Свобода слуг - Вироли Маурицио - Страница 4

Свобода граждан, в свою очередь, – это не свобода от законов, но свобода благодаря или в силу законов. Поскольку, чтобы свобода была настоящая, все должны подчиняться законам или, согласно классическому завету, законы должны быть сильнее людей. Если же в государстве есть человек, который сильнее законов, в таком государстве не существует свободы граждан. Во Флоренции в XV в., не прибегая к открытому и систематическому применению насилия, Медичи сумели создать для себя огромную власть, такую, что они могли нарушать законы и управлять ими, тем самым заставляя город себе служить. Поэтому мы читаем в «Хрониках» Филиппо Ринунччини, одного из их противников, что республика, желающая «жить вольно», не должна допускать, чтобы гражданин «мог больше, чем закон»[19]. О Пьеро де Медичи, сыне Козимо Старого, Филиппо ди Чино Ринунччини писал: «Ибо ясно видно, что он проявил себя в нашем городе как тиран; что подобное происходит там, где позволяют одним сильно возвыситься над другими, что это опаснейшая вещь в республиках и что так всегда бывает»[20]. Макиавелли вторит ему в «Рассуждениях о первой декаде Тита Ливия»: «…нельзя назвать свободным город, где власти боятся одного из граждан»[21].

Контраст между свободой подданных (свободой от законов) и свободой граждан (свободой в силу законов) становится хорошо понятен, если мы прочтем один сочный пассаж из «Левиафана», в котором Гоббс хочет нас убедить, что на самом деле нет никакой разницы между двумя свободами и что свободен и гражданин республики, в которой царит верховенство закона, и подданный самого абсолютного из владык: «На башнях города Лука начертано в наши дни большими буквами слово LIBERTAS, однако никто не может отсюда заключить, что человек здесь в большей степени свободен или же избавлен от службы государству, чем в Константинополе. Свобода одинакова как в монархическом, так и в демократическом государстве»[22]. Гоббс не понимает или делает вид, что не понимает, что в республике (не коррумпированной) те, кто правят, и те, кем правят, подчиняются гражданским и конституционным законам, тогда как в Константинополе султан стоит над законом и может по собственному произволу распоряжаться имуществом и жизнями подданных, вынуждая их жить в состоянии зависимости и, следовательно, при отсутствии свободы. Вопреки диалектическим усилиям Гоббса, свобода граждан и свобода подданных и слуг оказываются глубоко различными.

То, что свобода граждан и свобода подданных внушают несовместимые друг с другом образы жизни и мысли, хорошо видно на примере отношений между свободой и доблестью (virtu). Сегодня принято считать, что свобода есть благо, которым мы обладаем и наслаждаемся в свое удовольствие. Мы не должны жить именно так и не иначе или что-то делать для того, чтобы быть свободными. Свобода гражданина, в свою очередь, не благо, которым мы обладаем и наслаждаемся, каким бы ни был наш образ жизни, но награда, которую мы получаем, если поступаем хорошо или если исполняем наши гражданские обязанности. Причину, по которой свобода не благо, которым обладают и пользуются, а награда за исполнение обязанностей, понять легко, нужно лишь взглянуть на реальность фактов. В любом народе и в любое время (в одном месте в большей степени, в другом – в меньшей) есть люди, которые любят властвовать, подниматься все выше, быть всегда в центре. Чтобы достичь своей цели, они разными способами сосредоточивают в своих руках различные виды власти. Если мы хотим помешать тому, чтобы город попал под власть одного человека, необходимо, чтобы граждане, по крайней мере самые мудрые из них, заметили эту опасность прежде, чем станет слишком поздно, и смогли найти наилучший способ защитить общественное благо. Они, кроме того, должны продемонстрировать доблесть (если воспользоваться древним, но всегда уместным словом), в особенности отвагу. Если из-за глупости или из-за трусости они не смогут воспротивиться власть имущим, которые стремятся к господству, они потеряют свободу. Для подданного или слуги быть свободным означает всего лишь обладать свободой и пользоваться ею без помех и препятствий; для граждан – это награда за поступки в соответствии с принципами доблести.

Если быть свободными гражданами означает не быть подчиненными огромной власти и выполнять гражданский долг, очевидно, что итальянцев нельзя назвать свободными; или все-таки можно, но если понимать свободу как свободу подданных или слуг. В Италии действительно утвердилась власть, которая не является ни неограниченной, ни авторитарной, ни деспотической, ни незаконной, но является огромной и поэтому самим фактом своего существования разрушает свободу граждан. Власть Сильвио Берлускони не является неограниченной, поскольку это не та власть, которая позволила бы ему навязывать его волю, как ему вздумается; она не авторитарная, потому что установилась и держится не за счет использования полицейского насилия или частных военных сил; она легитимная, потому что основана на консенсусе большинства итальянцев, выраженном в соответствии с правилами демократии. И тем не менее это и есть огромная власть, потому что она существенно превосходит границы власти, которой когда-либо был наделен один человек при либеральном или демократическом режиме. Сильвио Берлускони располагает личным богатством, которое не снилось никакому демократическому политическому деятелю; он контролирует политическую партию, которую сам создал и которая состоит из людей, преданных не идеалу, а лично ему; он управляет системой массовой коммуникации, которой никогда не было в распоряжении ни у кого из глав государств.

Конечно, понятно без лишних слов, что частное состояние – это не частный факт, а самая настоящая политическая власть. Деньги позволяют раздавать милости или привилегии не в силу каких-то оснований или за какие-то заслуги, а потому, что олигарх считает, что облагодетельствованный человек отблагодарит его своей «дружбой», верностью или даже преданным служением. Тот, кто получает милости и обязан ими власть имущему, а не своим собственным заслугам, немедленно теряет образ мысли свободного человека (при допущении, что он у него был) и становится сторонником власть имущего либо в надежде на новые милости, либо чтобы не лишиться уже имеющихся. Огромное богатство может, таким образом, трансформироваться в широкую сеть электорального консенсуса[23]. Контролировать партию, состоящую из преданных людей, значит уметь завоевывать голоса, а с голосами – доступ к политической власти. Управлять медийной империей значит иметь возможность убеждать миллионы граждан[24]. Повторюсь: неважно, что за человек наделен подобной властью; более того, совершенно неважно, во благо или во зло он ее использует. Сам факт существования власти таких размеров и с такими особенностями превращает граждан в слуг.

Когда в стране устанавливается огромная или неограниченная власть, рождается придворная система. Двор возникает, когда один человек в силу своей огромной власти постоянно занимает более высокое и более центральное положение по отношению к более или менее значительному числу индивидов, чья возможность иметь, сохранять и накапливать богатства, статус и всеобщее восхищение зависит от него. Эта система зависит от реальной власти господина (так я называю того, кто стабильно занимает верховное и центральное положение) раздавать придворным материальные и символические блага и не менее реальной власти угрожать им лишением подобных благ. В придворной системе даже король в определенной мере зависит от придворных и всех тех, кого он может одарять или кому может угрожать. Но высшая власть господина и его центральное положение не вызывают сомнений. Норберт Элиас писал: «Все они [придворные] более или менее зависели лично от короля. Поэтому малейший личный оттенок в обхождении короля с ними имел для них значение, он был зримым показателем их положения по отношению к королю и их позиции в придворном обществе. Но эта ситуация зависимости в то же время, через множество посредствующих моментов, влияла на обхождение придворных людей друг с другом»[25].