Король-Воитель - Банч Кристофер - Страница 7

• Предыдущая
• 7/108
• Следующая

Лицо императора налилось кровью, и он крепко стиснул в кулаке бокал. Я ожидал, что стекло сейчас разлетится вдребезги, но Тенедос заставил себя успокоиться, изогнул губы в улыбке и резко, деланно рассмеялся.

– Я думаю, – медленно проговорил он, – что именно поэтому всегда неудобно иметь дело с друзьями. Они продолжают напоминать о вещах, с которыми… трудно смириться. Очень хорошо, Дамастес, мой… мой друг. Будем считать, что вопрос о присяге и ее нарушении исчерпан.

– Теперь я снова задаю тебе тот же вопрос. Верен ли ты своей присяге, вспомнишь ли о своей гордости, гордости Нумантии и станешь ли снова служить мне? Помоги нам вернуть себе наше законное место перед ликами богов как самой лучшей, избранной нации в этом мире. Помоги мне сделать Нумантию еще более великой, такой, чтобы другие смотрели на нас с бессильной завистью. Помоги мне разделаться с врагами Нумантии, прежде чем они смогут окончательно уничтожить нас!

Я чувствовал, что его слова потрясали меня, потрясали мой мир, и с трудом удерживался от того, чтобы опуститься на колени.

– Если я соглашусь, сэр, – задал я необходимый вопрос, – то как я смогу чем-либо помочь вам и Нумантии, находясь в столь затруднительном положении?

Тенедос улыбнулся; эту улыбку мне часто приходилось видеть, когда он одерживал трудную победу, превозмогал упорного противника. Снова запустив руку в никуда, он разжал кулак и показал мне нечто похожее на монету или амулет.

– Держи, – сказал он и бросил эту штуку в мою сторону.

Если бы у меня оставались хоть малейшие сомнения по поводу того, сплю я или нет, то сейчас пришлось бы от них избавиться, так как монета с совершенно явственным звоном упала на пол. Я неохотно подобрал ее. В тот момент, когда я поднял ее, она была теплой, но быстро остыла.

– Потри ее, думая обо мне, и я направлю магическую помощь, чтобы способствовать твоему бегству, какой бы способ ты ни избрал, – проговорил Тенедос. – Когда окажешься на свободе, положи ее на ладонь и поворачивайся вокруг. Как только почувствуешь, что монета потеплела, следуй в этом направлении, и в конце концов доберешься до меня.

Император встал.

– Вспомни добрые времена, – сказал он. – Вспомни, на что это было похоже: ощущать себя центром мира и знать, что все прислушиваются к нашим словам, повинуются нам. Они повиновались с радостью, поскольку мы были ярким светом, спасающим Вселенную от тусклого сумрака прошлого. Пришло время возвратиться в те дни. Ты и я – так это было, и так это будет.

– Я с радостью снова увижу тебя, Дамастес, – мягко продолжал он. – Жду твоего возвращения, мой друг.

И я остался в одиночестве, глядя на дальнюю стену моей комнаты.

Я долго разглядывал амулет, покрытый странными выпуклыми узорами, по-видимому, не имеющими отношения к геометрии нашего мира, и вдавленными значками, которые я счел буквами какого-то столь же странного языка.

Значит, император Тенедос предполагал, что я снова буду на его стороне, а Великий Совет станет лишь хлопать глазами, глядя, как я обманываю его.

А потом ко мне неспешно, исподволь пришла мысль: я не хотел иметь дело ни с одним из них; больше того, я совершенно не желал быть воином. Возможно, спустя некоторое время я вновь пожелаю возвратиться к моему призванию, но это произойдет не теперь. Не при этом состоянии полной неразберихи.

«Вспомни добрые времена», – сказал император. Но я не мог этого сделать. Я помнил поля битв, заваленные трупами, города, охваченные пламенем, демонов, которые разрывали на куски воинов, чья доблесть оказалась бессильной против их клыков и когтей. Я помнил Амиэль Кальведон, умиравшую оттого, что стрела пробила ей бок, умиравшую полной надежд на будущее, тогда, когда она вынашивала моего ребенка. Я вспомнил Алегрию, которая желала заниматься любовью в ледяном аду, какой являла собой дорога к северу от Джарры, а затем тихо умерла; вспомнил струйку крови, стекавшую с ее губ…

Нет, это были не добрые времена, а кровавые кошмары.

