Кот Ланселот и золотой город. Старая английская история - Аромштам Марина Семеновна - Страница 11

• Предыдущая
• 11/27
• Следующая

Кувшин пустили по кругу. Гош стал стаскивать с вертела куски мяса.

– На-ка, Роб-кровохлеб.

Дик принял кусок в дрожащие руки. Запах, запах, запах! Слюна наполнила рот. Дик едва успевал ее сглатывать.

– Хочешь спасти свою душу – не притрагивайся.

Кто-то впился Дику в плечо. Дик поперхнулся.

– Говорю, не притрагивайся.

Руки Дика застыли на полпути ко рту. Он медленно повернул голову. Прямо за ним сидел человек в колодках. И как колодник смог к нему подобраться?

– Лучше отдай тому, кто все равно пропал, – колодник кивнул на кусок. – Покуда никто не видит.

Дик, почти не соображая, сунул мясо колоднику в руки. Тот попытался поднести еду ко рту, но колодки мешали. Тогда он позволил мясу шлепнуться на пол, тяжело завалился на бок и впился в кусок зубами. Дик с ужасом отстранился.

– Загороди меня, – прошептал ему сзади колодник.

Все были заняты: кто урчал, кто сопел, кто чавкал. Кому-то достался кусок в виде уха. У других кусков были пальцы. Дик похолодел. Колодник тем временем справился с мясом.

– Эй, как там тебя зовут? Роб-кровохлеб? Не смеши! – смех у колодника был похож на рыданье. – Посади меня поудобней.

Дик осторожно, стараясь не привлекать внимание, помог колоднику сесть.

– Они сегодня зажарили чернокнижника, – пробормотал колодник. – Убили его и зажарили.

– Чернокнижника? Кто это? – одними губами спросил Дик.

– Колдун, обученный грамоте. Который колдует над книгами.

– Колдует над книгами?

– Ну! Смотрит в книгу и что-то там видит. А это видеть нельзя.

– А что он наколдовал? Чуму?

– Чуму не чуму – не знаю. Но то, что он делал, – от дьявола.

– А как об этом узнали?

– Свои же, братья аббатства, на него донесли – что он читает неправильно. Тут тебе и чума, и что угодно может случиться – если читать как придется, а не как установлено. Гош сказал, его все равно казнят. А он такой толстый и мягкий… Только это нельзя. Я сказал, что это нельзя – человечье-то мясо… Это просто так не пройдет. Гош не знает, что такое Нью-Гейт. Это очень старая башня. Она многое повидала. Тут обитают призраки. И они, – у колодника округлились глаза, – справедливые. Да! Справедливей, чем судьи. Гош велел оставить меня без мяса… – Колодник хихикнул. – А я… Я все равно подохну. Меня завтра опять потащат на площадь. И я точно подохну… – Он шмыгнул носом. – А туда, – он кивнул наверх, – мне дорога заказана. Разве вот ты, дурошлеп… Разве тебя мне зачтут. Я твою душу спас. – Колодник замолк и пригнулся: к Дику направился Гош.

Он пошатывался. Белки его глаз покраснели.

– На-ка, Роб, пригуби! Клянусь, этот вкус ни с чем не сравнится.

– Не вздумай хлебать из кувшина, – зашипел в спину Дика колодник.

Дик принял кувшин, стараясь скрыть бившую его дрожь. Приложился губами к краю, еле сдерживая тошноту, облизнул пересохшие губы – и передал обратно.

Колодник шумно сглотнул, в глазах блестели безумные огоньки:

– Сказать по правде, нет ничего вкуснее жареной человечины…

Пир подходил к концу. На полу перед очагом валялись обглоданные кости. Дэдрет уже храпел, завалившись на бок. Его примеру скоро последовали остальные.

Гош подошел к колоднику:

– Ну? Съел дулю? Жалеешь? – пнул его ногою в живот, а потом улегся у теплых камней очага.

– Лучше б не спать тебе, Гош, – тихо шепнул колодник. – И тебе, Роб, лучше не спать. Дотерпи до рассвета. Сон в Нью-Гейте – ненадежное дело. Через сон кто только не влезет…

Вокруг Дика громко храпели, постанывали, сипели, развалившись кто как. Дик впал в оцепенение. Лунный свет, проникавший через узенькие оконца, сделался совсем тусклым. Ночь утратила свою власть, но день еще не наступил. В Нью-Гейте воцарились серые тени. Откуда они взялись – трудно было понять. Но стены тюрьмы будто ожили и слегка шевелились. Дик поежился. Неожиданно Гош завыл. Он завыл по-собачьи – тяжким, тоскливым воем. Когда в деревне так выли собаки, говорили, что это к покойнику. Гошу что-то приснилось?

