Детская книга войны - Дневники 1941-1945 - Коллектив авторов - Страница 21

• Предыдущая
• 21/108
• Следующая

Блокадный дневник Гали – дневник чувственный, женский, несмотря на то что автору 14 лет. Перед новым, 42-м годом умирает от дистрофии первая Галина любовь. Год 44-й она встречает вместе с молодым офицером Володей, который отправляется после праздника сразу на фронт, шлёт оттуда письма... Удивительно, но блокадная катастрофа не гасит в Гале Зимницкой порывов открытой любви души...

«Ранней весной 1945-го письма от Володи перестают приходить» – об этом мы узнаем уже из позднейших записей Галины Карловны, которая спустя год после войны родила дочь и прожила длинную, до 1996 г., полнокровную жизнь: с любимыми людьми, театрами, путешествиями, работой одним из ведущих конструкторов ленинградского завода... В этой жизни всегда была оглядка на детские годы, на жуткое кольцо беды, в которой росла и раскрывалась её женская душа.

Сам дневник Гали не сохранился: из «блокадной» квартиры семья выехала сразу после войны, потом было ещё много переездов, и тетрадь с записями затерялась... Галина Карловна восстанавливала её уже в мирное время, по памяти, день в день: писала много черновиков, сверяла вехи своей личной истории по датам исторических сражений, перепечатывала на машинке, переживала... «Для мамы это было очень важно, так же важно, как и для меня сейчас, – сквозь слёзы говорит её дочь Инна. – Однажды она предложила свой дневник для публикации, но тогда ей сказали, что спасибо, не нужно, слишком много уже этой памяти, зачем ворошить... Меня очень трогает, что сейчас мамин дневник оказался нужным, что этот документ прочтёт не только её внук... Ведь памяти лишней не бывает».

1941, 22 июня. Война! Когда по радио зазвучали тревожные слова, мы с бабушкой Сашетой были одни в квартире. Мама и отчим уехали к друзьям на взморье. Я лихорадочно искала резиновую купальную шапочку и не вникла в смысл слов. Во дворе нетерпеливо галдели ребята, поджидая опаздывающих. День был жаркий, и всем хотелось купаться. Бабушка поймала меня за руку и сказала трясущимися губами: «Галюша, война!» Я прислушалась: «Гитлер... Германия напала... без предупреждения... вероломно...». Тогда я подошла к окну и крикнула: «Ребята, война!». Купаться в этот день мы не поехали. (...)

28 июня. При ЖАКТе (в доме у станции Ланская, где музей-квартира В. И. Ленина) оборудовали комнату под медпункт. Из медикаментов пока есть только бинты, вата и йод. Здесь также организовали дежурства, в которые включили и нас – девочек. Врач Екатерина Александровна (мать моей подруги Нади Рыбаковой) ведет санитарный кружок. Учит нас оказывать первую помощь раненым. Мы перевязываем друг друга. Занятия проходят весело. Не обошлось и без смешного случая. Когда мы учились на Ире Малиновской делать перевязку головы (нога у нее уже была забинтована с наложенной шиной), вошла Ирина мама, тетя Леля, и в ужасе бросилась к дочке. Она подумала, что Ира пострадала всерьез.

Не верится, что будут настоящие раненые. Во время воздушных тревог спокойно.

У наших ребят появилась «болезнь» – учиться танцевать. Теперь собираемся там, где дома нет родителей. У нас четыре пластинки: «Утомленное солнце», «Рио-Рита», «Брызги шампанского», «Кукарача». Но танцевать нам удается редко, так как нет подходящих условий. Вчера я уговорила свою Сашету, обещала после танцев вымыть пол. Собралось семь человек. Я танцевала больше с Лешей Жуковским. Геня Прокопюк пригласил только один раз. С тех пор, как в нашем дворе появилась Верочка Гладкова, все наши мальчики обращают свое внимание на нее. (...)

10 июля. Наши старшие товарищи постепенно исчезают. Ушли добровольцами на фронт Сережа (брат Люси Курьяк), Рома Подскочий, Коля Жуковский (брат Леши), Коля Герасимов, Тоня Осипова, Луся Лунева. Теперь во дворе не играют в волейбол, не стоят ребята у парадной двери, за что их раньше многие осуждали. Остались мы – подростки от 12 до 16 лет. Да и нам стало не до игр. Другие дела и заботы отвлекают нас от бездумной жизни, тревожат наши детские души. (...)

