Последний часовой - Елисеева Ольга Игоревна - Страница 83

• Предыдущая
• 83/94
• Следующая

Государь сел на диван, подобрал брошенные клубки и стал машинально вертеть их. Ему нужно было чем-то занять руки.

– Ты многое узнал, не так ли?

Сын кивнул.

– С чего начнешь?

– С детей Елизаветы. Зачем вам понадобилось раздувать скандал с Чарторыйским и унижать собственного сына?

– Мне? – Вдовствующая императрица даже обиделась. – Как вы наивны. Ваш отец приказал мне принести к нему в кабинет ребенка. Поиграл с ним четверть часа, потом отдал и представил перед Кутайсовым и Ростопчиным комедию гнева. Ах, черные волосы!

Николай вытаращил глаза.

– Вы не улавливаете смысла? – подтрунила над ним мать. – Признаюсь, многие не могли сразу понять шагов, которые предпринимал ваш отец. Но запомните, при душевной болезни он был очень, очень, очень умен. Возможно, даже умнее Ангела.

Молодой государь ожидал пояснений.

– Ваш батюшка называл кружок друзей Александра франкмасонами. Адам и Елизавета играли там первенствующую роль. Одним выстрелом он убил двух зайцев: удалил Чарторыйского послом на Сардинию и поселил в сердце сына недоверие к жене. Затем выслали остальных приятелей – Новосильцева, Строганова, Кочубея. Александр остался один.

– Отец его так боялся?

– Да, весьма. – Старая дама пожевала губами. – Но ее он боялся больше. А когда Александр взошел на престол, то и сам стал опасаться жены. Ему не нравилось восхищение, которое она вызывала у подданных. Когда бедняжка поняла, что отвращает мужа, было уже поздно. Ангел испытывал страх перед малейшими посягательствами… Порой ему трудно было разговаривать даже со мной. – Мария Федоровна достала из рукава крошечный платочек и вытерла нижние веки. – Бедный, всегда одинокий. Мальчик мой!

Николай не мог оставить ее так, подошел, обнял сзади, и они несколько минут молчали, прижавшись друг к другу.

– Это я нашла для нее Охотникова, – вдруг призналась старая императрица. – И через Софи Волконскую устроила сближение.

Сын вздрогнул.

– Тихий, воспитанный, без влияния на товарищей, – пояснила царица-мать. – Не дай Бог, попался бы новый Орлов с братией. Да они всю гвардию перевернули бы вверх дном! А так – место занято и ни для кого не опасно.

Николай с крайним удивлением смотрел на мать.

– Думаю, он ее любил, – убежденно произнесла Мария Федоровна. – Но понимал, конечно, что долго их счастье не протянется. Рано или поздно ему надлежит выйти в отставку, обзавестись семьей… Я, как могла, пресекала подобные попытки. Прыткая крошка Загряжская чуть не увела жеребчика из стойла. Но ее окоротили.

– Вы? – осторожно спросил Николай.

Пожила дама с достоинством кивнула.

– А когда он заболел?

– Бедняга умер от чахотки. Никаких ножей. Но, – Мария Федоровна подняла палец, – удалось пустить слух, будто произошло убийство.

– Зачем? – Все, сказанное матерью, не укладывалось у сына в голове.

– Сами разговоры о преступлении отпугивали новых кандидатов. Ведь не всякий довольствовался бы, как Охотников, женщиной. Нашлись бы те, кто пожелал императрицу.

Постигая глубину ее мыслей, Николай молчал.

– А помните, – вдруг произнес он, – в 1812 году, когда мы с Михаилом просили отправить нас в действующую армию и государь отказал, вы обмолвились, что меня «берегут для других случайностей»?

Вместо ответа мать встала, подошла к комоду красного дерева с черепаховыми вставками, отперла верхний ящик, где, как Николай знал, у нее хранились крестильные распашонки и чепчики детей. Долго рылась. Наконец извлекла продолговатую коробку, обтянутую бордово-желтой гобеленовой тканью. На крышке красовался медный двуглавый орел. Внутри лежали батистовые платочки с вышитыми инициалами великих князей и тонкими локонами. А среди них что-то поблескивало.

– Вот, взгляните. – Вдовствующая императрица передала Никсу круглую золотую медаль с его детским профилем и витой надписью: «Цесаревич Николай Павлович. 1809 год».

