В двух шагах от войны - Фролов Вадим Григорьевич - Страница 24

• Предыдущая
• 24/45
• Следующая

— А что там? — спросила Людмила Сергеевна. — Опасно?

— Честно сказать, — ответил Замятин, — пока и сам точно не знаю. Но думаю, справимся. А если считаете, что опасно, обойдемся одной командой.

— Нет, — твердо сказала Людмила Сергеевна. — Сейчас дадим вам помощников. Мы не обещали им увеселительные прогулки.

Так паршиво на душе у меня давно уже не было. Я лежал на своих нарах, укрывшись с головой. Болели руки и ноги, ломило спину, и казалось, на всем теле не осталось живого места. Но не это было самое главное. Это все в конце концов прошло бы — не один я валялся на нарах после двенадцати часов адской работы. Хуже было другое: я оказался ни к черту не годным…

Когда Громов и комиссар отбирали ребят для работ по спасению «Азимута», я тоже вылез вперед. Людмила Сергеевна с сомнением посмотрела на меня, отрицательно покачала головой и велела мне вернуться в строй. Я чуть не взвыл от обиды.

Громов посмотрел на меня, чуть улыбнулся и сказал что-то тихо Людмиле Сергеевне.

— Ну что ж, — сказала она, — пусть попробует. — Справишься?

— Справлюсь! — сказал я.

Справился! Еще как справился! Болван самоуверенный…

…В трюме «Азимута», когда мы туда прибыли, уже было почти по колено воды. Часть ребят сразу поставили к ручным помпам — откачивать воду за борт, другие, в том числе и я, получили приказ освободить от груза проходы к пробоине. Еще одна группа ребят помогала матросам крепить к мачтам тали и закреплять их на льдине: нужно было этими талями накренить судно.

В трюме при свете трех «летучих мышей» работать было трудно и неудобно: мешала вода, ящики и бочки ерзали взад-вперед, мешки с солью были скользкими, и за них никак было не ухватиться. Не знаю, случайно или по своему желанию, со мной в паре работал Арся.

Полчаса я еще что-то делал, а потом стал спотыкаться, падать; наткнувшись на какой-то ящик, разбил в кровь губу, руки онемели, рукавицы я потерял, и ладони были побиты и исцарапаны. Ну, может, и не полчаса, а немного побольше, а может, и меньше — я быстро потерял счет времени и, наверное, только мешал Арсе, а не помогал. Но Арся ничего не говорил, только изредка подбадривал меня, а когда увидел, что мне уже совсем невмоготу, слегка подтолкнул к какому-то ящику, и тихо сказал:

— Посиди, потом воду качать пойдешь — там полегче.

Черта с два там было полегче! Да еще матрос, который руководил работами, поставил меня на помпу вместе с Баландой. Тот вначале покривился, потом ухмыльнулся, губошлепская морда, и яростно принялся качать. Я пробовал действительно помогать ему, но Васька был выше и сильнее, и получалось так, что я просто болтался, держась за свою рукоятку, вверх-вниз, вверх-вниз… И через некоторое время Баланда крикнул:

— Чего мне этого слабака подсунули? Висит на помпе, как на качелях!

Подошел Антон и суховато сказал:

— Ты, Соколов, лучше на волю иди. Может, там полегче работа есть.

И я, как побитая собачонка, кое-как выбрался из трюма на палубу. Пошатываясь, подошел к Замятину и спросил, что надо делать. Капитан внимательно посмотрел на меня и строго сказал:

— Пока отдохни, а там видно будет.

Я отупело присел на брезент. Внизу сипели и задыхались помпы, выплевывая из протянутых за борт рукавов мутные струи воды, на льду копошились ребята и матросы из команды, укрепляя свободные концы талей. Работали все, а я сидел.

Из трюма высунулся потный и грязный Витька. Он посмотрел на меня, хрюкнул презрительно и сказал:

— Это тебе не черноморский курорт, это тебе Север. Ну, сачкуй, сачкуй дальше…

Я молчал, да и что я мог ему ответить. Он вылез из трюма и присел рядом со мной. Подняв указательный палец, он начал:

— Морошкин вам плох, Морошкин такой…

— Морошкин сякой, — продолжил спустившийся с мачты Славка-одессит. Ты тут про Черное море трепался? Так на том море война идет. А ты тут загораешь, да еще и к человеку пристаешь.

— Я загораю?! — возмутился Витька.

— А ну, геть в трюм! — свирепо крикнул Славка. — А то живо у меня к акулам пойдешь!