20 июля. Много говорим о делах на фронте. А дела эти не радуют. Подошел к нам тот самый милиционер дядя Саша. Сказал, что нам пора идти домой. Еще рассказал, что сейчас враги засылают в город шпионов распространять ложные слухи об успехах фашистов под Ленинградом, сеять панику среди населения. Надо быть бдительными и, если что заметим, сразу сообщить ему или в милицию.

В небо поползли раздутые, темные на фоне меркнущего заката аэростаты. (...)

Вот уже месяц идет война. А кажется, прошел год. Говорят, на оборонных работах есть жертвы обстрелов. От наших нет никаких известий. Бабушка тайком вздыхает, я же ее подбадриваю, говорю, что такие слухи распускают шпионы. (...)

30 июля. Сегодня мама и дядя Миша пришли с работы очень расстроенные (они работают на заводе «Прогресс»). Им объявили, что завод срочно эвакуируют. Ехать нам всем. Сердце мое оборвалось от такого сообщения. Уехать из Ленинграда! Расстаться с ребятами, со всеми нашими делами! Для чего я училась перевязывать раненых? Для чего мне дядя Миша принес детский противогаз? И вдруг бабушка, моя милая Сашета, заявляет, что она остается в городе и не сдвинется с места, что бы ни было. Тогда я тоже заявляю, что остаюсь с бабушкой. На протест мамы у меня истерика. Давно я так не ревела! Родители опешили и ушли в спальню совещаться. Что будет? Я твердо решила не ехать.

2 августа. Мы с бабушкой «перетянули». Мама и дядя Миша остаются с нами. Оказывается, на заводе продолжают работать некоторые цеха, изготавливающие продукцию для ленинградского фронта. Мама работает на револьверном станке, она нужна здесь. Отчим – настройщик станков – тоже пригодился. Все уладилось, родители повеселели. Они признались, что тоже не хотели уезжать. (...)

15 августа. С каждым днем мне все труднее писать дневник. Неужели брошу? Правда, эти дни проходят однообразно, без особых событий. Дежурства в медпункте идут своим чередом, занятия кончились с отъездом Екатерины Александровны. Если заглянуть в наши души, то, наверняка, все хотят испытать хоть чуть-чуть боевой обстановки (бомбежки) и попробовать свое умение на раненых. Хотя это глупо.

Вчера уехали из Ленинграда две семьи, а значит, мы попрощались с Гаем Шевеленко и Володей Пашко. Гай начитанный мальчик, всегда делился с нами самым интересным, советовал, что прочитать. У него была мечта, даже цель – стать танкистом. Володя был нашим затейником в играх. Любую игру он превращал в театрализованное представление. А что он вытворял на качелях - «Гигантские шаги»! Правда, иногда на Вовку находило, и он начинал задираться: дергал меня за косы, больно бил мячом по ногам. «Володька, ведь больно!» – взывала я со слезами в голосе. Однажды Ира мне сказала, что это у Володи так проявляется симпатия ко мне: «Он в тебя влюблен, а ты не замечаешь». Конечно, я не замечаю, потому что больше поглядываю на Геню. Он притягивал меня с раннего детства. Бабушка это замечала и часто говорила: «Иди, иди во двор, этот белобрысый Генька уже давно там».

21 августа. Мой день рождения. «Стукнуло» 14 лет.

Сегодня все читают в газетах и говорят об обращении Жданова и Ворошилова к ленинградцам... В обращении говорится об опасности, надвигающейся на нас. Значит, на фронтах стало еще хуже. У всех на лицах боль и тревога. Но в городе все спокойно, ни какой суеты. Работают магазины, кино, театры. В центре города витрины больших магазинов завалены мешками с песком и обшиты досками. На шпиль Петропавловского собора надели чехол серого цвета, над некоторыми домами натянуты маскировочные сетки, а стены больших зданий разрисованы пятнистыми желто-зелеными разводами. В парках, скверах и на газонах прорыты щели или траншеи. Тревоги замучили своей частотой. Но пока не бомбят.

• Предыдущая
• 21/108
• Следующая