Странный мир (сборник) - Шалимов Александр Иванович - Страница 12

• Предыдущая
• 12/48
• Следующая

— Все-таки мы очень рисковали, Джо, очень, — сказал Стив. — Все висело на волоске. Что, если бы он тогда захотел сломать дерево или обрушить какую-нибудь стену? Что тогда?

— Я бы сломал, — просто сказал Джо.

— Что ты говоришь! Как?

— А вот так…

Джо выглянул в окно. Площадь перед кафе и тенистый бульвар на противоположной стороне были пустынны. Лишь на одной из скамеек сидела пожилая дама в клетчатой накидке и читала газету. Джо вынул из кармана маленький блестящий параллелепипед размером в зажигалку, направил его в открытое окно и повернул пальцем диск на плоской стороне параллелепипеда.

Чудовищной силы шквал пронесся по вершинам деревьев. Ствол ближайшего дерева переломился как спичка… Тяжелая зеленая крона рухнула на залитый солнцем бетон, обрывая протянутые над площадью провода.

— Ну, пока, Стив, — сказал Джо, вставая. — Мне пора. Встретимся в Мехико через три дня.

— Иллюзия полная, — восхищенно объявил Стив. — Как будто все на самом деле…

— Это уменьшенная действующая модель, — сказал Джо, уже стоя в дверях. — Теперь я сконструирую более мощную.

Джо помахал рукой и вышел из кафе.

Стив снова посмотрел в окно. Сломанное дерево лежало на бетонных плитах площади, а вокруг, размахивая газетой, металась пожилая дама в клетчатой накидке.

— Долго действует, — сказал про себя Стив и прикрыл глаза ладонью.

Послышались свистки полицейских. Из-за стойки выкатился робот-официант и уставился немигающими красными глазами-точками в открытое окно. Потом подошел бармен в белом костюме и тоже стал смотреть на площадь.

— Что-нибудь случилось? — спросил Стив, не отнимая ладони от глаз.

— Разве не видите? — сказал бармен. — Молния ударила в дерево.

— И повалила его, — мелодично добавил робот-официант. — Редкое явление природы, сэр, принимая во внимание безоблачную солнечную погоду и показания барометра.

Стив встал и, пошатываясь, пошел к выходу.

— Он заплатил? — спросил бармен у робота.

— Он ничего не заказывал, шеф.

— Успел нализаться, перед тем как пришел сюда, — покачал головой бармен.

Стив вышел на площадь. Возле сломанного дерева уже стояли полицейские машины, и пожилая дама что-то объясняла сержанту, прижимая газету к клетчатой накидке.

Исчезновение Митрофана Кузьмича Цыбули наделало немало шуму в Алуште. Болтали разное… Работники районной милиции искали старого лесника даже в огромных бочках местного Винкомбината, в которых хранились знаменитые крымские вина.

Что касается Евдокии Макаровны — жены дяди Митрофана, то она была твердо убеждена, что старик отправился прямо в ад. Она даже отслужила панихиду по грешнику Митрофану, которого черти упекли в самое горячее место адской кухни.

Об Альбине Евдокия Макаровна рассказывать не любила.

— Ну, жил во время оккупации. Кто его знает, откуда взялся… Не такой был, как все. — Она тяжело вздохнула. — Непонятный какой-то… И будущее предсказывал. Что сказал, все как по часам исполнилось… А уж куда делся потом… — она махнула темной морщинистой рукой и потерла углы глаз кончиком головного платка.

Я понял, что воспоминания причиняют ей боль, и не настаивал. Позднее догадался, что память об Альбине для Евдокии Макаровны слишком дорога. Старуха ни с кем не хотела делиться ею. Альбин был для нее почти сыном.

Стояла весна. Цвели сады. Море дышало порывами прохладного ветра. Приезжих было мало, и дача Евдокии Макаровны пустовала. Вечерами мы подолгу сидели вдвоем на веранде у большого медного самовара. Пили чай с прошлогодним вареньем, тихо разговаривали. Говорила больше Евдокия Макаровна, а я поддакивал невпопад и снова и снова вспоминал утро того удивительного дня…

Уже не первый год проводил я конец весны, а иногда и начало лета в домике дяди Митрофана на окраине Алушты. Посреди тенистого виноградника хозяева устроили беседку. Там стоял грубо сколоченный стол. За ним хорошо работалось в яркие солнечные дни, когда небо кажется прозрачным и глубоким, а редкие облачка цепляются за скалистые вершины гор.

