Евангельская история. Книга I - Протоиерей (Матвеевский) Павел Алексеевич - Страница 27

Платон, также ученик Сократа, с редким талантом изложил мысли своего учителя в своих сочинениях, основав их на идеальном начале. В писаниях Платона веет глубокое чувство бедности и испорченности человеческой природы, заметно искреннее желание найти истину и высказывается предчувствие, что спасение придет с неба. Философия его признает божество существом неизменным и возвышающимся над миром вещественным, высочайшим духом-зиждителем всего. Она также допускает и в человеке существование сверхъестественного и божественного начала, которое делает его способным познавать божество: это, так сказать, луч, указывающий на первобытный свет, от которого он проистекает. С Платоном еллинский дух достиг высшей точки развития и исполнил задачу чисто человеческой мудрости. Аристотель, ученик Платона, ничего не присоединил к философии своего учителя и вообще только привел в порядок то, что говорили прежние философы.

Философия Сократа и Платона служит поворотного точкою в ходе развития древней дохристианской мысли. Как предшественники их стремились к большему совершенству, так следующие за ними мыслители мало-помалу утрачивали духовность и глубокий внутренней смысл, до которых возвысилось учение этих корифеев мудрости. После них философия заметно клонилась к своему упадку и разложению в эпикурействе, стоицизме и скептицизме. Эти учения заслуживают особенного внимания, потому что в последние два века пред Р.Х. они разделяли господство над умами тогдашнего образованного мира.

Две первые системы – эпикурейство и стоицизм – имели одну цель: доставить человечеству счастье, хотя старались достигнуть ее двумя противоположными путями, соответственно двум направлениям человека – телесно-чувственному и духовно-нравственному По учению Эпикура, добро состоит в самонаслаждении и в устранении всего, что беспокоит и угнетает человека; эпикурейская мудрость заботилась об удалении всего неприятного и о постоянно приятном состоянии духа и тела. Эпикуреец избегал даже страстей, чтобы не потерять спокойствия, остерегался затруднительных отношений и обязательств, которые могли бы вовлечь его в разные хлопоты. Ненависть и любовь равно были чужды ему. Для большего спокойствия эпикуреец достигал убеждения, что все сказания о бытии богов, об ответственности и суде по смерти суть вымысел, и что все прекращается смертью, и душа человеческая опять разделяется на те составные частицы, из которых случайно образовалась.

В прямой противоположности этому безотрадному учению выступил стоицизм, приведенный в систему младшим Зеноном. Стоицизм представляет Зевса всеобъемлющим духом: из него истекает и в него же разрешается всякое частное бытие. Все, не исключая богов, подлежит вечному закону кругообращения. Мудрец спокойно смотрит на то, что проходит пред глазами его, и в свою очередь охотно жертвует своим частным существованием, возвращаясь к целому. Стоическая нравственность основана на холодном самоотречении, подавляющем все человеческие чувства. Чтобы быть мудрым и добродетельным, человек должен подчинить чувственные влечения и страсти разуму; в этом случае он делается полным господином себя самого. Самообладание, независимость души от всего внешнего есть цель, к которой вела стоическая мудрость.

Несмотря на единство цели, эпикурейство и стоицизм были весьма различны в своих проявлениях: та и другая система стремилась к счастию, но эпикуреец шел к нему, устраняя от себя все неприятное, а стоик желал достигнуть его, стараясь быть равнодушным к самой неприятности; у того – самая тонкая восприимчивость; у этого – самая холодная бесчувственность. Эпикурейская философия приводила к распадению всех нравственных понятий, а стоическая питала самоудивление, самолюбие и неограниченную гордость. Эпикурейство, порабощая человека чувственности, низводило его на степень животного, а стоицизм, напыщая его, внушал почитать себя наравне с божеством. С теми и другими философами – эпикурейцами и стоиками – святой апостол Павел встретился и состязался в Афинах (Деян. 17, 18–34).