— Ну ты, ну ты, — заныл Морошка, но в трюм полез, а мне от такой Славкиной поддержки стало еще хуже. Подошел Антон.

— Ну как, живой? — спросил он.

Я кое-как встал.

— Что делать-то?

— Пошли на лед, — сказал Антон.

Он помог мне спуститься с правого притертого к льдине борта и подвел к матросу, который мешал какое-то варево в бензинной бочке. Под бочкой горел жаркий огонь, от варева пахло смолой, дегтем и еще чем-то острым и пронзительным.

— Пускай пек мешает, — сказал Антон матросу.

— Лады, — сказал матрос и показал мне, как надо варить пек смолистую массу для заварки щелей в корпусе судна.

Эта работа была легкая, но все равно я чувствовал себя совершенно разбитым, и пустым, как барабан. Я видел, как шкипер с «Азимута» и еще один матрос обтесывали доски, готовили паклю, и все это — быстро, ловко и умело. Потом «Азимут» вдруг стал крениться на левый борт. Я вскрикнул.

— Не боись, — сказал остановившийся рядом Славка, — это его талями подтягивают. Гляди, сейчас пробоина покажется.

И верно, минут через десять из-подо льда стал выползать израненный борт судна, а вскоре показалась и большая, длинная, рваная дыра. Я мешал онемевшими руками пек, думал не очень-то веселую думу и наблюдал почти безразлично работу других.

Часа через три пробоина была тщательно заделана аккуратными деревянными заплатами, щели прошпаклеваны паклей и заварены тем самым осточертевшим мне пеком. А потом судно стало медленно выравниваться и, наконец встав на ровный киль, слегка закачалось на черной воде.

Когда на «Зубатке» капитан Замятин объявлял всем участникам спасательных работ благодарность, меня на палубе не было. Я лежал, спрятавшись под одеяло.

Мысли были невеселыми, и вспоминался Ленинград. Мне теперь трудно было вспоминать его: и прекрасным — мирным, и страшным — блокадным. А вот сейчас он так и стоял у меня перед глазами весь, и мирные картины мешались с военными. То я на крыше нашего дома, лучи прожектора резали темное небо, глухо хлопали разрывы зениток, и визжали, покрывая кожу пупырышками, бомбы, а я обожженными руками сбрасывал вниз «зажигалки» — ведь это было! То я прозрачным, ясным днем гулял с сестренкой по набережной, а на Неве стояли разукрашенные флагами расцвечивания корабли, а вечером нарядная и веселая толпа шумела на площадях и улицах, и фейерверк отражался в воде. А потом опять Катюшка — такая маленькая — лежит на обледенелом тротуаре, а на виске у нее черная запекшаяся дырочка — след осколка…

И еще я думал о матери и об отце. И мне было стыдно перед ними. Я вспомнил, какой была мать там, на причале, когда «Зубатка» уходила в свой рейс, и каким гордым был я, стоя на берегу и снисходительно помахивая ей рукой. А отец… отец так и не пришел проводить меня. Почему?..

— Не задохнулся еще? — услышал я голос Громова.

Я молчал.

— А ну, встать! — вдруг скомандовал старый капитан. — На вахту пора.

— Какую еще вахту? — недоверчиво спросил я.

— Впередсмотрящим. Морошкина сменишь. Закоченел он совсем, а ты уже десять часов отлеживаешься. Марш! — И он ушел.

Я не знал, радоваться мне или плакать. Скорее все-таки радоваться. Я попытался вскочить, но тут же сел снова — ноги дрожали, все ныло и болело. «Ладно, слабак чертов, — сказал я себе, — встанешь и пойдешь! И если кто над тобой смеяться будет, молча проглотишь и не вякнешь! И будешь стоять на вахте, что бы ни случилось: шторм, ураган, тайфун, айсберги и рифы…»

Я выскочил на палубу и побежал на нос. Морошка отбивал чечетку и громко стучал зубами. Я засмеялся.

— Еще см-меется! — возмутился Витька. — Сам целый день п-под од-деялом просидел, а я т-тут м-мерзни, д-да?! — И он, припрыгивая, помчался в кубрик.

— Ну и сачок твой кореш, — сказал, посмеиваясь, вахтенный, — всего-то полчасика постоял и ныть начал. А ты теперь гляди в оба. Видишь темные полосы на облаках? Это водяной отблеск. Значит, рядом — море без льдов.

• Предыдущая
• 24/45
• Следующая