Последний часовой - Елисеева Ольга Игоревна - Страница 56

• Предыдущая
• 56/94
• Следующая

– И что вы намерены делать?

– Ничего-с. К утру забудет-с.

– Эй, Архипыч, кто там? – раздался с лестницы громкий, прямо-таки рокочущий бас. Точно рык из львиного логова, он прокатился под сырыми сводами вестибюля и замер у оштукатуренной стены с фреской «Государыня Екатерина Великая въезжает в Дубровицы», как будто разбился об нее.

– Ваша милость, – заспешил управляющий, – тут прибыли их высокопревосходительство генерал-адъютант…

Бенкендорф подсказал свою фамилию.

– Покорнейше просят дозволения переночевать.

Вообще-то Александр Христофорович ничего не просил. Он требовал встречи с графом. Но при сложившихся обстоятельствах ему пришло в голову, что лучше посмотреть, как развернется дело.

Повисло гробовое молчание. Сверху, из графской берлоги, исходила какая-то гнетущая, ощутимая угроза. Точно зверь готовился к прыжку. Она текла через всю анфиладу комнат и изливалась на незваного гостя. Вдруг раздался тоненький, противный писк:

– Что же, что же, ведите его. Давно не виделись.

– Не своим голосом иногда говорит, – пояснил управляющий, сжавшийся в комок, но продолжавший напряженно взирать на лестницу. – Ступайте. Прямо по всем комнатам. До кабинета.

Александр Христофорович понял, что провожатый боится. Он повел плечами, с которых так никто и не удосужился снять шинель, положил руку на эфес сабли и решительно зашагал по ступеням.

На втором этаже его встретил пустынный Гербовый зал, расписанный некогда самим владельцем. Изумительная по глубине перспективы фреска точно уводила внутрь стены: за портиком вытянутых двойных колонн открывался мощенный розоватыми плитками двор сказочного замка, с двух сторон окруженный готическими арками. Вдалеке островерхие ворота смотрели в голубое небо с белыми облаками, под которыми угадывался туманный пейзаж. Ничего общего с реальностью картина не имел. Она была плодом воображения владельца – вероятно, самым приятным и возвышенным.

На колоннах висели щиты в лентах. Попеременно то с гербом рода Мамоновых – потомков смоленских князей, то с зеленеющим Древом на золотом фоне и латинским девизом: «Devine si tu peux et choisis si tu I’oses»* . Бенкендорф вспомнил, что когда-то именно это изречение Матвей предлагал в качестве девиза «Ордена русских рыцарей». Нижняя ветка Древа казалась надломленной. Грустный намек на судьбу самого графа. Бедный паладин выпал из седла.

– Нравится моя мазня? – услышал Александр Христофорович у себя за спиной хриплый, невероятно низкий бас. Гость обернулся, но позади никого не было. Только длинная анфилада комнат с открытыми дверями. Она-то и усиливала звук.

Теперь, во всяком случае, было понятно, в какую сторону идти. Бенкендорф двинулся на голос, прошел изящную гостиную с ширмами, обитыми китайским шелком. На них райские птицы порхали над райским садом, где первый человек Адам Кадмон приносил поклонение к ногам Прекрасной Дамы.

Потом спальня с белым угловым камином.

– Матвей Александрович, мне не хотелось бы играть с вами в прятки.

Ни звука. Нетронутая кровать. Портрет маленького розовощекого мальчика. Матюша в детстве. А против него нежный образ – молодая императрица Елизавета Алексеевна, супруга покойного государя, кисти Виже-Лебрен. Руки сложены, голова слегка наклонена вперед. Ни регалий, ни горностаевого меха. Только мягкая, забирающая душу красота. Бенкендорф застыл перед ним, запоздало понимая – вот она, хозяйка волшебной страны с фрески в Гербовом зале. Королева Ордена рыцарей. Вечная, неземная страсть паладина-затворника.

Все в этом доме было зачарованно. Все за семью печатями. Срывать ли их?

– Входи, коли пришел.

На этот раз голос графа Матвея звучал обыкновенно. Да и странно было предположить в человеке нерослом, пусть и ловкого сложения, эдакий густой, утробный бас.

Хозяин стоял на пороге кабинета. Лицо его было бледным. Волосы всклокочены. Сказать по чести, гость не сразу бы его узнал, если бы не чаял застать одного. Кому тут еще быть?

– Боишься меня?

– Нет.

– А зря.