– Так давно? – Государь впился пальцами в металлический диск.

– Вот подлинник указа. – Со дна коробки вслед за медалью явилась бумага. – Не обнародованный, как и все прочие. – Мать вздохнула. – Я всегда хотела короны для вас, Николя. Знала, что только вы вынесете. Поэтому вас и воспитывали так сурово. Простите.

Сын не знал, что сказать.

– Слухи были, как обычно, неблагоприятны для Константина. Говорили, будто он причастен к смерти Охотникова. Боится, как бы Элиза не родила мальчика – наследника – и ему уже не царствовать после Ангела. Ваш брат был очень щепетилен в таких вещах. И он не простил ни Косте, ни Елизавете. После Тильзитского мира англичане подготовили несколько покушений на него. В любую минуту трон мог оказаться пустым. Тогда и был подписан указ, дававший вам равные права с Константином.

– А если бы он возразил?

– Кто был в Петербурге, того бы и провозгласили царем. – Мария Федоровна постучала пальцем по бумаге. – Я, ваша мать, позаботилась бы об этом.

Николай сдвинул брови. В 1809-м ему исполнилось только тринадцать. Значит, вдовствующая императрица стала бы регентшей? При взрослом старшем сыне? Это грозило гражданской войной. А у порога стоял Бонапарт… Неужели то, что случилось 14-го, – еще не худшее?

– Последний вопрос. – Никс собрался с мыслями. – Какое отношение имел к смертям вокруг Елизаветы доктор Франк?

Пожилая дама напряглась, ее взгляд стал цепким.

– Никакого. Он преданный нашему дому медик.

Государь глубоко вздохнул.

– И тем не менее этот человек должен покинуть Россию.

Вдовствующая императрица попыталась возразить, но сын остановил ее властным жестом.

– Вы можете назначить ему приличный пенсион. Пусть живет безбедно хоть в Швейцарии. Но не в Петербурге.

– Вы делаете ошибку…

– Благоволите подчиниться.

Вернувшись в свои покои, Николай застал жену в теплой ванной, за малиновым пологом. Знаком выслав камер-фрау, он зашел за стеклянную ширму, всю в капельках воды, присел на корточки, взял из фарфорового тазика мыльную губку и начал натирать Александре худенькие плечи.

– Ну? – живо встрепенулась жена. – Поговорил с maman?

– Коршун, которого ты боишься, распростер крылья, защищая нас.

– Я не понимаю.

– Тут нечего понимать. Забудь, и все. Ах да, мне будет очень приятно, если ты не станешь больше допускать Софи Волконскую в свое близкое окружение.

Никита Муравьев, красавец и умник, совершенно бросил бриться в крепости. Зато много писал. Честный человек отвечает по первому спросу! К 13 января он по памяти составил экземпляр своей «Конституции». А со дня на день должен был представить «Историческое обозрение хода общества».

Когда его арестовали в имении жены селе Тагине, говорят, пал перед бедняжкой на колени, просил простить обман под венцом. А она бросилась ему на шею, обещая все оставить и ехать в ссылку ли, на каторгу ли, ей все равно. Роковая минута – и Никита вырос в глазах супруги до героя, спасителя отечества. А был – красивой игрушкой избалованной богачки. Смуглый, черноволосый, кареглазый – южная кровь. На наших барышень действует безотказно.

Теперь заметно проступили и седина в смоляных кудрях, и несколько шрамов от золотухи у подбородка. Среди писем 1823 года было одно к двоюродному брату Мишелю Лунину: «После разгрома испанской революции все приуныли. Я не исключение. Дела общества кажутся детскими игрушками. Надобно думать о себе. Желал бы адъютантского места при каком-нибудь стареньком генерале. И будет с меня». Адъютантом не стал, нашел состоятельную невесту. Бедная Александрина!

– Никита Михайлович, мы хотели бы задать вам несколько уточняющих вопросов касательно позиции господина Пестеля в 1824 году, когда он побывал в Петербурге. – Генерал Левашов вел допросы безупречно. Александр Христофорович отдыхал в его присутствии. – Как вы полагаете, чего добивался Пестель? Объединения разных крыльев общества?

• Предыдущая
• 83/94
• Следующая