Разбитое сердце королевы Марго - Лесина Екатерина - Страница 7
- Предыдущая
- 7/65
- Следующая
Хриплый смешок, судорожный.
– И я ему сказала, что… что если что-то мерещится, то ему надо к другому врачу обратиться. К психиатру… зло сказала, а он удивился. Как это так… я ведь всегда была рядом, слушала, помогала… да, он ушел к другой женщине, но это не повод отказывать ему в такой малости… мы не разругались. Я поняла, что просто не выдержу еще одной ссоры. Встала и ушла. А он… он остался.
Она попробовала чай и пожаловалась:
– Горький.
– Это ведь не все?
Ольга покачала головой:
– За два дня до смерти Олег позвонил. Голос у него был такой… странный… он просил прощения. За все. Сказал, что был не прав, что… что он меня все еще любит, но вернуться не имеет права… он все повторял, что призрак придет за ним… а я… я ведь ждала, чтобы он сказал… про ошибку, и про то, что любит… а тут услышала и… и ничего не ответила. Надо было сказать… он ведь не дома умер.
– А где?
– В гостинице. У нас есть неплохая гостиница. Олег снял номер. Как она уехала, так и снял, не мог находиться дома… это он мне по телефону… если бы я приехала… если бы переступила через свою гордость.
– Чай пейте.
Далматов мог бы сказать, что вряд ли многое изменилось бы, разве что мертвецов было бы двое. Она послушно отхлебнула из чашки.
– Я… я вдруг поверила, что он вернется… многие ведь возвращаются… это только иллюзия, будто любовница лучше… на самом деле старая жена знает твои привычки, а ты – ее… и вообще вы, двое, сжились, притерлись друг к другу, понимаете без слов.
Она повернула чашку рисунком к себе.
– Олег привез. С конференции… Брюссель… я хотела поехать, но с ангиной свалилась. Он же привез, нашел в одном магазинчике и вот… решил, что мне будет приятно. Он всегда привозил маленькие сувениры, даже когда в соседний городок отправлялся. Говорил, что печаль расставания надо стирать радостью новой встречи. Ему помощь нужна была… по-настоящему нужна… а я… во мне вдруг гордость взыграла… почему это я должна прощать сразу? Я ведь собственную жизнь почти выстроила наново… и теперь опять. Я ответила ему, что… что он сам во всем виноват. Хотелось, чтобы перезвонил, перезванивал раз за разом, умолял… не чтобы его унизить, а… а простить нелегко… и я уже простила, но признаться в этом самой себе? Увольте…
Ольга вздохнула:
– Сколько раз я себя кляла, что не бросила все, не сорвалась к нему… не забрала из той гостиницы… дома ему стало бы легче. Да и «Скорую» вызвала бы… или… ведь я все-таки врач, знаю, что такое предынфарктное состояние. Я бы сумела… предотвратила…
– Вряд ли, – спокойно ответил Далматов, и она вздрогнула, едва не выпустила чашку из рук.
– Я бы…
– Вы бы ничего не сделали. – Он поднялся. – Если вещь хочет убить, она убьет.
– Вы это… серьезно?
– Вполне. Я понимаю, что ваше рациональное мышление не позволяет верить в…
– Чертовщину?
– Именно. В чертовщину, но мой жизненный опыт говорит мне, что некоторые вещи обладают весьма скверным характером. В лучшем случае они приносят хозяевам мелкие неприятности, в худшем… в одном симпатичном английском трактире имеется кресло, которое, если верить хозяевам, принадлежало Томасу Басби. Его повесили в начале восемнадцатого века. Но перед казнью он успел проклясть кресло.
– Все, кто присядет, умрут? – поинтересовалась Ольга с кривоватой улыбкой.
– Именно. 1967 год. Двое молодых летчиков решили доказать всем, что в проклятье не верят. В тот же день разбились.
– На самолете?
– На машине. Не справились с управлением и слетели с трассы, но это не столь важно. Тот же год. И бравый сержант скоропостижно скончался через три дня после знакомства с креслом…
– Совпадение.
Далматову нравилось, с каким упорством люди отрицали очевидное. Им всем так хотелось верить в рациональность своего мира, что это заставляло их вновь и вновь выдумывать объяснения тому, что в объяснениях не нуждается.