Он неожиданно сел. Невидящим взглядом Гош всматривался в пустоту.

– Черный пес! – прошептал он тихо. – Черный пес!

Узники пробудились и задвигались, озираясь.

– Черный пес! Вот он! Вот он! – голос Гоша сорвался на визг. Лицо его исказилось от ужаса.

– Черный пес! – Дэдрет тоже был уже на ногах. – Чернокнижник! Он превратился в пса! Отдай ему тряпки, Гош! Он хочет забрать свои тряпки.

Гош суетливо стал вытягивать из-под себя то, что когда-то было мантией чернокнижника. Ткань затрещала. Гош вскочил, наступил на ткань, она опять затрещала.

– На, на, возьми! Мне не нужно. Мне ничего не нужно… Он сейчас прыгнет, Дэдрет! Он приготовился прыгать. А-а-а!

Гош опрокинулся на спину и замахал руками, запутываясь в ткани. Мантия накрыла ему лицо, он стал сражаться с ней, запутываясь все больше:

– Он душит, душит меня!

– Черный пес! Он тут! – Дэдрет заметался по зале. – Он порвет нас в клочья!

Все, кто раньше жался по стенам, вдруг закричали и завопили:

– Черный пес! Черный пес! Спасайся!

Дэдрет ринулся к двери, остальные за ним. Кто-то толкнул его в спину. Дэдрет упал. За ним споткнулся кто-то еще. Другие заколотили в дверь. Старая дверь застонала. Нью-Гейт сотрясалась от воплей. Загремели замки и засовы:

– Черти! Что тут у вас?

Не успела дверь отвориться, узники бросились в узкую щель. Стражника опрокинули и выбили факел из рук.

– Черный пес! Черный пес!

Гош лежал на полу, распластавшись, с закинутой головой, и больше не шевелился. Дика знобило. Он озирался вокруг: здесь нет никакого пса! Только тени, серые тени – призрачная игра света в узких оконцах – двигались на стене.

– Черный пес! Черный пес!

Но Дик уже заразился: бежать! Бежать! Бежать! Он не видит черного пса, но чувствует зверя: вот он! Где-то там, за спиной. Сейчас прыгнет…

– Не двигайся, дурошлеп. – Колодник крепко вцепился в Дика. – Призраки справедливы. Они справедливей людей. Они знают, кто виноват. Кто ел, а кто думал о смерти… А-а-а… Бежать… – захрипел колодник. Но двинуться с места не мог. И сколько ни рвался Дик, колодник висел на нем, точно камень. – Черный пес! Черный пес… Призраки справедливы. Нельзя… Нельзя… Нельзя… – в горле колодника что-то забулькало.

– Стреляй! Стреляй! Они разбегаются!

Стража опомнилась. Стражники бросились догонять убегающих узников. Послышался свист летящей стрелы. Человеческий крик. Еще стрела, и еще. Стоны и крики. Потом топот и крики затихли.

Дик взглянул на колодника: его хватка ослабла. Глаза закрыты, на губах – дурная улыбка.

Дверь все так же была открыта. Дик поднялся и на ватных ногах направился к двери. Недалеко от входа лежал подстреленный узник. Из спины у него торчала стрела. Чуть подальше – еще один. Ему стрела попала в затылок. Стражников не было видно. Дик сделал шаг, другой – и оказался снаружи. В лицо подул ветерок.

Зазвонили колокола, провозглашая утро:

– Лон-дон! Лон-дон! Лон-дон!

На непослушных ногах, ничего не соображая, Дик брел по узкой улице. Солнце в тот день так и не появилось. Накрапывал мелкий дождик. Дика мутило от голода. Но представить себе, что он ест, Дик тоже не мог. У дома с чугунным кренделем (вывеска: «Здесь пекарня») сидел огромный детина и жевал кусок хлеба. Дик взглянул на детину, и его стошнило. Вывернуло наизнанку прямо перед пекарней.

– Ты что, дурак? Ненормальный?

– Гудмэн, я не хотел…

– Не хотел он! Как дам сейчас! По твоей нехотелке! – Детина бранился так громко, что из всех окон высунулись любопытные.

– Бродят тут всякие. Нет покоя!

– Давно пора запретить всякой швали таскаться по городу.

– А чего он сделал-то?

– Плюнул.

– Плюнул? И что такого?

– Так прямо вот взял и плюнул.

• Предыдущая
• 11/27
• Следующая