Её запретный рыцарь - Стаут Рекс - Страница 15

• Предыдущая
• 15/46
• Следующая

— Как называется пьеса?

— Не имеет значения, — прошептал он в ответ.

Лиля посмотрела на сцену и, увлеченная представлением, тут же забыла о его странном ответе.

Не буду пытаться описать происходившее на сцене.

Это была амбициозная попытка талантливого режиссера дать свою интерпретацию известной фантазии в одиннадцатой главе «Мадемуазель де Мопен» Теофиля Готье.

Ему сопутствовал успех, спектакль не был совершенным, но увлекал. По сцене летали жуки-светлячки, она была заполнена яркими цветами, глазами гномов и карликов на яблочно-зеленом фоне. Персонажи в остроконечных шляпах и широко раздутых чулках двигались грациозно и без какой-либо цели, говорили о том о сем, а больше ни о чем хорошо поставленными музыкальными и беззаботными голосами.

Лиля, конечно, «Мадемуазель де Мопен» не читала, происходившее было ей непонятно, но интересно. Все первое действие она смотрела на сцену с восторгом, затаив дыхание, ожидая, что вот-вот что-то случится. Конечно, ничего не случилось, но она не была разочарована. Когда занавес опустился, она глубоко вздохнула и повернулась к своему спутнику.

Он увидел ее восторженное лицо и улыбнулся.

— Что вы об этом думаете? — спросил он.

В ответ раздалось несколько «ох!» и «ах!» — возгласы восхищения.

— Но, — наконец призналась она, — я ничего не понимаю.

Ноултон рассказал ей о литературном первоисточнике и объяснил, что тут вряд ли что-то можно понять, потому что этому действию нет ни начала, ни конца, ни какой-то причины.

— Не следует искать в этом смысл, — закончил он. — Надо просто наслаждаться зрелищем.

Два следующих действия были точно такими же, как и первое, изменились только персонажи и костюмы.

Лиля по-прежнему сидела затаив дыхание, то и дело поворачивалась к Ноултону, чтобы убедиться, что он разделяет ее восторги.

Он каждый раз тоже смотрел на нее, они встречались взглядами и обменивались улыбками симпатии и понимания. Когда занавес опустился в последний раз, Лиля повернулась к Ноултону и с сожалением вздохнула.

— О, — промолвила она, — если бы весь мир был таким!

— Было бы весьма забавно — поначалу, — согласился он. — Но потом мы бы умерли от скуки. Все было бы очень легко. Никакой борьбы, никаких страстей, ни ненависти, ни любви.

Когда они выходили из театра, Лиля хранила молчание. Зрителей было немного, и они без труда прямо у входа поймали такси. Ноултон помог девушке сесть, потом устроился сам, наклонился вперед и велел водителю ехать в ресторан «Мантон».

Лиля положила ладонь на его руку:

— Мне действительно надо ехать домой. Я все равно сейчас ничего не смогу есть, и все будет испорчено. Я хочу остаться в этой сказке.

Ноултон почувствовал в ее голосе мольбу и решил не настаивать. Он дал водителю ее адрес, и они поехали в спальный район города.

— А теперь нам надо поговорить, — вдруг сказал Ноултон после нескольких минут молчания, во время которых такси неспешно катило на север.

Лиле показалось, что он говорит делая над собой усилие. Она встревожилась и спросила, что он имеет в виду.

— Те фальшивые купюры, — объяснил Ноултон.

Он как будто с трудом подбирал слова, словно вынужден был говорить о чем-то неприятном.

Лиля с удивлением обнаружила, что совсем забыла о событиях, которые день-два назад доставляли ей столько переживаний.

С его словами на нее словно пролился ушат холодной воды. Девушка взглянула на него и задумалась, почему она ни при каких обстоятельствах не может представить, чтобы Джон Ноултон сделал что-то недостойное.

