгранной пирамидой из голубоватого льда стояла на своем месте – в специальном пазу, вырезанном на расстоянии вытянутой руки. Сквозь стекло и лед был хорошо виден малахитового (на самом деле – золотистого) цвета кристалл размером с три моих кулака. Этот кристалл, формой напоминающий миниатюрный противотанковый еж, и есть мое сердце. А если быть терминологически точным – сердце дракона, ипостасью которого я являюсь.

Зря я волновался: и сердце было на месте, и холодильный агрегат работал исправно – стены ниши покрывала изморозь, градусник показывал минус восемь по Цельсию, давление не превышало атмосферное. Все было в порядке. Все было в норме.

Наверное, чувствует, что где-то по городу бродит Охотник, вот и тревожится, подумал я и прислушался к его биению. Но в данную конкретную минуту оно стучало тихо и ритмично. Словно метроном.

А может, Альбина слепила из мякиша мое чучелко и, поминая недобрым словом, тыкает в него зубочисткой, родилась у меня еще одна версия. Вполне могло быть.

И тут, представив, как выгляжу со стороны, я невольно усмехнулся – «японец японцем».

Доводилось мне слышать, что в каждом традиционном японском доме обязательно есть «токонома» – неглубокая ниша в стене, в которой стоит ваза с икебаной или висит пейзаж тушью по шелку. Время от времени хозяева дома садятся напротив этой концептуальной дыры, внимают тишине и приводят свои мысли в порядок. Чем я в данном случае не японец? Только тем, пожалуй, что не человек, а дракон.

Вернув доску на место, я стал приводить все в исходное состояние. Когда подтягивал последний болт, внизу нарисовалась бдительная бабулька с черным пуделем на поводке.

– Чего там творишь, сынок? – поинтересовалась она озабоченным голосом. – Не в металл собрался сдать?

– Что такое говоришь, мать? – притворился я обиженным. – Не видишь, пыль протираю.

– Ась?

– Пыль, говорю, протираю, – повторил я громче, после чего вытащил носовой платок и действительно тщательно потер в ноздре члена писательского Союза.

Бабулька поверила. Пудель – нет. Высоко задрав ногу, он побрызгал на стремянку и для острастки тявкнул.

– Пасть закрой, – гавкнул я в ответ и стал спускаться.

Услышав родную речь, пес поначалу опешил, а потом зарычал. Бабка же – молодец: фукнула на сатанинское отродье и придержала стремянку, чтобы не завалилась набок.

А уже спустя сорок пять минут я, уставший и голодный, как шахтер-стахановец, проторчавший в забое три смены подряд, подходил к родному дому. Когда завернул за баскетбольную площадку, увидел дворника дядю Мишу по прозвищу Колун. Он был занят делом: мазюкал известью бордюрные плиты в районе автомобильного аппендикса.

Атас, подумал я. Надо проскочить, пока стоит в позе сборщика кокоса.

Но как ни торопился, незаметно войти в подъезд не сумел. Пес Кипеш, заприметив меня, обрадованно залаял и тем предал. Дядя Миша обернулся на шум, приложил ладонь козырьком ко лбу и, разглядев, что это я, окликнул:

– Егор Владимирович! – И когда я сделал вид, что не услышал, проорал на весь двор: – Егор Владимирович, твою дивизию!

Пришлось подойти и поручкаться.

– Добрый вечер, Михаил Кузьмич.

– Вечер добрый, Егор Владимирович. Как житье-бытье?

– Кручусь помаленьку.

– Это хорошо, движение – жизнь. Ну а как с сорняками?

Я не понял:

– О чем ты, Михаил Кузьмич?

– Как это о чем?! – в свой черед удивился дворник. И, присаживаясь на скамейку, напомнил: – О том самом. О воскресном нашем разговоре. Уже начал пропалывать?

• Предыдущая
• 38/117
• Следующая