Последний часовой - Елисеева Ольга Игоревна - Страница 21
- Предыдущая
- 21/94
- Следующая
Дождавшись, наконец, когда после обеда дамы вышли, чтобы дать ей поспать, Александра предприняла адское усилие. Еще недавно у нее получалось садиться, держась рукой за спинку кровати. Теперь нет.
Шарлотта развязала длинный шнурок, стягивавший шелковую сорочку под грудью, выдернула его из петель, продела в дырочку, образованную изгибом деревянного резного листа на изголовье ложа. Крепко привязала. Потом без сил упала на перину. Полежала несколько минут, собираясь в комок. Намотала ленту на руку и потянула.
Борьба продолжалась довольно долго, наконец женщине удалось сесть. Голова кружилась. Перед глазами плясали четные точки. Воздух по обеим сторонам лица наполнился маленькими блестящими червячками, похожими на извивающиеся сколы стекла.
Дурнота постепенно прошла. Надо встать. Раз, два, три. Нет. Оторвать невесомый зад от матраса не удалось. Раз, два, три. Шарлотта сердилась. Она, которая столько танцевала, у которой находили абсолютное чувство равновесия, для которой балетные па… Раз, два, три! Оттолкнувшись ладонями от перины, молодая императрица перенесла всю тяжесть тела на ноги.
У-ух. Нет, она не упала. Махнула в воздухе руками, закачалась, вцепилась пальцами в пустоту, но устояла. Так, уже кое-что. Теперь оставалось переставлять ступни до тех пор, пока зеркало над камином не окажется как раз напротив лица. Вот цель ее героических усилий!
С философской точки зрения – пустое занятие. Но кто отнимет у женщины право рассмотреть себя? И если принять во внимание, что Александру не завивали и не причесывали уже… нет, она не помнит, сколько. Нужно мужество. «То, что ты увидишь, тебе не понравится, – бодрилась дама. – Даже больше, чем ветряная оспа на щеках у детей».
Дети. Отчаяние охватило душу Шарлотты. К ней не водят малышей. Не хотят пугать. «На кого я похожа?»
Александра скользила по полу, не отрывая ступней от паркета. Сначала тянула одну ногу. Потом другую. Это не напоминало вальса. Улитки не вальсируют. «Неужели я умру?» Мысль была противоестественной, хотя приходила в голову не впервые. Она молода. Двадцать шесть лет – не конец жизни. Почему же ее так пригибает к земле?
Камин. Оказывается, расстояние в десять шагов – самое длинное на свете. Молодая женщина вцепилась пальцами в зеленую малахитовую раму, обнимавшую черное жерло, откуда слабо дышало тепло прогоревших дров.
Зеркало. «Медленно-медленно поднимай голову». Не надо резких движений. На них все равно нет сил. Только бы устоять. Будет обидно пройти через всю комнату и потерпеть фиаско в самом конце пути.
Шум за дверью заставил Шарлотту поторопиться. Она вскинула взгляд, но ничего не увидела. В первую секунду ей показалось, что кто-то стоит у нее за спиной. А ее самой нет.
Чужая дама в зеркале смотрела на императрицу в упор. У нее были бесцветные брови и ввалившиеся глаза, обведенные черным. Всклокоченные, жухлые волосы. Шея, лицо, подбородок – все в мелких морщинах от обвисшей кожи – заметно подрагивали. Александра сделала усилие остановить дрожь. И эта попытка открыла ей правду. Она?
Удивленный возглас застыл на губах. Да ей лет сорок! Maman выглядит лучше!
Следующая мысль раздавила женщину. Поэтому Никс не приходит?
Дверь распахнулась. Как в плохой пьесе. Немая сцена. Звуки встревоженных голосов, топот ног.
– Прочь! Раньше надо было приглядывать!
Рык отца ее детей. Неужели он теперь останется для нее только… Страх показаться мужу такой заставил Александру разжать пальцы. Она не устояла на ногах и села на пол, закрыв лицо ладонями. Руки, подхватившие ее под мышки, тряслись.
– Что случилось?
Шарлотта норовила отвернуться от него.
– Не смотри!
Николай понес жену к кровати. На полпути он застыл, все еще не понимая, в чем дело. Медленно до него начало доходить произошедшее. Он видел то, чего еще не разглядела она, – тонкие нити седины в проборе. Какая злая ведьма заколдовала его принцессу?
— Что вы можете сказать об этом перстне?