Море было рядом, его шум долетал вместе с дуновениями легкого ветра.

Сам дядя Митрофан появлялся редко. Летом он больше жил в лесной сторожке.

— Чтобы не мешать отдыхающим, — объяснял он, когда заглядывал домой.

В то утро он был дома…

Помню, у меня не клеилось с очерком. Я бросил перо и вышел в сад. Дядя Митрофан в трусах, толстый и грузный, восседал на скамейке под густым зеленым навесом виноградных лоз. Маленькими глазками, спрятавшимися в глубоких складках коричневого от загара лица, он следил, как Евдокия Макаровна перебирала какой-то хлам в большом кованом сундуке.

Увидев меня, старик оживился.

— А, литератор, чернильная твоя душа, здорово, здорово! Чего дома торчишь? Шел бы на море. Все равно больше не заплатят, если днем сочинять. Я бы, если бы был сочинителем, только по ночам писал…

— Чего привязался к человеку! — ворчливо вмешалась Евдокия Макаровна. — Лучше иди штаны надень. Срам глядеть! Если бы он был сочинителем!… О чем тебе сочинять, басурману лысому?

Однако дядя Митрофан был настроен мирно.

— Заглохни! — посоветовал он жене и, потирая небритый подбородок, продолжал: — Мне есть чего рассказать… Мне из пальца высасывать не надо. А он вот не знает, об чем писать. По глазам вижу. Верно?…

— Верно, — признался я.

— Ну то-то. Люблю за правду. А ты возьми и напиши, скажем, про меня. Напиши, какой я есть. Правильно напишешь, живи бесплатно, пока не надоест…

— Тьфу! — плюнула Евдокия Макаровна и ушла в комнаты.

— Зачем она это тряпье хранит? — спросил я, чтобы переменить тему разговора. — Все моль поела.

— Баба, — проворчал дядя Митрофан, заглядывая в сундук. — С нее какой спрос. Она эту сундучину лет десять не открывала; все просила из погреба вытянуть. Я сегодня выволок, так она теперь зудит, что из-за меня все погнило.

Он запустил руку в сундук и сердито встряхнул тряпки.

Пахнуло сыростью. Стайка серебристых молей поднялась из тряпья и заметалась в воздухе, спасаясь от солнечных лучей.

Дядя Митрофан выгреб из сундука сверток старых половиков и швырнул на землю.

Один из половиков развернулся; в нем оказалось что-то, похожее на широкий блестящий пояс с двойной портупеей. При виде пояса дядя Митрофан ошеломленно ахнул. С быстротой, не свойственной его грузной фигуре, он нагнулся, схватил пояс и принялся внимательно разглядывать, покачивая седой квадратной головой.

— Что за штука? — поинтересовался я, указывая на ремни портупеи, скрепленные серебристыми металлическими дисками.

Дядя Митрофан подозрительно глянул по сторонам.

— Это, брат, такая штука, — он натужно закашлялся, — такая штука… Да… Леший знает, как сюда попала. Вот не думал, что она у меня осталась.

— А что это?

— Подожди, дай вспомнить, как было…

Дядя Митрофан потер небритые щеки, почесал голову.

— Эта штуковина от него ведь осталась. Вроде бы радио тут внутри, а может, и еще что… Он эти ремни не снимал. Даже спал в них… И часто при мне вот это колесико крутил.

Дядя Митрофан осторожно поскреб пальцем один из серебристых дисков на ремнях портупеи.

Я нагнулся, чтобы получше рассмотреть диск. Он состоял из нескольких колец, вставленных одно в другое. На кольцах были тонко выгравированы деления и ряды цифр. В центре находилось выпуклое желтоватое стекло, напоминавшее глаз. Я потрогал ремни портупеи. Это была не кожа, а какая-то незнакомая мне пластмасса — прочная и эластичная. Едва ощутимые утолщения свидетельствовали, что внутри портупеи скрыты металлические части.

Сырость и плесень не оставили следов на этом странном приспособлении. Ремни были сухи и чисты, а металл блестел так, словно его только что отполировали. Нет, это не было похоже на радиопередатчик, скорее на крепление парашюта. Только для чего могли служить блестящие кольца с рядами цифр, этот глазок и металлические детали внутри?

• Предыдущая
• 12/48
• Следующая