– Год 1973?й и строитель, сорвавшийся с лесов спустя час после посещения трактира. К этому времени кресло уже убрали из общего зала… год 1984?й, уборщица, случайно присевшая… рак мозга. Тогда же – рабочий и провалившаяся крыша… чуть позже – разносчик пиццы, которого сбил грузовик. Девушка, разорванная стаей бродячих псов…
– Прекратите!
– Как скажете… за этим креслом тянется череда смертей. Сейчас оно в музее, закреплено в полутора метрах над полом, во избежание, так сказать, прецедентов. Всегда находятся те, кто готов доказать, насколько они не верят во всякую, как вы изволили выразиться, чертовщину.
А ведь глаза ее ожили.
И теперь Ольга следила за Далматовым, подмечая каждый его жест.
– Есть зеркало, которое убивает… но в отличие от кресла, поймать его нелегко. В последний раз оно исчезло из хранилища улик французской полиции. Есть проклятые картины… и куклы… вещи, история которых задокументирована.
– И вы думаете…
– Два самоубийства и инфаркт – не то совпадение, в которое я готов поверить. – Далматов забрал чашку. – Идемте. Вам надо поспать.
– А вы…
– Наведаюсь в гостиницу… а еще не могли бы вы дать номер Надежды. Той, которая судья…
Ольга подчинилась.
Она чувствовала, что засыпает, что держится лишь чудом, и мечтала об одном, чтобы этот странный гость, который вел себя в ее доме по-хозяйски, отстал.
Пусть едет в гостиницу.
И к Надежде.
А Ольга так давно не спала…
Далматов проводил ее наверх, помог лечь и туфли стянул.
– Завтра, – пообещал он. – Мы поговорим обо всем завтра…
Ольга кивнула и закрыла глаза.
Гостиниц в Вилуничах было всего три, и если первые две ютились на окраинах и являли собой весьма печальное зрелище, то «Родион» располагался в центре города. Окна его выходили на площадь, ныне серую, запыленную. Шел дождь, и памятник Ленину мок, и сам вождь выглядел печальным, простуженным.
Портье скучала.
Листала глянцевый журнал, косилась на телевизор – на экране мелькали яркие пятна рекламы. Позевывала. И Далматову обрадовалась, впрочем, радость продлилась недолго. Узнав, о чем речь идет, портье поскучнела: все же труп в номере хоть и был новостью, но отнюдь не той, о которой следовало распространяться.
– Не велено, – буркнула она, вновь склонилась над журналом.
– А если так? – Далматов положил на стойку пятитысячную банкноту.
– Не здесь. – Она покосилась на часы. – Кафе напротив. Через час. Смену сдам и…
– И номер осмотреть…
Ключи она сняла.
– Три тысячи в кассу, оформлю на проживание.
Деньги Далматов выложил без возражений. В конце концов, заказчица возместит.
Номер был… обыкновенным гостиничным номером. Далматов закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться на ускользающем ощущении… иного?
Пожалуй, что так.
Иное.
Холод. Не тот, который от окна, окно пластиковое, закупорено намертво, с такого не сквозит, но холодок есть поземкой по полу. И мурашки по спине, и желание убраться немедленно… но Далматов не собирается уходить.
Он, конечно, не особо чувствителен и даже в чем-то толстокож, но фонит здесь знатно.
Откуда?
Отовсюду.
И ниоткуда конкретно.
Значит, что бы это ни было, его убрали. Конечно, кто оставит столь ценную вещь без присмотра… и одно не понятно: как она сама не боится?
Или знает условие.
Далматов открыл глаза. Он стоял у окна. Пятый этаж всего… пяти этажей хватит. Всего-то надо, что забраться на подоконник и шагнуть вниз. Все проблемы исчезнут разом. И это ведь чудесно, не так ли?
– Не так, – ответил Далматов и сделал шаг назад.
На всякий случай.
Условие всегда существует. Девчонка определенно знает… пользуется…
Он кинул взгляд на часы, с неудовольствием отметив, что прошел почти час, а он, Далматов, и не заметил. Бывает.
Но уходить надо.
Портье ждала в кафе, сидела, ерзала, явно нервничала.
– Как вам номер? – поинтересовалась она первым делом.
– Пригласите священника. – Далматов сел. Ему было холодно, и мысли в голове вертелись дурные. О сумке. О том, что из окна шагнуть – это болезненно да и ненадежно. То ли дело яд. Пара капель в сок и вечный сон, спокойный, счастливый даже. – Иначе будут проблемы.
- Предыдущая
- 7/65
- Следующая