Менее всего издерганный очными ставками Сергей Волконский ждал подобного вопроса.
– У вас имеется такой же?
Бенкендорф делал вид, что они чужие. Этого требовала официальная обстановка дознания. Поведи генерал себя иначе – были бы нарушены незримые правила игры. Серж понимал и не противился. Они не в кабаке, не в гостиной, не на бивуаке. Допрос – штука трудная не только для арестанта, но и для следователя. А с Волконским все с самого начала шло наперекосяк.
После первой же встречи государь отказался.
– Увольте, Александр Христофорович. Такого дурня еще поискать! Он меня изводит своей тупостью. Я выхожу из себя, начинаю кричать…
Как будто в Следственном комитете один Бенкендорф обладал остзейской сдержанностью! Нет, он тоже срывался. Тем более с Бюхной, который, кажется, взял себе за правило изображать слабоумного.
– Вы же сами видите, – бушевал император, – он набитый дурак! Лжец и подлец в полном смысле слова! Не отвечает ни на что! Стоит как одурелый! – и, обернувшись к подследственному: – Вы, Сергей Григорьевич, образец неблагодарного злодея! Мне от всего сердца жаль вашу матушку!
Да, бедную обер-гофмейстерину стоило пожалеть! Подруга вдовствующей императрицы имела привычку вечно воспитывать царевичей. Однажды на террасе, выходившей в сад, она так заспорила с Никсом о вреде сырого воздуха, что великий князь подхватил старушку на руки, отнес к будке часового и посадил за караул.
– Я вас арестую, – смеялся он. – Еще одно слово возражений, и вы сядете в крепость…
Теперь воспоминание об этой сцене ужасало, а тогда у всех слезы наворачивались от хохота.
Поведение сына несчастной княгини не являло ничего достойного. Серж никак не мог выбрать линию – держался то высокомерно, то приниженно, то изображал мученика идеи, то случайно отбившуюся от стада овцу, унесенную в волчье логово, но почему-то не съеденную.
С начала следствия Александр Христофорович научился различать разные тактики арестантов. Одни думали, что надо запутать как можно больше людей и запугать правительство громадностью организации. Бесконечные дознания по делам невинно оговоренных только заводили следователей в тупик, и они начинали подозревать в принадлежности к обществу всех, в том числе и друг друга. То был умный план, но более всего Бенкендорф презирал людей, его придерживавшихся.
Поначалу Серж пробовал действовать именно так. На первом же допросе 16 января он обрушил на вежливого и еще ничего не требовавшего генерал-адъютанта Левашова каскад имен заговорщиков из Тульчина, помянул Кавказский корпус и «братьев» в Польше. От размаха злодейских замыслов с Левашовым сделалась икота, он вышел в коридор и потным пальцем написал на побелке стены: «Гди, помилуй!» Шедший ему на смену Бенкендорф, еще не подозревая, с кем столкнется за дверью, исправил ошибку, пририсовав над словом титло, поехидничал на счет институток в эполетах и вступил в камеру.
Встреча не была приятной.
– Ты, это, лошадь придержи, – крякнул Александр Христофорович, ознакомившись с допросными листами. – Незачем раньше времени губить себя. И других.
Но Серж все еще пребывал в потрясении от ареста. Кажется, он не слышал, что говорит, и не особенно различал, кто перед ним: Левашов, Бенкендорф, сам государь – едино.
– Как только соберусь с мыслями, – лепил князь, – изложу все в подробностях, ничего не скрывая.
«Что он несет? – возмущался в душе Александр Христофорович. – Это ведь не гвардейская попойка, не шалость с медведями, чтоб отвечать по первому спросу! Опомнись, Бюхна!»
Бенкендорф тогда еще не знал о тактиках, и ему казалась странной нарочитая откровенность некоторых заговорщиков. Столкнувшись с ней, следствие поначалу забуксовало. Пошли генеральные истерики, от чего храни Господь! Все люди нервные, хрупкие, что не по ним – сразу в крик.
Ведь совсем непричастных не было: каждый что-то видел, что-то слышал, у кого-то гостил и даже мог ругнуть правительство. Эти-то слова, сорвавшиеся с губ от горечи, считали согласием вступить в общество. Человек ни сном ни духом, сидит в гарнизоне, дует чай с коньяком, а его хвать и в столицу, пред светлые государевы очи. Состоял? Участвовал? Целовал крест на цареубийство?
- Предыдущая
- 21/94
- Следующая