Современник Эпикура и Зенона Пиррон, основатель скептицизма, отверг достоверность всякого знания. Правда, высшим благом у него была добродетель, но мудрецом назывался тот, кто, оставаясь безразличным ко всему окружающему, ничему не удивлялся. Поблажая духовной лености и указывая легкое средство прослыть мудрым чрез постоянное сомнение, скептицизм нашел довольно много приверженцев. В этом учении, лишенном всякого внутреннего содержания, высказалось как бы отчаяние человеческого духа найти истину своими средствами. Всевозможные пути были испытаны, и философия пришла к заключению, что истина для ограниченного человеческого ума неуловима.

Вопрос Пилата: что есть истина"? (Ин. 18, 38) – был искренним воплем человеческой души, видевшей несостоятельность своих естественных сил.

Нельзя представлять, чтобы эти системы строго были разделены в жизни; случалось, что образованные люди по образу мыслей были скептиками, а по нравственным стремлениям эпикурейцами или эклектиками, выбиравшими из разных систем, что приходилось по вкусу; только очень немного было последователей платонической философии, которая могла отчасти удовлетворить искателя мудрости. Напряженные многовековые попытки найти истину и в ней счастье со стороны человека были уже сделаны и оказались напрасными, не достигающими цели. Вместо того, чтобы приблизиться к истине, человеческий ум ослеплялся более и более – и в заключение оставалась потеря всякого нравственного чувства. «Если бы философии принадлежала способность постигать истину, – говорит древний христианский писатель, – то истина, конечно, была бы открыта; поелику же, при всех усилиях ума и в продолжение стольких веков, она не постигнута, то явно – философия не может довести до истинной мудрости».

Главною причиною бесплодности усилий философствующего ума служила естественная ограниченность его, увеличенная грехопадением прародительским, расстроившим духовные силы человека. Эта ограниченность делается непреодолимою преградою при исследовании предметов сверхопытных, недоступных нашему уму в настоящем состоянии. Бог, отношение Его к миру и человеку, назначение человека, бессмертие души, происхождение нравственного зла, – вот о чем рассуждала философия. Но рассуждая о том, что выше меры человеческого разума, она не могла прийти к верному решению непосильной задачи. Понятия философов о божестве были скудны, превратны и ложны.

Многие признавали бытие мира вечным, иные приписывали образование его случаю; существо и состав вещей для всех оставались непонятными, и каждый, допуская известное начало, думал изъяснить из него образование всех вещей; о последней судьбе мира философы ничего не могли представить, кроме темных и разноречивых гаданий. О начале и происхождении человека они не сказали ничего определенного, а о природе и назначении его не имели достойного понятия; о бессмертии души многие умалчивали, а иные не выражали определенного и ясного представления. Происхождение нравственного зла в человеке одни изъясняли из материи, другие относили его к так называемому злому началу, иные, наконец, нравственные несовершенства, заблуждения, болезни и самую смерть почитали необходимым свойством человеческой природы. О нравственном исправлении и усовершенствовании человека, о воспитании его для вечности мало думали древние мудрецы. Тогда как человечество изнемогало под бременем разнообразных зол и бедствий, философы, не обращая внимания на то, что происходило на смятенной земле, терялись в бесплодных гаданиях и предположениях. Мнения их не оказывали и не могли оказать никакого влияния на жизнь по причине крайнего разногласия и противоречий: «что восхитительного, – говорит христианский апологет Тациан, – в собраниях этих людей, которые спорят друг с другом, и что придет на ум, то и говорят? Одни рассуждают, как слепой с глухим, спрашивают: что такое Бог? и не видят того, что у них под ногами; засматриваясь на небо, падают в яму.

Кого слушать между ними? Ты следуешь определениям Платона, но вот против тебя открыто идет софист, эпикуреец; хочешь держаться Аристотеля, но против тебя последователь Демокрита». Притом умозрениям философов не доставало надлежащего авторитета, который побудил бы людей принять их мысли и убеждения; «приближаются иногда к истине и философы, – замечает древний христианский писатель, – но учения их не имеют никакого веса, потому что проистекают от человека и не запечатлены высшим авторитетом, т. е. Божиим; никто в них не верует, ибо всякий чувствует, что учащий такой же человек, как и слушающий».