— Конечно, я должен объяснить… — продолжил молодой человек, но Лиля его прервала:

— Пожалуйста, мистер Ноултон, не надо! Не надо ничего объяснять. Вернее, нет ничего такого, что нуждается в объяснении. Я слишком глупа, чтобы что-то в этом понять, — пожалуйста, не надо ничего об этом говорить.

Ноултон попытался возражать, но не очень настойчиво:

— Но мы именно затем и встретились. Это я попросил вас о встрече. Думаю, этот разговор будет для меня трудным и причинит мне боль, но я обещал вам все объяснить и должен сделать это.

— Но почему?

— Потому что я хочу, чтобы вы мне верили и остались моим другом. Я… я хочу, чтобы вы хорошо думали обо мне.

— Но ведь все так и есть, — сказала Лиля. Наступившая темнота скрыла румянец, который залил ее щеки. — Я ваш друг. Приехали! — Она протянула ему тонкую руку в перчатке.

Ноултон сжал ее пальцы и некоторое время подержал в своей руке. Но он не улыбался, держался напряженно и неуверенно.

— Пожалуйста, давайте об этом забудем, — умоляющим тоном попросила Лиля. — Неужели вы хотите испортить мне вечер?

— Нет, — промолвил Ноултон без особого энтузиазма.

— Но вы это и делаете, — заявила Лиля с наигранной строгостью. — И если вы в течение минуты не исправитесь, я все расскажу мистеру Дюмэну, мистеру Догерти и мистеру Дрисколу.

Эти слова вызвали у Ноултона улыбку.

— Думаю, в этом не будет необходимости, — заметил он. — В любом случае это было бы нечестно. Получится, что их шестеро против одного меня. Я считал, что вы — моя сторонница.

— Я буду вашей сторонницей, только если вы не станете так хмуриться.

— Тогда с этого момента я буду как Момус[4], — рассмеялся Ноултон. — Мы уже у Девяносто шестой улицы, и я могу на три минуты надеть эту маску.

Он начал изображать Дюмэна, объясняющего, какой полезной является с научной точки зрения игра в бильярд, и вскоре Лиля уже беззаботно смеялась. К тому моменту, когда такси остановилось у дверей ее дома, Ноултон был так же весел, как и она.

Как только водитель распахнул дверцу, Ноултон вышел и помог Лиле подняться по ступенькам подъезда ее дома. У дверей Лиля остановилась и протянула ему руку.

— У вас есть свой ключ? — спросил Ноултон.

Лиля вытащила его из кармана пальто. Он открыл дверь, и она вошла. Поблагодарила его, махнула рукой и вспорхнула по ступенькам лестницы. На площадке второго этажа Лиля остановилась. Она не услышала скрипа закрывающейся двери.

— Доброй ночи! — промолвила она, и до нее долетел ответ Ноултона:

— Доброй ночи! — И вслед за этим дверь за ним захлопнулась.

Лиля вошла в свою комнату и зажгла газовый рожок.

Все показалось ей странно незнакомым. Здесь она плакала, читала, спала и молилась. И никогда здесь не была счастлива. В течение двух лет — после смерти матери — это был ее дом! Дом! Скорее это была ее клетка.

Но теперь, когда она сидела на краешке кровати, не снимая ни шляпки, ни пальто, ни перчаток, комната преобразилась. Старенькое трюмо, кресла, картины словно приобрели какую-то новую красоту.

Ей нравилось казавшееся прежде тоскливым меланхоличное монотонное тиканье небольших настенных часов. Потому что Лиля была счастлива!

Через полчаса она стояла перед зеркалом, глядя на свое отражавшееся в нем порозовевшее лицо и глубокие, влажные, блестящие глаза.

— Верно, это не я! — сказала она сама себе. — В жизни не видела никого красивее!

Затем, счастливо рассмеявшись над собственной глупостью, она нырнула в кровать и закуталась в одеяло.

• Предыдущая
• 15/46
• Следующая