Граф отступил, пропуская Бенкендорфа в кабинет. Видимо, здесь-то он и обитал основную часть дня. Плотные шторы на окнах. Свет сквозь щели. Несмотря на сумрак, щемящее чувство запустения. Грязь и холод.

Чиркнув спичкой, хозяин зажег свечу. Предположение подтвердилось. Паутина по углам. Немытый стакан из-под коньяка. Кружка чаю. Блюдце с какими-то объедками. Запах табака и аккуратные кучки пепла на подоконнике.

– Давно ко мне никто не захаживал. – Сам Матвей выглядел не лучше. Глаза ввалились. Клочковатые бакенбарды торчком. Засаленный халат поверх белой, давно не стиранной рубахи с оборванным кружевом у ворота.

– Да ты, говорят, по гостям стреляешь, – попробовал пошутить Бенкендорф.

– Поделом, – хмуро бросил граф. – Звали их?

– А может, стоило позвать? – Александр Христофорович внимательно уставился в лицо Матвея. – Ты забился в медвежий угол, никому не пишешь. Думаешь, кто-то знает, каково тебе здесь?

– Мне хорошо.

– Плохо.

– Не тебе судить.

Гость и правда не смел лезть в чужую жизнь. Они с Матвеем никогда не были близки. Но вопиющее безобразие не могло не возмущать его склонную к порядку душу.

– Ты болен.

– Абсолютно здоров!

– И можешь выйти из дома?

– Могу.

– Тогда выйди.

Хозяин поколебался.

– Не хочу.

Вдруг его охватила тоска. Он изо всех сил шарахнул кулаком по столу и заревел, как раненый бык:

– Зачем притащился?

Будь на месте Бенкендорфа человек более робкий, он бы отшатнулся назад. Надсадный бас исходил не столько из горла затворника, сколько из его желудка. Солнечного сплетения. Словом, из тела. Точно внутри Матвея сидел кто-то и разрывал его кишки.

– Уходи, – быстро прошептал хозяин побелевшими губами. – Скорее. Закрой дверь. Я буду не в себе.

И снова оглушительный рев потряс комнату:

– Предательство?! Сговор! Я не потерплю измены!

– Беги. – Шепот перешел в свист, и вслед за тем квакающий писк вспорол горло несчастного. – Трусливый зайчик под кустом заткнул понос своим хвостом.

Ни на секунду гостю не пришло в голову, что хозяин издевается. Он смотрел, как бледное, землисто-серое лицо графа наливается кровью. Глаза буквально лопаются от ненависти. Кулаки сжимаются. Еще секунда… Сокрушительный удар отбросил Матвея на другую сторону комнаты. Тот стукнулся затылком о стену и потерял сознание.

Если бы гнусная тварь внутри него ожидала нападения, она бы показала. Она бы ударила первой, как собиралась. Когда минут десять спустя граф начал приходить в себя, он уже сидел на стуле, крепко привязанный снятой рубашкой. Шурка располосовал ее наподобие веревок. Природное благоразумие помешало ему звать слуг, мало ли что.

– На, выпей. – Бенкендорф приложил к губам несчастного кружку с холодным чаем.

Матвей помотал головой. В глазах появилось осмысленное выражение. Он глянул в лицо гостя и облегченно вздохнул.

– Тебе лучше уйти.

– И не подумаю.

– Поздно. Уже слишком поздно. – Жалкая улыбка исказила губы графа. – Я одержим. Это не болезнь, Александр. А если и болезнь, то от нее не лечат.

Шурка осторожно взялся рукой за крестик на шее.

– Есть другие средства.

– Не помогает, – опустив голову, прохрипел Матвей. Спутанные пряди волос повисли, закрывая его лицо, но за ними гость угадал кривую, злую усмешку. – Вон, посмотри, – снова бас, такой низкий, сиплый. – Там на столе, в шкатулке.

Шурка встал и, повинуясь любопытству, открыл ларчик красного дерева, окованный медью. Внутри оказалась крохотная детская рубашка, деревянная ложечка и серебряный крест-мощевик.

– Что это?

– Скорее. – Губы плохо слушались Матвея, голоса не было. – Оботри мне лицо.

Гость повиновался. Казалось, графу стало получше.

– Сорочка святого царевича Дмитрия. Его ложка… – Он указал на бутыль в углу комнату. – Я пью воду из источника Параскевы, здесь поблизости. Мне носят. Чуть легче.

Бенкендорф выплеснул чай прямо на пол, налил воды и поднес к губам Матвея.

• Предыдущая
• 56/94
• Следующая