Все, чего я хотел, – укрыться в каком-нибудь совершенно спокойном месте, где никто не будет беспокоить меня, а мне не придется ни на кого поднимать руку. Я рассеянно думал о тихих, мирных джунглях Симабу, среди которых провел детство, – как же редко я там бывал все остальные годы! – и теперь сожалел о том, что мне пришлось уехать оттуда.

Конечно, никаких надежд на то, что мне хоть когда-нибудь удастся вновь побывать в тех местах, не осталось, и поэтому я постарался выкинуть воспоминания из головы.

По крайней мере, пытался я утешиться, появился шанс избежать мести Совета, если я откажусь принять его предложение. В этом случае мне должно помочь волшебство Тенедоса. А после этого остается всего лишь самому спастись от мести самого могущественного в мире волшебника.

И еще: неужели я действительно полагал, что Тенедос, волшебник, никогда не забывавший и не прощавший своих врагов, – разве что на то время, пока нуждался в них, – на самом деле позабудет тот удар, которым я сбил его с ног во время сражения при Камбиазо? Можно ли было поверить в то, что, если я помогу ему вернуть себе трон, он впоследствии не отвернется от меня и не обратит против меня ужасную месть, самую изощренную из всех, что способно породить его одержимое дьяволом сознание?

Мной овладела тоска, но я прогнал ее прочь, вновь вернувшись к своим грезам о Симабу, плотной стене джунглей, негромком стуке дождевых капель, о пруде, над водой которого поднимались замшелые камни, о том, как я, еще маленький мальчик, мог дважды завернуться в огромный лист, о маленьком костерке, горевшем под котелком с рисом и фруктами, которые мне удалось набрать. Я вспоминал напоминающие лай крики оленя-замбара, отдаленное ворчание тигра и то, что мог вглядываться в завтра, не испытывая страха, а лишь ожидая чего-то обещанного.

Неожиданно для себя самого я заметил, что мои губы шевелятся и я шепчу молитву маленьким домашним богам: Вахану, обезьяньему богу Симабу, и Танису, богу-покровителю нашего рода.

Должно быть, я заснул, потому что следующее, что увидел, был Дубатс, обращавшийся ко мне, и яркий солнечный свет, бивший в окна. Ко мне явились посетители.

– Пришли его… или ее сюда, – сказал я, ощущая беспричинную веселость.

Визитерами оказались командир хранителей мира Эрн и его адъютант, мускулистый здоровяк с лицом, изборожденным шрамами. Его звали Салоп.

Я не знал, было ли известно советникам, что Эрн ненавидел меня по множеству причин, и одной из них было то, что я обнаружил обоз с его личными припасами, когда мы удирали из Джарры. Его солдаты, ковылявшие босиком по снегу, в то время были счастливы, если им удавалось раз в два дня разжиться куском мяса от промерзшего трупа давно павшей лошади. Я приказал раздать все деликатесы воинам и сказал Эрну, что если он не выполнит мой приказ, то я сорву с него погоны и выдам солдатам, что, в общем-то, означало смертную казнь.

Посетители были вооружены мечами и кинжалами. Оба были одеты в серую с красным форму хранителей мира; правда, мундиры у них были украшены золотыми нашивками, как и подобает людям, для которых занимаемое положение – это все, а честь – ничто. Эрн держал в руке пакет, который положил на стол.

– Мой человек, Каталька, сообщил мне, что тебя доставили в Никею, – холодно сказал Эрн. – Наши Великие Советники просто глупцы: они всегда уверены в том, что могут использовать моих воинов, а я ничего не узнаю об этом.

– Я и понятия не имел, что ты не был посвящен в их план, – ответил я.

– Не считай меня дураком, – огрызнулся Эрн. – Я знаю, что они уже решили вернуть тебя обратно и сделать из тебя шавку, чтобы ты хватал за пятки своего прежнего хозяина.

– Учитывая ваше собственное поведение, я думаю, что вы вряд ли можете называть кого-нибудь шавкой, – не задумавшись ни на мгновение, парировал я.

Салоп зарычал и шагнул вперед. Эрн схватил его за руку.

– Нет, – сказал он, – мы поступим не так. Салоп злобно хмыкнул и отступил в сторону, не сводя с меня взгляда.

• Предыдущая
• 7/108
• Следующая